Минск, железнодорожный вокзал.

Улыбаюсь, хотя настроение грустное. Ноблесс оближ — положение обязывает. При народе командующему унылое выражение лица не положено. Поэтому улыбаюсь.

Первый эвакуционный состав отправляется через полчаса. В ухо дышит неотлипающая от меня Ада, напротив вздыхает Шура, рядом топчутся Борька и Яков. На самом деле эшелон не первый. Советские и партийные органы уже отправили первую партию архивов в Смоленск. Но если не считать грузовые, то это первый.

Слегка хрипя, динамик приятным женским голоском услаждает наш слух «Катюшей».

— Погодка-то не очень, — слегка кривится Борька, — прямо к месту.

Небо действительно затянуто тучами, но дождь никак не соберётся.

— Глупый ты, — Адочка немедленно ретранслирует мои слова, что я ей на ушко шепнул, Борьке, сопровождая их высунутым языком, — а ещё сын генерала. Погода замечательная! А почему, как думаешь?

Сын задумывается, Яков улыбается и не вмешивается. Незаметно подсказываю дочке правильный ответ.

— Погода нелётная, бестолковый! — радостно выпаливает Ада и снова показывает язык. — Поезд бомбить не будут!

Борьке стыдно, что он сразу не догадался, Яков улыбается и молчит.

— Вас и так не будут бомбить, — бурчит сын, — вон зенитные броневагоны стоят. Хорошие хоть зенитчики, пап?

— Конечно, хорошие. Самые лучшие, — утыкаюсь носом в пушистую детскую голову. — Неужто ты думаешь, что я доверю кому попало охрану дочки?

Рядом толкутся другие командиры. Моих штабных почти нет, только полковника Виноградова заметил. Многие уже вывезли, я же располовинил штаб, частично мои люди безвылазно работают в Барановичах. Васильев уже перевёз туда семью, он там чаще бывает, чем в Минске. Михайлин переправил своих в Гомель, у него там главная база.

Злые языки могут вякнуть, что де генерал Павлов организовал для эвакуации своей семьи и семей больших начальников литерный состав по высшему разряду. Злоупотребление своим положением, то, сё… Вякнуть могут. Чтобы затем засунуть свои языки в глубокое тыловое место. ВСЕ составы с детьми идут под высшей литерой. Семьи комсостава, партийных работников и политруков всех уровней, тоже идут под этой литерой и с лучшей охраной. Даже составы с пополнением, вооружениями и боеприпасами идут на ступеньку ниже.

— Пап, а пойдём, посмотрим на зенитки, — просит Ада, и отказать ей невозможно.

— Только не долго, — беспокоится Шура. Парни оживляются, хоть какое-то движение. Молодёжь мужского пола долгих прощаний не любит. Тоже не люблю, но и расставаться не хочется.

Когда подходим к голове поезда, — провожающего и отъезжающего народа не так чтобы много, и все уступают дорогу, — видим картину, которой пока никто не написал. Весёлое прощание славянок со славянами. Зенитчики, ясен пень, все бравые ребята, частично передислоцировались на перрон, частично сидят, свесив ножки на крыше и бортах платформы. А как же? Рядом группа девиц, штук шесть, не старше восемнадцати на мой неискушённый в этом времени взгляд. Девчонки смотрят с любопытством, которое становится жгучим, когда бойцы встают по стойке смирно после команды сержанта.

— Вольно, — бурчу не слишком радостно. Обстановку воспринимаю, как двусмысленную. В узком кругу своих подчинённых я совсем не уставник. И здесь в чисто гражданской ситуации, — провожаю семью в дальний путь, — строевая подготовка душу не греет.

— Общайтесь с девушками, бойцы. Это приказ, — и отхожу чуть в сторону.

— Вот, Адочка, твоя зенитно-пушечная вооружённая охрана. Гляди.

— А можно туда? — дочка показывает пальчиком, вовнутрь ей хочется.

— Тебе нет. Женщинам на военные объекты вход воспрещён.

Дочку так веселит слово «женщинам», что она не огорчается запрету.

— А нам? — встревает Борька. Яков поддерживает его взглядом.

— Если командир батареи разрешит…

— Я за него, — сержант встаёт навытяжку, — наш лейтенант бумаги какие-то оформляет. Если вы, как командующий, не против, то и я не возражаю.

