Они оба слушают меня внимательно.

— Это я увлёкся. Поневоле перешёл на себя, а надо думать за немцев. Они нас запрут в Полесье, заблокируют и пойдут дальше. Если дурные — попрут на Москву, если решат взять Украину, как трофей — пойдут на Киев. Далее Крым и Кавказ. Лишат нас огромных ресурсов, включая промышленный потенциал левобережной Украины.

— Но ни до Москвы, ни до Кавказа они до зимы не успеют… — после паузы заключаю в основном дозволенные речи.

— А Крым? — встревает Берия.

— Крым, как сложится. В самом благоприятном для немцев варианте возьмут и Крым. Возможно, Латвию. Но на этом всё. Дальше начинается зима, и немцам придётся прекратить активные действия. За зиму мы их немного отожмём, а следующим летом начнём массовое избиение.

— Что нужно сделать, чтобы отменить благоприятный для немцев сценарий? — вождь любит конкретику.

— Дальнебомбардировочную тяжёлую авиацию. Хотя бы несколько десятков ТБ-7. И мы начнём регулярно бомбить стратегически важные транспортные узлы и промышленные объекты…

— Плоешти, — роняет Берия.

— В том числе. Плоешти выгоднее бомбить с Крыма, расстояние в два раза ближе, чем от меня. С моей стороны возможны удары по Варшаве, Праге, Берлину, Кенигсбергу…

— Ви можете обещать, что такие удары будут рэгулярными? — волнение Сталина выдают акцент и жест. Он откидывается на спинку стула.

— Поначалу да. По Варшаве я ведь уже бил. После немцы что-нибудь придумают. Какие-нибудь высотные перехватчики или ещё что-то. Наши потери увеличатся, и придётся принимать какие-то контрмеры. Надо заранее наших авиаинженеров озадачить. Усилить вооружение, поднять потолок, изобрести какие-нибудь сверхточные бомбы…

— Тебе ещё надо подумать об эвакуации, раз ты собираешься округ немцам отдавать, — поддевает меня Берия.

— В Смоленск всё эвакуирую, его они точно не возьмут, — парирую и ехидство его игнорирую. — Кстати, у меня огромное количество железнодорожных вагонов скопилось на европейскую колею. Толкните там железнодорожников, пусть колёсные пары подбросят.

— Можете поделиться? — одобрительно спрашивает Сталин.

— А куда мне их девать? Все запасные пути забиты. Хоть обратно немцам отдавай. Мы уже их приспосабливаем под жильё для военнопленных. Временно, конечно. Штук пятьсот легко могу отдать. Остальные для своих нужд оставлю…

— Сколько?

— Несколько сотен, — конкретно я Берии отвечать не буду, — точно не знаю. Ведь и потери бывают. Нет-нет, да и разобьют немцы какой-нибудь эшелон. Передвижные артбатареи на платформах делаем.

— Давайте пообедаем, товарищи, — предлагает Сталин, реагируя на заглянувшего к нам Поскрёбышева.

После обеда мы проговорили ещё час. Сталин считает, что мелочей не существует и если можно сегодня решить то, что можно отложить на завтра, то надо было это сделать ещё вчера. Так что я теперь знаю, когда у меня появится десяток ТБ-7 сверх того, что есть, и когда мне начнут подгонять колёсные пары.

— Вы, товарищ Павлов, на Лаврентия не обижайтесь. Приказ есть приказ.

Это да, однако…

— Не буду обижаться, товарищ Сталин…

— Для вас Иосиф Виссарионович…

Ого! Пожалуй, это круче, чем звезда Героя. Но понятно, что при всех так называть его всё равно нельзя. Плавали — знаем.

— Не буду обижаться, Иосиф Виссарионович, если товарищ Берия мне того следователя на перевоспитание отдаст. На полгодика.

— Обойдёшься, — как много в этом слове Берии! И больше всего холода, до степени сибирской стужи.

— А что? — смотрю на Сталина. — Сидит в тёплом месте здоровый бугай. Пусть пороху понюхает, на фронте поработает. Я ему медальку «За боевые заслуги» организую. Как минимум. Если с огоньком поработает. Может, тогда к боевым командирам с уважением будет относиться.

Смотрю на Берию с вызовом. Твой заплечных дел мастер за мордобой ответит. Спускать не собираюсь.

