— Если это правда, чем вызвана такая перемена в твоем отношении? Ведь я — та женщина, которую ты презираешь и считаешь повинной в смерти…

— Молчи, это не так. — У него заходили желваки, и лицо его напряглось. — Я совершил ошибку, — тихо признался Рамон. — Не в моих правилах перекладывать на других собственные грехи.

В его глазах появилось выражение, которое девушка уже видела прежде, — искренность и боль. Видимо, он очень страдал.

Кэрли знала, каково терять любимого человека, переживать душевный надрыв, ощущать невосполнимую пустоту. Ее родные умерли. Сестра, отец, мать. Воспоминания об этом причиняли боль. Когда она поняла, что он ощущает такую же боль, ее захлестнула жалость. Но Кэрли подавила ее. Дон Рамон не заслуживает ее жалости и не нуждается в ней.

— Флоренсия говорит, что я твоя гостья. Если это так, то я ценю твое гостеприимство, дон Рамон, но предпочла бы вернуться на ранчо дель Роблес, где у меня много дел. К тому же дядя тревожится за меня.

Он усмехнулся:

— Я никогда не считал тебя глупой, chica, и ты должна понимать, что я не могу отпустить тебя.

— Тогда и ты должен понять, что я твоя пленница, а не гостья. Это не одно и то же.

— Да, если ты смотришь на это так. — Он прислонился к стене. — Тебе позволят ходить по лагерю. Отсюда на ранчо ведет лишь одна тропа, но она охраняется. Сомневаюсь, что ты найдешь дорогу домой, даже если тебе удастся бежать.

Кэрли промолчала.

Рамон пристально посмотрел на нее:

— Я бы изменил ситуацию, chica, если бы мог. К сожалению, время для этого ушло. Здесь есть добрые люди, которые будут обращаться с тобой хорошо, даже дружески, если ты этого захочешь.

— И как долго это будет продолжаться, дон Рамон? Сколько времени ты собираешься держать меня здесь против моей воли?

Испанец покачал головой. У него была сильная шея, а из-под расстегнутого воротника рубашки выбивались вьющиеся черные волосы.

— Увы, этого я не знаю.

— Тебе нужны деньги? Рассчитываешь на выкуп? Тогда скоро выяснится, что я стою гораздо меньше, чем ты думаешь.

Его суровое лицо смягчилось, глаза смотрели на девушку почти участливо. Под этим взглядом Кэрли чувствовала себя совершенно беззащитной, как если бы Рамон знал о ней все. Это пугало ее сильнее, чем он сам.

— Я не стремлюсь получить выкуп.

— Тогда позволь мне уйти. Если хочешь, чтобы я поверила твоему слову, поверь моему — я никому не скажу, кто ты и где находится это место.

Испанец тихо рассмеялся:

— К сожалению, сеньорита, я не могу это сделать. Даже если бы я поверил твоему слову, другие не согласятся отпустить тебя.

Возмущенная Кэрли отвернулась от него, испытывая странное волнение. Да, она не доверяла ему, зная, как он бессердечен и жесток. Однако уже не в первый раз что-то в нем напоминало того человека, который подарил ей розу.

— Если я твоя гостья, — резко бросила Кэрли, — то вправе сама распоряжаться своим временем, поэтому, пожалуйста, оставь меня.

— Как угодно, сеньорита. — Еле заметная улыбка тронула его губы. — Решай, что для тебя лучше — бунтовать или приятно проводить время в лагере, получше узнать людей, живущих на земле, которую ты называешь своей. Я готов многое показать тебе, если ты позволишь.

Кэрли настороженно посмотрела на него. Почему он так любезен? Она знала, что он бездушен, хотя и бывает обаятельным.

— Я хочу отправиться домой, сеньор Эль Дракон. И чем скорее, тем лучше. А сейчас, если, как ты сказал, мне позволено выходить отсюда, я бы хотела увидеть мою тюрьму снаружи.

Выпрямившись, она направилась к двери, возле которой стоял дон, и попыталась выйти, но испанец схватил ее за руку:

— К сожалению, здесь есть не только добрые люди, но и такие, кто оказался среди нас в силу необходимости: они нужны нам и могут извлечь пользу из нашего союза. Они жестоки и безжалостны.

— Как ты, — холодно заметила Кэрли.

