И ведь говорил я всё это своему комиссару. Неоднократно. Нет, он будет слушать только указания сверху. Наверняка это он и его люди постукивают на меня Москве. Морда комиссарская!

Так что пусть наступает на горло своей комиссарской песне и отстаивает перед Москвой мою позицию. Как свою собственную, которой у него, к сожалению, нет. И пусть попробует просаботировать.

Попутно рождается соображение, вызывающее досаду. Хорошо, мы грохнули фашиздам три аэродрома. Но если их не принимать во внимание, — по сути, это козырь из рукава, — то фрицы на последнем этапе потеряли меньше нас, при том, что они наступают. До сих пор проигрываем им при прямом и честном столкновении. Придётся всё-таки приберечь им камушек за пазухой, а лучше гранатку…

— Иван Иваныч, сколько там Рычагов новых Яков накопил?

— Полторы сотни, Дмитрий Григорич.

Ага. Надо Пашу «обрадовать», что дюжину самолётов я у него с завода перехвачу. Иванычу поручать бесполезно, с первой секунды разговора Паша его пошлёт в дальние края. Интересный он парень. С одной стороны, он в своём праве, мой приказ выполняет и за мои гарантии, — все Яки только его, — держится. Всё правильно. А с другой, найди кого-нибудь, кто может перечить своему непосредственному начальнику. Только очень независимые люди. Независимые и неудобные, но только такие способны рулить большими делами самостоятельно.

— Владимир Ефимович, что у нас с переброской 24-ой ударной?

— Почти завершена, — начштаба Климовских знает всё, — осталось тылы подтянуть. Уйдёт не более трёх дней.

— Скрытность соблюдается? Там ведь Гудериан близко.

— Судя по отсутствию активности на немецкой стороне, они ничего не заметили.

— Или мы не заметили их активность. Ладно, по ходу дела станет ясно.

Совещание переходит на привычные рельсы. Поставки, распределение ресурсов, наличие резервов, решения Военного Совета, на котором меня всё чаще заменяет Климовских. Забавное ощущение скучной рутинности, свойственному мирному времени, возникает…

— Владимир Ефимович, что у нас с сельским хозяйством? Уборочную закончили?

— Почти закончили, Дмитрий Григорич, — Климовских, по правую руку от меня, смотрит свои записи, цитирует, — на полях ещё примерно треть картофеля и других овощей. Зерновые убраны полностью. К уровню прошлого года зерновых собрано восемьдесят пять процентов, и это даже не из-за военных действий. Лето засушливое…

— Такой вопрос. Если централизованные поставки продовольствия полностью прекратяться, сколько мы протянем?

Климовских задумывается, листает записи.

— По объёму до следующего урожая нам хватит. По некоторым позициям, например, по овсу и пшеницы твёрдых сортов будет нехватка. Но небольшая, с учётом трофейного урожая с Украины.

— Короче говоря, голод нам не грозит?

— Даже дефицита основных продуктов не будет, — немного погодя Климовских начинает смеяться. — У меня такое ощущение, Дмитрий Григорич, что в этом смысле мы живём лучше, чем до войны.

Присутствующие тоже начинают посмеиваться. Хм-м, не один я это заметил. Документально это абсолютно прозрачно, прифронтовые области Москва избавила от всех поставок в центр. Нет, кое-что мы всё-таки отправляем, совсем уж лишнее. Добавляю керосинчику в костерок общего веселья:

— Мы — военные. Для нас война — мать родна.

Немного развеивается ощущение скуки. Приятного, НКВД меня побери, ощущения! Только мирный по своей сути человек, хлебнувший на войне кровавого адреналина по самые уши, способен по-настоящему оценить счастливую скуку мирного времени. Хотя я и то и другое ценю. Война была бы совсем хороша, если б не приходилось терять дорогих мне людей. Супостатов-то не жалко. Лишь бы места для их похорон хватило, а страна у нас большая.

Вспоминаю кое-что важное.

— Николай Фёдорович, у меня для вас большое дело…

Сутки назад идея возникла, которую излагаю полковнику Каршину, преемнику Анисимова на важной должности начальника боевой подготовки.