— Харашо, — на этот раз акцент от замечательного настроения, — так тому и быть. Командируй своего следователя в распоряжение товарища Павлова. Но, товарищ Павлов…

Вождь грозит пальцем с никотиновым пятном.

— Использовать человека по назначению. И чтобы живой к Лаврентию вернулся.

— От шального снаряда не уберегу. Но на передовую посылать не буду. В особом отделе поработает.

На том и сошлись при крайне недовольном Берии.

12 августа, вторник, время 21:55.

Москва, кинотеатр «Ударник» близ Кремля.

— Как вы понимаете, товарищи, — всё-таки вытащили меня на сцену, как ни загораживали меня ребята, народ углядел генерала, — я за сводками Совинформбюро не слежу. Но догадываюсь, что о моих потерях не говорили, а вам наверняка интересно. Могу доложить, стесняться мне нечего. За всё время боевых действий безвозвратные потери Западного фронта чуть более тридцати тысяч человек. Это убитые, пропавшие без вести, — но таких очень мало, — и комиссованные после тяжёлого ранения. Мало это или много, судите сами. Ведь с другой стороны, у нас более сорока тысяч пленных немецких солдат и офицеров. Сколько немцы потеряли безвозвратно, как вы понимаете, немецкое командование нам не докладывает…

В зале, который до того слушал меня, затаив дыхание, оживление, смешки. Делаю небольшую паузу, даю выплеснуться эмоциям.

— Мы можем судить только по косвенным данным. Гарантирую, что на моём фронте немцы потеряли убитыми не менее пятидесяти тысяч человек…

Мой голос не звенит от торжества и гордости. Ни капельки. Спокойно сообщаю советским гражданам, жадно ловящим каждое моё слово, сухие факты.

— Реально, скорее всего, немецкие безвозвратные потери не менее семидесяти тысяч. А может и больше, мы точными подсчётами не занимаемся. С учётом пленных соотношение потерь четыре к одному или три к одному в нашу пользу. Хотелось бы, конечно, десять к одному…

В зале смех, выкрики «А лучше сто к одному, товарищ генерал!» и тому подобные. Откровенно смеюсь.

— Как вы понимаете, — шум мгновенно стихает, — немцы будут активно протестовать против таких моих соцобязательств. Товарищи! Вы должны понимать, на данный момент немецкая армия является сильнейшей армией мира. Да, надо это признать. Шапкозакидательские настроения неуместны.

Зал от неожиданности замирает. Как так, мы всё поём эту песню «Но от тайги до британских морей…» и далее по тексту?

— Вы поймите, товарищи. Мы до сих пор во многом армия мирного времени. У нас нет реального боевого опыта. Вы знаете, например, что я, как комфронта, ни одну часть или соединение, не побывавшее в реальных боях, настоящей боевой единицей не считаю. Необстрелянный боец — не полноценный боец. То же самое относится и к командирам. Пословица «За одного битого двух небитых дают» не на пустом месте родилась.

Прошёлся по сцене, слегка разминая ноги.

— Вермахт — армия военного времени, полностью отмобилизованная, имеет двухлетный опыт победоносных войн. Они с лихостью необыкновенной разгромили Францию, Бельгию, Голландию, Польшу, Грецию, оккупировали Балканы, вышвырнули с континента английский экспедиционный корпус.

— Вы, люди не военные, даже не понимаете, насколько сложен простой манёвр — передислокация крупных соединений с места на место. Это сложная войсковая операция, недаром многие командиры получили награды за присоединение к СССР Западной Украины и Западной Белоруссии. А в боевых условиях? Когда надо думать о маскировке, о скрытности передвижения, о противовоздушной обороне и противодействии диверсионным группам?

— Я всё это говорю, чтобы вы поняли простую вещь. Военная наука сложна и без практического опыта, который добывается ценой крови наших бойцов, победоносной армии быть не может. Да-да, слышу вопрос, что мне-то удалось… но, товарищи, мой фронт действует от обороны, это намного легче. Крупных наступательных операций мы тоже пока проводить не умеем. Хотя, может, уже умеем. Надо попробовать…

Опять в зале смех, одобрительный свист.

— Давайте заканчивать товарищи. Я уже сказал, что за сводками Совинформбюро регулярно не слежу…