— Этот болван? Я сокроюсь в твоей природной тени. Никто не отыщет. Смотри, никаких стихов. В те дни мы были смелыми, раб. Солдаты на войне, захватчики. Вымокнув в крови К'чайн Че'малле, мы шли за самым молодым из сыновей Матери Тьмы. И мы увидели.

— Что?

— Предательство. Кровавый Глаз предал нашего вождя. Вогнал ему кинжал в спину. Я сам пал от лезвия Тисте Эдур. Неожиданно. Внезапная резня. Не было шансов. Никаких шансов.

Удинаас потер лицо руками, поглядел на шипящие волны залива, сражавшиеся с течением реки. — Эдур толкуют все наоборот, Тлен.

— Тогда почему я мертв, а они живы? Если мы тогда сидели в засаде?

— Я откуда знаю? Если ты желаешь таиться в моей тени, Тлен, ты должен научиться молчанию. Пока я не заговорю с тобой. Молчание и бдительность, ничего более.

— Во-первых, раб, ты мне кое-что должен отдать.

Удинаас вздохнул. Большинство высокородных Эдур были на погребении убитого рыбака, и с ними полдюжины гостей из племени Бенеда (личность павшего наконец была установлена). В здании, у которого он сидел, оставались несколько воинов. Теневые духи в такие моменты становились дерзкими и ползали по земле между домами и вдоль палисада.

Он часто удивлялся этому. Но теперь он узнал ответ… если Тлен не соврал. Эти духи — древняя родня смертных Эдур. Они Тисте Анди, связанные души убитых. А ему отчаянно нужны союзники… — Ладно. Что от меня требуется, Тлен?

— Прежде чем море пришло в это место, раб, залив Хасен был озером. К югу и западу простиралась земля до самой западной оконечности Косы. Обширная равнина, на которой были зарезаны последние из моего народа. Пройди по линии прибоя, раб. К югу. Там есть нечто мое — ты должен отыскать.

Удинаас встал и отряхнул песок с мятых шерстяных штанов. Огляделся. Вдалеке три рабыни из цитадели Короля — Ведуна стирали одежды. В море виднелся одинокий рыбак, довольно далеко. — Далеко мне идти?

— Это близко.

— Если меня заметят слишком далеко от Дома, я буду убит.

— Недалеко, раб…

— Меня звать Удинаас. Так и обращайся.

— Ты претендуешь на гордость?

— Я не простой раб, Тлен. Ты сам знаешь.

— Но ты должен себя вести как простой раб. Я зову тебя так, чтобы напоминать. Провались твой обман, и тебя ждет невыносимая боль. Они будут искать все, что ты пытался скрыть…

— Хватит. — Он пошел вдоль линии прибоя. Солнце светило сзади, отбрасывая длинную, чудовищную тень.

Волны сложили у берега вал песка и камней, на котором лежали рваные водоросли и всяческие обломки. За валом была борозда, полная мокрой гальки. — Что я ищу?

— Среди камней. Дальше. Там. Два шага. Да. Вот.

Удинаас вгляделся в грунт. — Ничего не вижу.

— Копай. Нет, слева — сдвинь тот камень. И тот. Глубже. Вот. Тяни.

Бесформенный кусок оказался необычно тяжелым. Длиной в палец, суженный к одному краю. Металл, покрытый толстым слоем извести. — И что это?

— Наконечник стрелы, раб. Сотни тысячелетий он полз по берегу. Прохождение веков измеряется случайностью. Глубокие борозды приливов и отливов, следы яростных бурь. Так движется сам мир…

— Сотни тысяч лет? Ничего не могло остаться…

— Да, простое лезвие без магических чар могло исчезнуть. А наконечник остался, раб, потому что он не сдается. Скалывай все, что на нем наросло. Восстанови его.

— Зачем?

— Есть причины, раб.

Ничего приятного в этом не было. Удинаас выпрямился и спрятал обломок в карман на поясе. И вернулся к сетям. — Я не стану орудием твоей мести, — пробормотал он.

В хрусте гальки под ногами ему слышался смех Тлена.

Над прибрежными землями висел дым, словно тучи сели слишком низко и порвали подбрюшья о вершины деревьев.

— Похороны, — сказал Бинадас.

