— Она вам сказала обо мне?

— Мне сказала Прасковья Семеновна Жукова. Соседка Тани. Старушка. Санитарка. Сказала, что была с Таней у вас.

Прасковью Семеновну отец Николай признает сразу.

— Знаю, как же. Верующая женщина.

Юра не в силах удержаться:

— А вы сами… верите?

— Верю. — Николай Ильич мягко улыбается, обманывать Юру ему нет надобности. — Без веры не живет ни один человек.

— Я лично живу без веры.

Николай Ильич смотрит Юре прямо в глаза.

— Тайна вашего рождения вам известна?

— Какая тайна?

— Вы верите, что человек, которого вы считаете своим отцом, действительно ваш отец?

— Я это знаю.

— Откуда?

— Я знаю своих родителей. Знаю отца, знаю мать, у меня нет сомнений в их порядочности.

— Сомневаются, когда не верят. Тайна рождения известна только отцу и матери, да и то не всегда. А уж самому ребенку не известна никак. Он не знает, но верит.

— Чего же стоит вера, которая все подвергает сомнению?

— Наоборот, вера исключает сомнения.

— Сомнения исключают знание.

— Знание и вера сосуществуют, но знание ограниченно, а вера бесконечна…

Они отвлеклись от непосредственной темы разговора.

— Я не философ, но в школе нас знакомили с историческим материализмом. Бесконечен мир и бесконечно познание мира, а вы все то, что еще не познано, называете верой.

Однако Николай Ильич уклоняется от спора.

— О вере нельзя спорить. Знание рационально, а вера скорее область чувственного, вера иррациональна, она ближе к искусству. Вот вы слушаете музыку, она волнует вас, но разве вы сможете объяснить, почему она вас волнует?

— Какая же музыка волновала Таню?

— Она искала утешения.

— В чем?

— Таня мне не исповедовалась, а если бы исповедовалась, я бы не сказал. Священники дают обет не нарушать тайну исповеди.

— И нарушают.

— Дурные пастыри. — Он сказал это убежденно, с чувством собственного превосходства. — В человеке сильна потребность открыться… Кому? Люди легко осуждают и с трудом прощают. Один бог все поймет и простит. А священник лишь посредник между человеком и богом.

— Так какого же утешения искала Таня?

— Хотела утвердить свою веру в того, в ком мы находим спасение.

— И вы утвердили?

— По мере своих сил…

Нет, он не притворяется… Перед Юрой, кажется, действительно верующий священник.

Вот она — вторая тайна, на которую намекала Таня! Оказывается, она ходила в церковь, встречалась с попами. Вот на чем зиждилась ее дружба с Прасковьей Семеновной!

Тут в комнате появилась женщина. В сереньком платье, невысокого роста, с тронутыми сединой волосами.

Кивком головы поздоровалась с посетителем, вопросительно взглянула на Николая Ильича.

— Ты бы, Катенька, собрала нам чайку, — попросил тот. — Молодой человек не откажется.

Юра отказался.

— Собери, собери…

Она вышла.

— Без нее я бы пропал, — доверительно признался Николай Ильич.

— Жена? — утвердительно спросил Юра.

— Сестра, — поправил Николай Ильич.

Тут Катенька очень кстати принесла стаканы с чаем, а Николай Ильич вернулся к тому, что непосредственно интересовало посетителя.

— Так что же хотите вы от меня?

— Таня ничего не говорила вам о своих намерениях?

— Советовалась, не уйти ли ей в монастырь.

— Разве сейчас есть монастыри?

— Есть. Но… Вероятно, вы учили. В старину монастыри были и политическими и экономическими организациями. А в наши дни… Как говорится, изжили себя.

— И вы посоветовали?

— Отговаривал.

— Неужели Таня в монастыре?

— Не думаю. Но постараюсь узнать. Зайдите ко мне через недельку.

И Юра поверил, что Николай Ильич в самом деле постарается узнать.

