— Думаем, Сильхасу понравится ее компания.

Оссерк окаменел: — Два Властителя — дракона в одной земле? Жестокое испытание для Дома Азата, дочурки.

— Захочет ли Скабандари освободить ее?

— Скабандари не в состоянии освободить кого бы то ни было, — ответил Оссерк. — Включая себя самого.

Женщины явственно вздрогнули при этих словах. Помедлив, Менандора спросила: — Кто сумел сделать это?

Мужчина пожал плечами: — Какая разница? Скабандари заблуждался, думая, что у здешних богов нет сил помешать ему. — Задумчиво оглядев дочерей, он добавил: — Примите это за предостережение, дорогие мои. ПЕРВЫЕ дети Матери Тьмы рождались без всякого отца. И что бы там не твердил Аномандер, это были НЕ Тисте Анди.

— Этого мы не знали, — сказала Менандора.

— Ну, теперь знаете. Прядите осторожно, девочки.

Удинаас увидел, как мужчина отворачивается. Вздохнул, когда тот замерцал, изменился, сложился, обретая иную форму. Блеснули широкие серебристые чешуи, когда распахнулись крылья. Прилив силы, и гигантский дракон взмыл в небо.

Сакуль Анкаду и Менандора смотрели ему вслед, пока дракон не уменьшился, став блестящим янтарем в тусклом небе, и не пропал из вида.

Сакуль вздохнула и сказала: — Странно, что Аномандер не убил его.

— Нечто связывает их, сестра, и ни мы, ни кто-то другой не ведает об этом. Уверена.

— Может быть. А может, все гораздо проще.

— То есть?

— Они хотят продолжать игру, — сказала Сакуль с натянутой улыбкой. — Какая радость убить противника сразу же?

Взор Менандоры упал на неподвижное тело Шелтаты. — Вот она. Взяла в любовники одного из местных богов. Разве нет?

— На время. Зачала двух ужасных детей.

— Ужасных? Значит, дочерей.

Сакуль кивнула: — Их отец видел это с самого начала, потому дал им подходящие имена.

— Ох. Какие же имена, сестра?

— Зависть и Злоба.

Менандора усмехнулась: — Этот бог… Думаю, мне было бы приятно однажды встретиться с ним.

— Возможно, он захочет помешать тому, что мы сделаем с Шелтатой. Может быть, он уже идет по следу, надеясь помешать нашей мести. Так что надо поспешить. Оссерк посоветовал бы именно это.

Удинаас увидел, что женщины отошли, оставив кузину лежать без сознания. Менандора повернула лицо к сестре: — Любовник Шелтаты. Этот бог — как его имя?

Голос Сакуль, казалось, исходил с большого расстояния. — Драконус.

И тут обе превратились в дракониц размерами почти с Оссерка. Одна пестрая, другая ослепительно белая.

Пестрая тварь поднялась в воздух, скользнула к земле, к телу Шелтаты Лор. Когтистая лапа протянулась и схватила ее. Драконица направилась к поднявшейся в воздух сестре. Они полетели на юг.

Сцена в глазах Удинааса быстро меркла. Он вновь нашел себя у дома Сенгаров, с красными, потрескавшимися, покрытыми чешуей руками. Он держал рыбу — ее глаза смотрели на раба с тревожащим выражением бездумного удивления. Глаза, которые он видел каждое утро и каждый вечер, с минимальными вариациями; и сейчас, когда сгущался сумрак, они снова смотрели на него, как всегда пустые и безжизненные. Словно это была вовсе не рыба.

Просто глаза. Мертвые, бесчувственные глаза… Но даже мертвецы умеют обвинять.

— Ты сделал достаточно, раб.

Он поглядел вверх.

Над ним стояли Уруфь и Майен, две эдурские женщины, не пестрые, не сверкающие. Просто тени в случайных сочетаниях.

За ними были Пернатая Ведьма и несколько ждущих приказаний рабов. Горящие глаза девушки обращались к нему с безмолвным предостережением.

Удинаас поклонился Уруфи. — Да, госпожа.

— Найди мазь для рук, — сказала Уруфь.

— Спасибо, госпожа.

Процессия проследовала в дом.

Удинаас уставился на рыбу. Поглядел на глаз… и выковырял его ногтем.

