— Немножко.

— И только?

— Не только.

— Насколько? — настойчиво спросил он.

— Я бы сказала тебе, но… грелка потекла.

Ошеломленная Дельфина стояла в дверях квартиры на бульваре Сен-Жермен, прислушиваясь к шагам Армана: он спускался по лестнице. Всего минуту назад он обнимал ее и она почти чувствовала, как ее защищает его любовь. Между тем сознание того, что он уезжает, леденило ей сердце. Теперь она осталась совсем одна, а Арман стал одним из миллионов французов, покинувших свои дома по приказу о всеобщей мобилизации второго сентября 1939 года. Никто не знал, надолго ли это. Несколько часов она испытывала отчаяние, все еще не веря в случившееся. Убитая горем, Дельфина не могла даже плакать. Она в оцепенении слонялась по квартире, то пытаясь наигрывать что-то на рояле, то залезая под плед. Она безуспешно пыталась представить, что вот-вот услышит, как Арман поднимается по лестнице, открывает дверь и входит в комнату.

Едва Арман покинул ее, Дельфина утратила способность отодвигать от себя реальность. Долгие месяцы это позволяло ей держать равновесие, будто она была канатоходцем и постоянно ходила по проволоке. Но это равновесие, обретенное благодаря Арману, продолжалось до того дня, мысли о котором она старалась отгонять от себя.

Теперь сработал инстинкт самосохранения, и Дельфина поняла, что наступил момент вернуться в свою крепость на Вилла-Моцарт. Пришло время критически оценить ситуацию, оказавшись в привычной обстановке, и понять, чем она была до того, как встретила и полюбила этого мужчину.

Запершись в спальне своего розово-бирюзового викторианского домика, Дельфина прежде всего подошла к секретеру и, отперев его, достала металлическую коробку. Здесь, в этом маленьком сейфе, среди документов и бархатных коробочек с ювелирными украшениями лежали ее синий французский паспорт и зеленый американский. Много лет назад, когда стало очевидно, что их пребывание в Лос-Анджелесе затянется, Поль де Лансель позаботился о том, чтобы обе его дочери имели двойное гражданство: французское и американское. Хотя обе были француженками, как и их родители, они всегда жили вдали от Франции, но Поль, как дипломат, не мог недооценивать преимущества американского паспорта.

Нужно на что-то решиться, думала Дельфина, подбрасывая оба паспорта на ладонях. Она могла оставить Европу, как сделало большинство американцев, и уехать домой в нейтральную Америку. Меньше чем через две недели она окажется в Лос-Анджелесе и сможет остановиться в отеле «Беверли-Хиллз». Для этого надо всего лишь снять трубку телефона и заказать номер. Она представила себе, как закажет любимый салат в «Голливуд-Браун-Дерби», сидя там со своим агентом за завтраком и обсуждая с ним сценарии фильмов. В этой сцене не было ничего фантастического. Напротив, все это осуществится, если пойти в кассу за билетом. Но душа ее протестовала против этой радужной картины, отчетливо всплывшей перед ней.

Что ждет ее, если она не купит билет на пароход? Французская киностудия прекратила существование, как любой другой гражданский бизнес, едва была объявлена мобилизация. Актеры, съемочные группы, техники исчезли, как и Арман. Двадцать начатых фильмов были остановлены в процессе производства. Она осталась без работы, никто ее не ждал, и никакой пользы стране, участвовавшей в войне, Дельфина принести не могла.

При этом она никак не могла уехать. Где-то здесь, совсем близко, находится Арман Садовски, ходит по той же земле, дышит тем же воздухом, что и она. Сейчас такое время, что сказать точно, какой солдат где находится, невозможно, но все, безусловно, скоро уляжется. Он мог в любой момент позвонить ей из казармы, если он, конечно, в казармах, а не в траншее. Может, через два или три месяца он вообще оставит казармы, поскольку до сих пор никаких активных военных действий не началось. Со дня на день она ждала первого письма от Армана: он обещал писать часто. Пока Дельфина у себя в Париже, между ними есть связь и надежда на будущее. Она не могла даже представить себе, что их разделяют тысячи километров.

Дельфина с облегчением убрала паспорта в сейф. Здесь и решать-то нечего.