— Возможно. Но со мной ты в безопасности.

Взяв девушку за руку, он повел ее в маленькую sala, где возле плетеного дивана из ивовых прутьев стояло такое же плетеное кресло. На мебели лежали яркие цветные подушки, ковер ручной работы покрывал земляной пол.

— Мы вернемся к ужину, — сказал Рамон Флоренсии и вывел Кэрли на крыльцо.

В белой рубашке с длинными рукавами, в расклешенных черных брюках и блестящих черных сапогах, Рамон де ла Герра излучал мужественность и силу. Как бы она ни относилась к нему и каков бы ни был этот испанец на самом деле, Кэрли призналась себе, что такого красивого мужчину видит впервые в жизни. По спине ее пробежали мурашки. Поняв, что это предостережение, она решила прислушаться к нему.

Рамон шел рядом с изящной американкой, восхищаясь тем, как она выглядит даже в простой одежде paysano[32]. В тот день на скачках в своем нарядном платье она была прелестна, но почему-то сегодня показалась ему еще более красивой. Возможно, ей очень шла новая прическа: длинные шелковистые волосы свободно ниспадали на плечи, достигая талии. А может, дело было в том, что ее груди соблазнительно покачивались при ходьбе, а ложбинка между ними особенно привлекала внимание испанца.

Видя, как колышутся при ходьбе ее бедра, Рамон ощущал напряжение в паху. Его влекло к Кэрли. Он понял это, как только впервые увидел ее. Теперь Рамон знал, что составил о ней неправильное представление.

Тем не менее она gringa. Рамон не мог испытывать к этой девушке ничего, кроме физического влечения, но сейчас, после того что произошло, он не хотел принуждать ее к близости.

Однако его восхищали ее стройность, красивые брови, вздернутый носик, большие зеленые глаза и пухлые алые губы. Любуясь ее нежной, и вместе с тем зрелой красотой, Рамон удивлялся, что так дурно обошелся с девушкой.

— Дон Рамон! — К ним подошел улыбающийся Санчес. — Сеньорита Мак-Коннелл! — Он посмотрел на ее маленькие ноги в сандалиях. — Я рад, что они пришлись вам впору.

— Они великолепны. Спасибо, сеньор Санчес. Он кивнул:

— Хорошо, что ты вернулся, Рамон.

— Я не могу здесь задерживаться. Только на несколько дней. Пока я здесь, хотелось бы показать сеньорите окрестности.

— Bueno[33]. Свежий воздух ей полезен. Уверен, она рада возможности выйти из дома.

— Мы присоединимся к тебе за ужином немного позже, — сказал Рамон.

Он улыбнулся и протянул руку девушке. Как он и ожидал, Кэрли сделала вид, что не заметила этого, и пошла дальше.

Лагерь был невелик, здесь, на вершине горы, среди сосен стояли в основном временные постройки. Одинокие мужчины жили в палатках. Два индейца-йокута соорудили себе на лужайке в конце лагеря маленькие хижины из ивовых прутьев. В центре находились загон для лошадей и пара строений с односкатными крышами. С краю бежал быстрый ручей, он обеспечивал людей водой и форелью.

— Сколько же человек здесь живет? — Кэрли посмотрела на женщин, стиравших в ручье одежду, и на детей, игравших в мяч. Ее удивило, что это место так живописно. Между примитивными саманными домиками зеленели лужайки.

— Около тридцати пяти, — ответил дон, улыбнувшись подошедшей к нему трехлетней девочке. Смеясь, он поднял ребенка на руки, поцеловал в пухлую щечку и передал поспешившей к ним женщине.

— Gracias, дон Рамон. Селия вечно куда-то уходит.

Этой приятной женщине с мягкими карими глазами было не более двадцати пяти лет. Она посмотрела на Кэрли и робко улыбнулась.

— Мария, это сеньорита Мак-Коннелл, — сказал дон. — Она погостит у нас некоторое время.

Малышка потянулась к Кэрли и провела пухлыми пальчиками по ее волосам.

— Меня зовут Кэрли, — сказала она женщине.

— Рада познакомиться. — Прижав к себе дочку, Мария отошла.

— А я и не знала, что разбойники живут здесь с семьями, — сказала Кэрли, невольно тронутая нежностью испанца к ребенку.