Серен Педак стояла на пляже под дождем, созерцала непрестанное движение воды, способы, какими ливень превращал поверхность моря в покрытую колючками кожу, серую и подобную паучьей; смотрела, как вздувшаяся волна набегает на берег, шипит на гладких валунах, а потом, сердясь, отходит.

Настала ночь, подкралась под маской тихих теней. Наступили черные часы, селение позади нее укуталось покрывалом тишины. Она думала о рабах — летерийцах.

Кажется, ее народ весьма склонен сдаваться. Свобода… молящиеся перед алтарем стараются достичь его, царапают гладкие камни, пока кровь не заливает сияющий, безупречный пол храма; но истина в том, что алтаря этого до сих пор не коснулся ни один смертный. Бесчисленные жертвы приносятся во славное имя ее. А вот она думала, что богохульство — пустое слово. Свобода — не бог, а если бы она стала им, если бы повернула свое лицо к молящимся, на лице была бы написана насмешка. Оковы раба крадут у него то, чего он — или она — никогда и не имели.

Летерийские рабы в этом селе не делали долгов. Они исполняли необходимые работы и получали в награду пищу и кров. Они могли вступать в брак. Производить потомков, не наследующих семейные долги. Каждый день — определенная порция заданий, без прогресса, без пожирания всей жизни. Короче говоря, «потеря свободы» была для здешних соотечественников пустым звуком.

Девочка по имени Пернатая Ведьма. Будто ведьма из далекого прошлого, нелепо одетая, неуклюжая и усвоившая манеры, вылезшие из древней истории. Прирожденная бросательница плиток, практикующая искусство гадания скорее на благо общины, чем ради наполнения кошеля. Наверное, это имя потеряло значение среди рабов. Может быть, никто и не находил старых плиток, не было торжественных ночей, когда собирались, шли по грязной, растрескавшейся тропе сУдьбы и ужасная мозаика наделений представала перед всеми и каждым — под горящим взором юной женщины, из-под капюшона наблюдающей за страшным обрядом.

Услышав шелест гравия слева, со стороны речного устья, Серен повернулась и обнаружила раба, скорчившегося у линии прибоя. Он опустил руки в холодную, свежую воду, словно искал освобождения или бегства в ледяное онемение.

Серен из любопытства подошла к нему.

Он метнул на нее осторожный, недоверчивый взгляд. — Аквитор, эти часы для Тисте Эдур преисполнены рока. Лучше не произносить слов.

— Мы же не Эдур, — ответила она, — не так ли?

Он вытащил руки из воды, и она увидела, что они покраснели и опухли. — Из земли здесь сочится Эмурланн, аквитор.

— Тем не менее, мы летерийцы.

— Аквитор, я раб, — произнес он с сухой улыбкой.

— Я думала об этом. Рабство. И свобода от долгов. Как тебе цена обмена?

Он уселся на корточки. Вода стекала с рук. Казалось, он наблюдает за движением чистых волн. Дождь прекратился, от леса наползал туман. — Долги остаются, аквитор. Долг правит каждым рабом Тисте Эдур, но это долг, который никогда не может быть выплачен.

Она неверующе поглядела на него: — Но это безумие!

Он снова улыбнулся. — Мы все созданы по одной мерке. Почему вы думаете, что рабство может нас изменить?

Серен помолчала, смотря на скрючившегося у моря мужчину. Вовсе не урод, да; но теперь она видела его задолженность, привычный груз на плечах; и правда в том, что ни он, ни дети, которых он может породить, не избавятся от клейма. Это было жестоко. Это было… по-летерийски. — Есть рабыня, — произнесла она, — которую зовут Пернатой Ведьмой.

Он почему-то вздрогнул. — Да, наша признанная бросательница плиток.

— Ах, я как раз гадала… гм. Как много поколений ее рода родились в рабстве?

— Может быть, два десятка.

— Но талант сохранился? В мире Куральд Эмурланна? Необычайно.

— Неужто? — Он встал, пожимая плечами. — Когда вы и ваши компаньоны будете гостями Ханнана Мосага, она разбросит плитки.

Серен Педак охватил внезапный холод. Она судорожно вздохнула и постаралась выдохнуть спокойно. — В этом есть… риск.

— Это все знают, аквитор.

— Да, я вижу.

— Я должен вернуться к работе, — ответил он, отводя глаза.

— Конечно. Надеюсь, я не причинила вам неприятностей, задерживая своей болтовней.