Всю зиму 1940 года, в период «drole de guerre», или «странной войны», в период затишья, когда французская армия бездействовала, а королевские ВВС только бросали листовки, Арман Садовски находился в своей части на северо-западе линии Мажино. В апреле немцы вторглись в Норвегию и Данию. Десятого мая Гитлер положил конец «странной войне». Его войска, продвигаясь к Франции, вступили на территорию стран, не участвовавших в войне: Голландии, Бельгии и Люксембурга. Раздробленная и деморализованная французская армия пыталась сражаться с наступающим врагом бок о бок с английскими войсками. Не прошло и двух недель, как союзные армии начали отступать под Дюнкерком на побережье. Это избавило британскую армию от необходимости воевать лишний день, но французам, потерпевшим поражение на побережье собственной страны, отступать было некуда, кроме как в воды Ла-Манша. Арман Садовски вместе с сотнями тысяч других французов оказался в плену и был отправлен работать в Германию, на военный завод.

Дельфина ждала. Она ждала, когда шли бои за Дюнкерк, следя за развитием событий, ждала в период оккупации Парижа, ждала вплоть до того июньского дня, когда Франция и Германия заключили перемирие, а остатки французской армии, находившиеся на французской территории, были демобилизованы. Она стойко и упорно ждала во время неразберихи июля и августа. В конце сентября ее терпение было вознаграждено. Откуда-то из Германии пришла открытка, и Дельфина узнала, что Арман жив и не умирает с голоду.

Теперь, когда немцы уже не находились в состоянии войны с Францией, им было важно не допустить в этой оккупированной стране гражданских волнений. Военнопленным разрешили раз в две недели посылать домой открытки. Вскоре, как и все, кто получал эти открытки, Дельфина поняла, что они свидетельствовали лишь о том, что пленный еще жив и в состоянии держать карандаш. Как и тысячи других женщин, она отсчитывала дни между получением открыток. А приходили они с дьявольской нерегулярностью.

Теперь, осенью 1941 года, таких открыток в бесценной пачке, которую Дельфина хранила в своем сейфе, набралось девятнадцать. Четырьмя месяцами раньше, в июне 1941 года, возродилась французская кинопромышленность. За это время было начато производство тридцати пяти новых фильмов. Работа шла под эгидой организации, называемой «COIC»; она сотрудничала как с французским правительством в Виши, так и с оккупационным режимом.

Дельфина прекрасно видела, что в киноиндустрии больше нет ни одного еврея, но оживление в кинопромышленности совпало по времени с переговорами, которые привели к частичному возвращению пленных. Даже если Арман не сможет работать режиссером до разгрома немцев, думала Дельфина, есть надежда на то, что его отправят во Францию. В этой надежде была вся ее жизнь.

Самой влиятельной, богатой и активной была теперь кинокомпания «Континенталь». С ней заключили контракты такие знаменитые режиссеры, как Марсель Карне, Жорж Лакомб, Анри Дэкуэн и Кристиан-Жак; такие известные актеры, как Пьер Френе, Даниэль Даррье, Жан-Луи Барро, Луи Журдан, Фернандель, Мишель Симон и Фейер. Дельфина де Лансель тоже подписала контракт, как и другие, игнорируя — по незнанию или от аполитичности — то, что «Континенталь» был полностью под контролем немцев, а властный Альфред Гревен, личный друг Геринга, напрямую докладывал обо всем Геббельсу.

Компания «Континенталь» отдавала предпочтение легковесным детективам и глупым комедиям, которые должны были прийти на смену американским фильмам, пользовавшимся некогда большим успехом. Компания выпускала также детективы Жоржа Сименона о бессмертном инспекторе Мегрэ и добротные инсценировки романов Золя и Бальзака.

Следуя старым незыблемым мировым традициям, «Континенталь» выпускала фильмы на потребу зрителям, вроде популярных лент о богатых, что делал Голливуд во времена великой депрессии. В фильмах не было профашистской пропаганды, поскольку они не касались военной тематики. Зритель видел изобилие еды, табака и алкоголя, но не слышал ни одного немецкого слова. Действие почти всех фильмов происходило в середине тридцатых годов во Франции, населенной одними французами, что вызывало ностальгию.