Как мукой мы разжились, сразу легче стало. Но всё-таки лепёшки на голой муке и воде, жёсткие, как сушёная рыба, это не то. Без закваски, яиц и молока, это херня, а не хлеб. Вот мы и не удержались взять плацдарм в виде лесничей заимки. Тут какая-то живность есть, хозяйство, так что есть надежда отдохнуть хотя бы пару дней. Кроме огородика, в наличии банька… ох, как хочется попариться! Надоели речки и озёра.

Мы уже все нормы пребывания за линией фронта в разы перекрыли. Домой очень хочется, к своим.

— Так, что у нас тут? — оглядываю дворик, отгороженный от огородика. Там же за штакетником банька, отсюда не видно за сарайчиком. Снуют куры, беснуется, гремя цепью, кобель размером больше волка. Пёс уверен, что запугает нас своим гулким лаем.

— А ну, хватит нас демаскировать! — Подхожу ближе, пересекаю границу выметенного цепью круга вокруг конуры. И одним удачным ударом ноги отправляю взвизгнувшего пса в короткий полёт. Подхожу ещё ближе. Тупым кобелём диверсанта, попробовавшего на нож не одного фашиста, не напугаешь.

— Вот там и сиди, — одобряю ретираду пса, который вывернувшись из-за конуры, юркает внутрь, — и чтоб тихо у меня, понял?

Затем требую весь личный состав заимки под свои очи. Убивать их мне не хочется, — хозяина прирезать запросто, но на женщину и девочку лет двенадцати рука не поднимется, — так что придётся шифроваться.

Выстраиваю хозяев в ряд. Женщина на полголовы ниже мужа, в том возрасте, когда не назовёшь молодой, но и не пожилая. Симпатичная, хотя признаться, нам после месяца в лесу почти любая баба глянется. Девочка с растопыренными в стороны косичками таращится на нас голубыми глазёнками. Все светловолосые.

— Мы к вам в гости на несколько дней. Порядок такой: никто из вас без сопровождения никуда не ходит. И лучше вам сидеть в одном месте тихо.

Короче, обустройство вещь хлопотная, но по результату приятная. Через десять минут закрываем семью в одной из комнат. А во дворе закипает работа. Растапливается банька, печка… ёлы-палы, придётся хозяйку вытаскивать. Лучше неё с печкой никто не справится.

Через час, когда мы вчетвером паримся в баньке, — ой, как хорошо-то, — настроение портит Саня-снайпер. Всунув голову в дверь, — ёлы-палы, холодный воздух впускает, — быстро докладывает:

— Девчонка сбежала…

— Давно?

— Пять минут, не больше, — и скрывается за дверью, отосланный раздражённым движением руки.

Как выясняется, её вывели, чтобы она яйца куриные собрала. Места, где куры несутся, только хозяевам хорошо известны. И эта коза в окошко вылезла. Взрослый там не пролезет, вот и не обратили внимание. Ничего, время есть. До ближайшего места, где сидят немцы, больше двух километров. Даже бегом это минут десять-пятнадцать. Пока соберутся, пока прибудут, полчаса у нас точно есть. Вздыхаю, ополаскиваюсь ещё разок, выбираюсь наружу, надев только штаны. Надо распорядиться. Если дойчи пришлют взвод или два, легко с ними справимся. Лес наш дом родной, тут нас взять, батальон нужен, не меньше.

В калитку входит Саша Фельдман, на плече связанная девчонка. Доклад его вижу, как собственными глазами.

— Ой! — вскрикивает девочка, катясь кубарем по тропинке. Подловить на верёвочку пара пустяков. Лежит она себе, невидимая под пылью и лесным мусором. Невидимая, пока её не дёрнут из кустов. Никакая реакция не спасёт, когда бегом бежишь. Они ж тупые гражданские, не понимают, что диверсанты без засад и скрытых постов не работают. Это во дворе нас шестеро, остальные два с половиной десятка обложили заимку со всех сторон. Муха не пролетит.

— Записочка при ней была, — протягивает Саша кусочек бумажки.

Читаю текст на немецком, не ахти, какой грамотный. «У меня русские разведчики. Шесть или семь человек. Йонас». Хм-м, он с ними уже знаком, выходит.

Девочка начинает трепыхаться.

— Отшлёпай её и в комнату, — это я уже другому командую. Саня не в курсе, где и как. Возвращаюсь в баню, мне, как и всем, кое-что простирнуть надо.

