На мгновение он замер, дыша тяжело и прерывисто, потом наклонил голову, обхватил губами ее рот и глубоко проник в него языком. Когда Рамон подался вперед, Кэрли выгнулась. Что-то порвалось, она ахнула от боли, и испанец замер.

— Извини, дорогая. Сейчас все закончится.

Она чувствовала, как напряжены его мышцы. Он старался подчинить себе свою трепещущую плоть.

— Не надо, чтобы все кончалось. Я хочу…

Рамон улыбнулся краешком рта:

— Si, я знаю, чего ты хочешь, дорогая. Я боялся причинить тебе боль. — Он начал медленно двигаться. — Посмотрим, могу ли я дать тебе то, что ты хочешь.

Его твердая плоть снова погрузилась в Кэрли, потом осторожно вышла наружу. Она терлась о то место, к которому Рамон прежде прикасался пальцами. Потом он начал двигаться быстрее, входить глубже, он наращивал ритм, заставляя Кэрли изгибаться все сильнее и сильнее. Маленький дом вздрагивал от мощных порывов ветра, гроза неистовствовала, как огонь внутри Кэрли. Темп ускорился, узкие бедра Рамона сжимались, двигаясь со всевозрастающей скоростью.

Напряжение возрастало, Кэрли вонзила ногти в плечи Рамона, жар усиливался, в висках стучала кровь, кожа покрылась испариной.

И вдруг — словно распрямилась тугая пружина — Кэрли потеряла контроль над собой. Она парила на серебряных крыльях, погружаясь в неведомое прежде блаженство, в ни с чем не сравнимый океан наслаждения.

— Рамон! — закричала Кэрли, изогнувшись всем телом и впуская мужа так глубоко, что перед глазами у нее поплыли золотистые точки. Казалось, она ощущала вкус блаженства.

Тело Рамона напряглось. Быстро и мощно войдя в Кэрли, он откинул голову и испустил стон облегчения, словно извещая о том, что поднялся в те небесные выси, которых она уже достигла. Кэрли прижалась к Рамону, будто боясь не найти без него обратного пути.

Он прикасался губами к ее лбу, целовал глаза, нос, рот. Ветер за окном стих, листья мирно шелестели, дождь усыпляюще стучал по крыше. Перекатившись на бок, Рамон привлек Кэрли к своей груди. Их тела оставались слитыми воедино.

Он ласково поправил прядь ее волос.

— Прости, что сделал тебе больно, но так бывает только раз.

Она нежно улыбнулась:

— Ты почти не причинил мне боли. Я охотно заплатила бы эту цену еще раз,

Рамон шевельнулся, глаза его потемнели, рука легла на грудь Кэрли, погладила ее, возбудила сосок. Его плоть, все еще погруженная в Кэрли, опять отвердела, и новая волна тепла прокатилась по ее телу.

— Рамон… — шепнула она.

Он повернул жену на спину и лег сверху, так и не выходя из нее.

— Я не буду ничего делать, если тебе больно.

Она улыбнулась:

— Я чувствую себя великолепно.

— Вот и хорошо. Я снова хочу тебя. Я давно не был с женщиной.

Эти слова укололи Кэрли. Рамон дал ей почувствовать, что она особенная и он любит ее. Но разве не ощутил бы он того же с другой женщиной?

Рамон снова начал целовать Кэрли, двигаться внутри нее, и печаль прошла. Через несколько мгновений она извивалась под ним, сжимала его плечи, кричала от страсти, опять испытывая блаженство. Потом Рамон вздрогнул всем телом и затих.

Он прижал Кэрли к себе и нежно погладил ее волосы.

— Рамон?

— Поспи, дорогая. День был очень длинным, завтра ты ощутишь боль.

Кэрли покраснела, только сейчас осознав, как смело вела себя. Ей хотелось спросить, доволен ли он ею, но его глаза закрылись. Рамон, казалось, думал о чем-то другом. Возможно, мужчины всегда чувствуют отчуждение после того, как занимаются любовью. Кэрли почти ничего не знала об этом.

Она тоже закрыла глаза, но не могла заснуть и слушала шум дождя и ветра, пытаясь не думать о происшедшем. Однако ее мысли беспрестанно возвращались к свадьбе. Должно быть, она — нежеланная жена разбойника, жизни которого постоянно угрожала опасность.

Лежа в темноте, она гадала, о чем думает Рамон, но не смела тревожить его, ибо и так доставила ему много неприятностей.