— Перекладываешь ответственность? — укоряю сержанта. — Ладно, я — не против. Они пока ополченцы, но знакомить их с разного вида вооружениями мы обязаны. Вперёд!

Мои парни мгновенно исчезают в бронированном вагоне с сержантом. Ада завистливо провожает их взглядом. Минут через десять с трудом выковыриваю их из вагона. Идём обратно.

— Борис, подставляй плечо, пусть она на тебе покатается напоследок, — Борька вздыхает, но покоряется. Зато Адочка протестует против замены скакуна.

— Ада, Боря остаётся, он воевать будет, а ты ему в такой малости отказываешь, — после моего упрёка Адочка даёт Борису себя пересадить.

Шура с трудом отлипает от меня, когда паровоз даёт гудок. Вместе с остальными пассажирами мои заходят в вагон, мы встаём под окнами. Шура слёзы утирает, Ада с неё пример не берёт, не плачет, настоящая дочь генерала.

Идём вслед за поездом, машем рукой напоследок. У-ф-ф-ф! Уехали. Как гора с плеч. Непонятное чувство облегчения испытываю.

— Ну, что, парни? Как говорил один остряк, нет такого семьянина, который не мечтал бы хоть изредка побыть холостяком? — подмигиваю.

— Па-а-а-п… — укоризненно смотрит Борис.

— Спроси вон у тех девчонок, что они делают сегодня вечером? — снова подмигиваю и киваю на стайку девушек чуть в стороне. Гусар я или кто?

Борис цепенеет, Яков хохочет.

19 августа, вторник, время 17:45.

Оборонительные линии юго-восточнее Молодечно.

Генерал Павлов.

Ту-дум-м-м! Бл…! Макет гранаты, — обычный булыжник, обмотанный тряпкой, — после подскока бьёт меня по голове. Вот, сука! Хорошо, что на мне каска, но могло и ключицу сломать. Случаи травматизма на учениях не редкость.

Поднимаю голову. Редкая цепочка обороняющихся уже рядом, а «выстрелить» я не успел. Кряхтя, поднимаюсь.

— Вы «убиты», товарищ генерал армии, — ко мне подходит лейтенант, командир обороняющегося взвода.

На мне рабочая форма без опознавательных знаков, но меня в лицо все знают.

— Блядский высер, без тебя знаю…

— Все остальные тоже, товарищ генерал армии…

— С-сука! — ругаюсь вдогонку своим не самым приятным ощущениям, давно так не прыгал по полю и перехожу на нормальный тон. — Доклад принят, лейтенант.

Ковыляю к окопам, надо подводить итоги учебного боя. Мы отрабатываем тактику с учётом последних придумок фрицев, чтоб им на голову корова насрала. Против профессионализма можно выставить только профессионализм более высокого уровня. Не, конечно, можно щедро насыпать энтузиазма, патриотизма и фанатизма. Тоже сойдёт. Только второй рецепт не обходится без обязательного ингредиента: фанатизм надо изрядно разбавить кровью наших бойцов. А вот эту составляющую считаю самой огромной ценностью.

Проверив одну роту, долго материл капитана, командира роты. Прекратил только тогда, когда выяснил, что он у нас недавно, прибыл из запаса. Хм-м, оказывается, у меня и такие есть.

На второго уже не надеялся, хотя он из моего призыва. Но нет. Видит бог… то есть, ВКП(б), мы старались изо всех сил с соседней ротой. Бежали зигзагами, рывками. Ничего не получилось, оборона вовремя бросила гранаты. Как положено, по навесной траектории, согласно концепции противодействия последним директивам немецких полевых штабов.

Каждое правильное действие обороны приводит к потерям наступающих. Кинжальная контратака вблизи, — официально принятый и утверждённый командованием, то есть, мной, термин, — рискованна, но имеет ряд плюсов.

1. Бросок гранаты из положения стоя получается дальше. Поэтому мои бойцы, и так до предела тренированные, закинут дальше, чем залёгшие немцы.

2. Обзор лучше. Дистанция близкая, а красноармейцев первой линии, нацеленных именно на эту тактику, вооружаем автоматами.

Есть минус. Стоящие в полный рост — хорошая цель для вражеского огня. Приходится принимать этот риск, потому что альтернатива — полное поражение. Слишком близко подошедшие фрицы тут же забрасывают окопы гранатами, и нашим приходит хана.

Поиграть и при таких условиях можно. Стрелять с колена, передвигаться зигзагами.