К обеду всё потихоньку налаживается. Печка работает, как доменная печь, в непрерывном режиме. Теста мы с помощью Руты, так зовут хозяйку, намешали чуть не кубометр. И теперь противень каждые полчаса ныряет в печку, снабжая нас хлебцами, пирожками и лепёшками. К обеду доходит и котёл с куриным супчиком. Разорили хозяев на одну хохлатку.

Сначала хозяев накормим, они ж хозяева…

Саша Фельдман, притащивший девчонку, особыми талантами, как многие из нас, не блещет. Меткий стрелок, но не снайпер, неплохой сапёр, но не кудесник. Ну, радист ещё. Во всём он середняк, кроме одного: язык подвешен лучше всех. Поэтому воспитательную беседу с хозяевами проводит он.

— Вот скажи мне, Йонас, — Саша дует на ложку вкусно парящего бульончика, — ты чем думал, когда дочку к немцам отправлял? Ну, удалось бы ей записку передать, дальше что? Приходят немцы, окружают нас, начинается бой… что останется от твоего дома? Не говорю уж о корове и остальной живности. От вас что останется? Ты думаешь, фрицы будут стараться в вас не попасть?

Йонас хмуро смотрит в свою тарелку, ложкой работает нехотя.

— У дочки твоей по возрасту мозгов нет, да ещё и девка, но у тебя-то, почему голова такая пустая. Мы побудем несколько дней, да уйдём. Ну, объедим тебя немного, но ведь и заплатить можем. Оккупационные марки возьмёшь? Советские, извини, не дадим. Немцы заметят, сразу тебя на виселицу приладят.

На предложение оплаты хозяин пожимает плечами. И вдруг заявляет.

— Они всё равно придут. Завтра. Тут рядом олени пасутся. Хотят поохотиться.

Олени не олени, но косули, действительно, пасутся. Видели. Сами хотели, но зайчатиной обошлись. Зайцев или тетеревов можно в силки ловить, стрелять не обязательно.

— Есть ещё один момент, — вступаю в разговор. Саня сам не догадывается.

— Йонас, ты что думаешь, я командованию не доложу, что ты сотрудничаешь с фашистами? Обязательно доложу. Документы твои посмотрел, местоположение знаем. И что скажешь, когда Красная Армия вернётся?

— Вы сначала вернитесь, — бурчит мужчина. Жена его и дочь не проронили ни слова. Держу паузу и просто смотрю на него. Напоминаю:

— До линии фронта меньше ста километров. Фрицы ваш Вильнюс через два дня взяли. Мы пока не такие шустрые, но жопами к месту тоже не примёрзли.

Опять молчит.

— А ты думаешь, когда мы вернёмся? Ты что, считаешь, мы чикаться с фашистами десять лет будем? — Возвращается в свою борозду Саша. Времени он не терял, пока я речь держал, выхлебал полтарелки.

— Ты — дурак, Йонас. Когда Красная Армия вернётся, ты вместе с женой переселишься в Сибирь. А дочку твою поместят в приют для членов семей врагов народа. Ферштеен ду мищ?

Йонас к моему удовольствию слегка дёргается и смотрит диковатыми глазами. Саня — молодец, по-немецки шпарит лучше многих. Тут он не середняк. И вопрос задаёт грамотно и без акцента.

— Ты не волнуйся, Йонас, — Саша фамильярно похлопывает мужчину по плечу, — там её воспитают как надо. Вырастет хорошим советским человеком. И со стыдом будет вспоминать, как помогала фашистам и вредила Красной Армии.

— Её Ирга зовут, — тихо говорит женщина.

— Да наплевать! — жизнерадостно заявляет Саша.

Не пойму от чего, но меня смех разбирает, который с трудом подавляю. Помогает пирожок с зайчатиной. Не такой вкусный, как со свежим мясом, но горячий и пышный. Мы свои запасы в дело пустили. Мясо хоть и варёное, но вечно храниться не будет.

Дело к вечеру. Потихоньку жизнь налаживается. Посты сокращаю до четырёх человек из числа тех, кто первым помылся. Все остальные с наслаждением эксплуатируют хозяйскую баньку. Увешивают кусты и деревья постиранным и отглаженным тряпьём. Портками, рубахами, портянками, обмундированием, своим и немецким. На заборах больше двух-трёх комплектов вешать запретил. Хозяева не должны знать, сколько нас. Именно поэтому держим их взаперти. А когда выпускаем, перед этим бойцы со двора уходят.

Хозяйский кабыздох нас уже держит за своих. Мы его уже пару раз подкармливали. А у собак так: кто кормит, тот и свой.