Прижавшись к мужу, Кэрли наконец погрузилась в сон.

А утром обнаружила, что он уже исчез.

Рамон повернул крупного гнедого жеребца к Льяно-Мирада. Покидая долину, он поднимался в холмистую местность. Яркое солнце согревало увлажненную дождем землю. На лугу паслись олени — самец и шесть самок. Над деревьями парил орел, лучи солнца золотили его коричневые с желтоватыми крапинками крылья.

Испанец выехал из дома на рассвете, испытывая непреодолимое желание куда-нибудь убежать и надеясь, что чистый, прохладный горный воздух прояснит ему голову и поможет разобраться в случившемся.

Он потер рукой отросшую за ночь щетину, приподнял шляпу, потом опустил ее на лоб. Ему следовало остаться в Лас-Алмас, а он написал жене короткую сухую записку и отправился в горы.

Рамон не мог поступить иначе, ибо хотел убежать от презрения к самому себе. В холодном утреннем свете он отчетливо увидел череду событий, начавшихся в день fandango и последовавших за этим днем.

Во второй раз после знакомства с Кэрли Мак-Коннелл ему приходилось обратить собственный гнев на себя.

Рамон с горечью выругался. А ведь Кэрли вовсе не заставила его жениться на ней. Не было на земле женщины, способной повести под венец Рамона против его воли. Он, как и раньше, солгал себе.

Вечером в конюшне, когда Кэрли умоляюще смотрела на него, безмолвно прося о помощи, он больше всего хотел швырнуть Винсента Баннистера на жесткий грязный пол и увезти девушку с собой. Ее план оказался спасительным для него. Один Бог ведает, что он мог совершить через несколько минут.

Тогда чувства захватили его с такой силой, что прорвавшийся гнев стал его защитой. Он не проходил целых три дня, владел им и вчера, когда Рамон отправился в спальню.

Однако горькая правда была в том, что он страстно желал Кэрли Мак-Коннелл. Так страстно, что нарушил свои клятвы. Забыв об обещании, данном семье и людям, зависевшим от него. Как ни странно, переспав с Кэрли, он хотел ее еще сильнее. И все это несмотря на то, что она племянница Флетчера Остина. Женщина английского происхождения.

Рамон погнал коня через холм по мягкой земле. Его неотступно преследовали мысли о Кэрли и неистовом желании, которое она пробуждала в нем. Андреас тоже хотел ее. Так сильно, что погиб.

Кэрли не виновата в этом, да и ни в чем случившемся с того дня, когда он познакомился с ней. Но что почувствуют тетя и мать, узнав, что именно она подняла тревогу во время налета? Рамон молил Бога скрыть это от них.

Он подумал о том, как мучил ее в день свадьбы, вспомнил вчерашние жестокие слова. Рамон ощутил раскаяние. Он плохо обошелся с Кэрли. Сомнения . и колебания заставили его говорить и делать то, о чем сейчас приходилось жалеть.

Однако выбор не вполне зависел от него. Он не мог позволить себе проявить чувства, которые Кэрли пробуждала в нем, не мог понять свое настойчивое желание защитить ее. Если на нее смотрел мужчина, Рамона терзала ревность, и это смущало его. Если девушка была с ним, он ощущал теплоту к ней, которая тоже смущала его.

Рамон въехал на вершину холма и оглянулся назад, на долину. Ранчо Лас-Алмас давно скрылось из виду, но Рамон еще видел западную границу ранчо дель Роблес, имевшего площадь в двадцать тысяч акров. Эта земля должна была принадлежать ему, и он поклялся вернуть ее своей семье. Сейчас бывшим имением де ла Герра владел Флетчер Остин, единственный родственник жены Рамона.

Испанец снова подумал о том, что ему следовало остаться дома. Что почувствует Кэрли, обнаружив, что он покинул ее на следующий день после свадьбы? Хорошо еще, что он овладел ею бережно, мягко. Правда, Рамон знал: какая бы ярость им ни владела, он поступит именно так.

Он вспомнил ее неистовую страсть, свое исступленное желание, какого не пробуждала в нем ни одна женщина. Даже Лили. Однако он дал понять Кэрли, что она ничем не лучше других его женщин.

Но это неправда. Его страсть к ней граничила с безумием, однако Рамон не смел открыть ей это. Она — gringa, а такие женщины относятся к браку иначе, чем испанки. Супружеская измена для них — пустяк. Дюжина адюльтеров — мелочь. Они стараются получить от жизни столько удовольствий, сколько могут найти.