— Боже мой!

— Я напугал тебя, Бруно?

— Но это невозможно… как ты мог… где… когда? — лепетал потрясенный Бруно, не в силах сдвинуться с места.

— Я приехал сегодня утром.

— Отлично! Отлично, вот это сюрприз! Ты приехал почти так же быстро, как Паттон. Значит, ты уже видел Жанну? Надеюсь, она покормила тебя хорошим обедом?

Самообладание, никогда не оставлявшее Бруно, помогло ему и на сей раз пережить встречу с отцом, которого он не видел уже одиннадцать лет и не стремился видеть.

— Отличный обед. Ты не хочешь предложить мне стакан шампанского, Бруно?

— Разве Жанна не открыла бутылку? Сейчас поздно для шампанского, почти утро — но, разумеется, в честь твоего возвращения — почему бы и нет? Как и всем другим, нам пришлось продать почти все немцам — Жанна, конечно, сказала тебе, — но я найду что-нибудь выпить.

— А почему не розовое шампанское, Бруно, розовое марочное шампанское, которым так гордился твой дед? Ты не собираешься открыть лучшее шампанское Ланселей?

— Какой-то ты странный, отец, будто сам не свой. Понимаю… Шок от известия о смерти бабушки… печальное возвращение домой… Мне следовало догадаться. Может, тебе надо отдохнуть?

Поль достал из кармана ключ на золотой цепочке.

— Когда в 1914 году я уходил на фронт, мой отец дал мне его, чтобы я никогда не забывал о Вальмоне, где бы ни был. Я хотел сегодня открыть им «Трезор».

Бруно невольно попятился назад.

— Думаю, не стоит говорить о том, что я там обнаружил.

— Нет, — холодно сказал Бруно. — Не трудись.

— Там было полмиллиона бутылок, Бруно.

— Я использовал их, как это сделал бы на моем месте каждый умный человек. Пока ты отсиживался в Англии, вдали от своей страны, и таскался по пятам за своим храбрым болтливым генералом, так и не встретив ни одного немца, я сделал то, что следовало сделать.

— Для кого ты это сделал? — бесстрастно спросил Поль, как бы проявляя обычное любопытство.

— Для самого себя.

— Даже не для немцев?

— Повторяю, для самого себя. Я не намерен тебе врать. — В голосе Бруно сквозило глубокое презрение.

— Это был, конечно, черный рынок.

— Можно сказать и так. Рынок есть рынок. Все зависит от того, кто продает и кто покупает.

— А что с полученными тобой деньгами?

— Все в целости. Тебе их никогда не найти.

— Почему ты решил, что тебе это сойдет с рук?

— Сойдет? Уже сошло. Все уже сделано. Кончено. Тебе не вернуть бутылки, не правда ли? И доказательств у тебя нет. Никто во всем мире, кроме нас двоих, не знал об их существовании.

— Хочешь знать, что я тебе скажу?

— Конечно.

— Убирайся из Шампани.

— С удовольствием.

— Убирайся из Франции.

— Ни за что! Это моя страна.

— С этого момента у тебя нет страны. Если ты не уберешься из Франции, я разоблачу тебя, и мне поверят. Я опозорю тебя. Ты обесчестил свое имя, свою семью и попрал традиции. Ты обесчестил имя предков! Франция будет с содроганием вспоминать о тебе. У нас хорошая память. Твоя страна потеряна для тебя.

— Ты не сможешь никого убедить в этом, — насмешливо улыбаясь, заявил Бруно.

— У тебя не будет времени это проверить. Человек, продавший на черном рынке сердце Вальмона, здесь не задержится. Какие еще преступления ты совершил во время войны? Все преступники оставляют след, особенно если действуют не в одиночку. Ты воображаешь, что правительство свободной Франции не справится с людьми, подобными тебе? У тебя нет выбора.

Повернувшись, Бруно бросился к столу, где хранил револьвер. Он сунул руку в ящик, но там ничего не было: Поль не терял времени, ожидая его возвращения.

— Ты бы и это сделал, не так ли? — закричал Поль. Схватив лежащий на столе стек, он, как отвратительного гада, хлестнул Бруно по лицу, раскроив ему верхнюю губу. Кровь залила белые зубы.

— Убирайся, — тихо произнес Поль. — Убирайся!