Суть вот в чём. Каждый крупный бой с участием батальона и выше должен стать предметом немедленного анализа отделами боевой подготовки. С выводами и раздачей слонов и люлей всем причастным. Совещание по поводу прокола 155-ой дивизии, которая проморгала удар Гудериана, могу и я провести. Это крупное сражение. Однако должен быть механизм, работающий без моего участия и понукания. Утверждать их решения всё равно будет командование фронтом в моём лице или начштаба, но вырабатывать должны они.

Вот он, механизм повышения боеспособности! Вроде элементарно, но ведь организовать надо. А то приходилось Арсеньевичу читать странные мемуары. Например, подходит кавдивизия, которую запланировали ввести в прорыв. Комдив интересуется, прорвана ли немецкая оборона? Его уверяют, что да, кавалеристы могут смело осуществлять бросок. Наши доблестные драгуны бросаются в прорыв, а его нет! Дивизию кладут из пулемётов. Оказывается, местное командование понадеялось, что кавалерийская атака сама по себе фронт прорвёт. Главное не в этом. Главное в том, что, судя по тем мемуарам, никого не наказали. Лично я ради таких ухарей изменил бы своему принципу никого не расстреливать

— Итак, Николай Фёдорович, разработайте регламентный документ, какое-нибудь Положение или просто приказ. Мы его посмотрим, если надо подправим. По времени вас не ограничиваю, но учтите: работаете по этому направлению с сегодняшнего дня. Если я лично где-то участвую, то общую оценку дам. А вы вникнете в подробности на батальонном и полковом уровне. Как раз вам и станет понятно, как приказ сформулировать. Как схема будет отлажена, переправите её Иван Санычу в Севзапфронт (генерал-лейтенант Богданов И.А. назначен на должность начальника боевой подготовки Северо-Западного фронта). У вас будет право направлять материалы в трибунал и делать представление на награждение.

После совещания давно ожидаемым известием радует Саша. Придётся уделить время, но это приятные хлопоты. Капитана Самойлова и майора Панкратова, моих главных охранников срочно ко мне. Проинструктировать. Время — сразу после обеда.

2 сентября, вторник, время 12:10.

Минск, штаб фронта, кабинет Павлова.

— Какие люди! — от радости чуть не выпрыгиваю из начальственного кресла, широко и приветственно раскидываю руки. Иду навстречу гостю, сияя всем лицом и даже телом выражая полный восторг.

От продолжения известной фразы: «Какие люди и без охраны», удерживаюсь. Мой дорогой гость под защитой, да ещё какой. Начальник моей охраны с заместителем. И я натурально впадаю в состояние полного ликования, сам не ожидал.

Мои парни непроизвольно улыбаются, и даже у гостя пробивается осторожная и неуверенная улыбка. Невозможно равнодушно наблюдать за кем-то искренне и бурно радующимся. Если намеренно себя не придерживать, лицо само отзовётся улыбкой.

— Как же долго я вас ждал… — на последнем шаге, когда гость уже поднимает руку для пожатия, притормаживаю. Х-х-х-дум!

Когда наносишь боковой удар, хорошо чуть качнуться назад, как бы вытаскивая руку на себя и в движении чуть согнуть её. Тогда скорость кулака резко увеличивается. Голая физика. Конечно, дистанция должна быть короткой. Такой, чтобы вытянутый кулак достигал затылка оппонента. Всё у меня получается.

Отступаю на шаг, смотрю с интересом. Бросаю короткий взгляд на конвой, на одного и второго. Капитан лапает кобуру и вытаскивает ТТ, щёлкает курком и передёргивает затвор. Майор замешательство преодолеть не в силах. Стоит и глазами хлопает.

Смотрим все на то, как старший майор Никаноров, мой дорогой гость, закатывает глаза и падает на четыре кости. Хм-м, думал он крепче, буйвол тот ещё. Хотя сильный удар по касательной в подбородок — мощный аргумент против кого угодно. Что-то там с вестибулярным аппаратом связано.

Отхожу к столу, опираюсь на него, руки на груди.

— Самойлов, держи его на мушке. Если что, постарайся всё-таки не убить. Панкратов, поднимай его!

С паршивой овцы хоть шерсти клок. Не выполнил майор моей инструкции, не взял оружие наизготовку в острый момент. А значит, провалил проверку на вшивость. Но с ним я позже разберусь. А пока у меня вкусненький десерт, поглаживаю слегка ушибленные костяшки на правой руке.