Серен Педак кивнула. Грозовых туч в последнее время не было, а лес сейчас слишком влажен, чтобы гореть. Обычаи Тисте Эдур включали постройку кургана, на который клали бревна, формируя погребальный костер. Сильный жар обжигал покрытое монетами тело до консистенции глины, докрасна раскалял камни могилы. Между языками пламени плясали теневые духи, взвивались с дымом к небу и оставались вокруг погребения после ухода плакальщиков.

Выпрямившись, она протерла лезвие кинжала пальцами и вложила его в ножны.

Настроение присутствующих было неважным. Бурак Преграда не показывался из фургона уже два дня, как и три его нерекские наложницы. Однако поезду наконец удалось спуститься, и впереди лежал широкий, почти ровный тракт к селу Ханнана Мосага.

Бинадас стоял, нетерпеливо ожидая, когда все фургоны въедут на ровное пространство. Она понимала его: ведь кто-то умер в родном селении! От Халла Беддикта не исходило ничего. Он ушел глубоко в себя, словно отыскивая резервы силы перед предстоящими встречами. А может быть, старался вернуть утраченную решимость. Казалось, она утратила свою способность видеть его насквозь. Сама эта постоянная и привычная боль могла стать лишь маской.

— Бинадас, — сказала Серен, — нерекам нужен отдых. Дорога впереди прямая, и тебе не надо оставаться с нами. Иди к своему народу.

Воин подозрительно прищурил глаза. Она замолчала. Пусть думает что думает, неважно, ведь ее порыв был подлинным.

— Она правильно сказала, — отозвался Халл. — Мы не должны тебе мешать, Бинадас.

— Хорошо. Я сообщу Ханнану Мосагу о предстоящем визите.

Тисте Эдур отправился к селу. Несколько мгновений — и его скрыли деревья.

— Видела?

— Я вижу лишь конфликт желаний и обязательств, — ответила Серен и отвернулась.

— Вопрос — что выберешь ты.

Она устало пожала плечами: — О, Халл, это вопрос ко всем нам.

Он подошел ближе. — Но так и должно быть, аквитор.

Удивившись, она отыскала его взор и поразилась неожиданно вспыхнувшей в нем искре. — И как мне нужно ответить? Мы все как солдаты — прячемся за нами же выкопанными валами и рвами. Ты будешь делать то, что считаешь нужным, Халл.

— А ты, Серен Педак? Каков твой курс?

«Всегда один и тот же». — Тисте Эдур не твои игрушки. Они могут выслушать, но не склониться к твоим просьбам.

Он отвернулся. — У меня нет надежд, Серен, только страхи. Пора продолжить путь.

Аквитор оглянулась на нереков. Они сидели или лежали около колес. Со спин поднимался пар. Выглядели они подавленными, но странно равнодушными к судьбе недавно умершего товарища, чья неглубокая могила осталась позади, в мутной грязи, среди корней и камней. Сколько пренебрежения нужно выказать людям, чтобы они сами начали пренебрегать собой? Падение начинается с одного неверного шага, а дальше — нарастающая скорость, вниз по склону, к гибели.

Летерийцы верили в хладнокровные истины. Толчок порождает лавину, и никто не наделен привилегией отойти в сторону. Грань между жизнью и смертью определяется умением находить себе место в потоке всепоглощающего прогресса. Никто не заслуживает сочувствия. И, соответственно, не ждет его от окружающих.

«Мы живем во времена враждебности. Но время всегда враждебно нам».

Снова пошел дождь.

Далеко на юге, за горами, которые они только что перешли, падение Эдур стало предметом тщательного планирования. Она подозревала, что жизнь Халла Беддикта уже принесена в жертву. Там не могли смириться с риском, который он несет, с угрозой измены. Он же сам болтает о ней. Что за ирония — их желания совпали. Все ищут войны. Различие лишь в образе будущего победителя.

У Халла недостанет практической сметки, чтобы провести такую игру и выжить. Она начинала гадать, стоит ли пытаться защищать его…

Крик от фургона Бурака. Нереки устало поднимались. Серен подоткнула плащ, осмотрела лежащую впереди дорогу. Ощутила, что Халл подошел к ней, но не повернула головы.

— В каком храме ты училась?

Она фыркнула. — Храм Турлас, Сокрытые Сестры Пустого Трона.

— Напротив Малого канала. Помню его. Какой ученицей ты была, Серен?