Поль хлестал его снова и снова, пока Бруно не бросился бежать вниз по лестнице. Поль бежал за ним, подняв руку. Он готов был разорвать его на части. Но, наконец, грязный предатель убрался с земли, которую он осквернил.

— Что я делаю совершенно потрясающе — с этим все согласятся — так это продаю кексы, — сказала Фредди Дельфине с торжествующей улыбкой. — Я приобрела этот бесценный опыт в Лос-Анджелесе, работая у Ван де Кампа. Сноровку, с которой продаешь кондитерские изделия, невозможно потерять. Моя свекровь была в восторге и сказала, что, сколько себя помнит, она еще никогда с таким успехом не распродавала кексы на зимних церковных базарах. На прилавке осталась только одна сыроватая лепешка, а яблочный пирог, который я испекла сама, купили первым. Мы заработали двадцать пять фунтов для доктора Бернардо.

Дельфина лениво откинулась на подушки софы. Разговор происходил в гостиной новой квартиры, которую они с Арманом, наконец поженившись, сняли по соседству с Люксембургским садом. Фредди и Тони остановились у них на несколько дней перед тем, как поехать в Вальмон навестить Еву и Поля. С тех пор как год назад закончилась война, они впервые покинули Англию.

— А кто такой доктор Бернардо? — спросила Дельфина из праздного любопытства.

— Он возглавляет приют для сирот. На эти деньги детям купят рождественские подарки. Я принимала также участие в распродаже подержанных вещей на благотворительном базаре. Мы собирали деньги для ремонта церковной крыши. Сидим в церкви каждое воскресенье и стараемся петь гимны как можно тише, чтобы старая крыша не рухнула на нас. Какая-нибудь горячая проповедь может привести к беде.

— Это было бы ужасно, ведь уже столько времени нам на голову не падают бомбы.

— Вот именно! Поэтому я и вызвалась помочь с распродажей, — горячо сказала Фредди. — Поскольку бензин невозможно добыть даже по карточкам, я запрягла лошадь в телегу и повсюду разъезжала на ней. Ты даже не можешь себе представить, что люди мне тащили! Они перевернули вверх дном все свои чердаки. Горы безделушек, старые книги, фарфоровая посуда, о которой они уже и сами забыли, поношенная одежда. Все, что хочешь! Я брала все, что жертвовали, — никогда не знаешь, что может приглянуться людям, — и мы почти все распродали. Просто удивляюсь, чего можно добиться, имея всего одну старую клячу… Тони так гордился мной.

— Так и следовало, дорогая Фредди, — добродушно согласилась Дельфина.

— В июне состоится церковный праздник на лужайке перед приходской церковью. Все говорят, что это необыкновенно колоритное зрелище, — сказала Фредди, светясь от предвкушения радости. — Будут танцы вокруг майского дерева, катание на пони, выставка домашних животных. Но главное — состязание на лучшие цветы и овощи, очень азартное, поскольку победа весьма престижна! Я еще не знаю, чем займусь, пионами или помидорами. Начинаю даже подумывать, не заняться ли и тем и другим. Придется решить это сразу же, как только вернемся, и начать готовиться. Как ты считаешь, Дельфина, если ты специализируешься в чем-то одном, это упрощает задачу?

— О, конечно! Вот я танцевала бы вокруг майского дерева.

— Господи, Дельфина, это же для детей, а не для замужних старушек, вроде нас.

— Поосторожней насчет замужних старушек, — шутливо проворчала Дельфина, благодушно похлопывая себя по животу.

— Замужняя беременная старушка.

— Опусти последнее слово, и с остальным я соглашусь.

— Ты всегда была тщеславной… Думаю, ты имеешь право на эту уступку… двадцать восемь — еще не старость.

— Двадцать шесть тоже, — заметила Дельфина с кислой улыбкой. — Даже если у тебя уже есть маленькая Энни.

— О, я никогда не думаю о возрасте, — весело проговорила Фредди. — В «Лонбридж Грейндж» у меня так много дел! Я беру уроки бриджа, а теперь, когда слуги вернулись на работу, Пенелопа учит меня некоторым тонкостям званых обедов. А еще я учусь рукоделию, так что теперь могу сделать салфетку под блюдо. Пытаюсь вязать. Хочу сделать стеганый чехол на чайник к следующему базару — яблочные пироги слишком легко печь. И, конечно, у меня есть воскресная школа.