— Спасибо. — Он вдруг спохватился, что так и не назвал себя. — Вы так и не поинтересовались, кто я.

— А зачем? Я не любопытен, а вы не нашли нужным представиться… — мягко ответил Николай Ильич. — Может быть, вы желаете сохранить свой визит в тайне.

— Нет, почему же, — запальчиво возразил Юра. — У меня нет причин скрывать свой визит. Меня зовут Юрий, Юрий Зарубин, мы с Таней учились в одном классе.

ЗА ЧАШКОЙ ЧАЯ

Юра терпеливо выждал неделю.

Сделает что-нибудь или не сделает, раздумывал он об обещании священника. Узнает или не узнает? Священнослужители любят обещать то, что они просто не в силах дать, — такова уж их профессия. Они как страховые агенты, проценты собирают со всех, а вознаграждение получают немногие.

Он выбрал для посещения субботу, по вечерам в субботу обычно все дома.

Дважды нажал кнопку звонка. Никто не появился Юра позвонил еще раз. Безмолвие. Тогда Юра решил узнать, где Успенские. Позвоню-ка я Ципельзону, решил он. Раз, раз, раз… Пять звонков! Пожалуйте-ка хоть вы сюда, неизвестный гражданин Ципельзон!

И тот пожаловал.

— Вам кого?

С пунцовым мясистым носом, с обвислыми синими губами, с ушами, из которых торчат пучки рыжих волос, в модном грубошерстном зеленом пиджаке… Он довольно-таки сердитый, этот Ципельзон, который любит, чтоб ему звонили пять раз!

— Простите за беспокойство, я к Успенским. Но у них…

Ципельзон разглядывает Юру с доброжелательным любопытством.

— Заходите и проходите.

— Но я не знаю…

— Вы поняли, молодой человек? Проходите. У них не заперто.

— А откуда вам известно, что я не вор?

Ципельзон с состраданием посмотрел на юношу:

— Молодой человек! Еще не народился бандит, который вздумает обокрасть святого.

— А разве Успенский святой?

— Высшего ранга! Ни разу еще не поспорил ни с одним из жильцов. Ни из-за газа, ни из-за электричества. Уберет за вами ванную и сделает вид, что даже туда не заходил. Вызовет врача, а потом за свой счет купит вам медикаментов. Человек будущего общества, хотя и отсталых взглядов!

Юра добрался до знакомой двери. Действительно, не заперто. Горит лампа. Никого. Стол сервирован к чаю. Должно быть, Катенька заранее все приготовила. Кресло Николая Ильича со вмятиной на спинке от головы. Буфет с книгами. Что он читает, этот поп? Русские классики: Тургенев, Толстой, Достоевский, Чехов. Философы: Соловьев и Розанов, Шопенгауэр и Ницше. Гм! Ленин, Энгельс… С таким держи ухо востро!

Юра осторожно опустился в кресло хозяина. Не так чтобы очень мягко. От обивки пахнет чем-то затхлым…

Первой явилась Катенька.

— Сидите, сидите. Коленька скоро придет. Он в церкви, служит всенощную.

Непонятно это Юре. С одной стороны Толстой и Энгельс, с другой — наряжается в ризу, размахивает кадилом и уверяет, что так оно и должно быть!

Катенька то исчезает, то появляется. Насыпала в вазочку печенья. Постояла. Помолчала. Подошла к гостю.

— Сидите, сидите. Хочу с вами поговорить. Лучше, если вы поменьше будете к нам ходить.

Юра вскочил.

— Я могу хоть сейчас…

— Вы не поняли. Вы не мешаете нам. Боюсь, мы помешаем вам.

Юра гордо поднимает голову.

— Как так?

— Боюсь, вы недооцениваете моего брата… — Катенька, оказывается, не так проста, как могла показаться. — Николай Ильич болен, смертельно болен, но у него сильный характер. И, на беду тех, кто с ним общается, он безупречно честен. А ведь честность подкупает людей.

Ого, как рассуждает!

— Чем же опасен Николай Ильич?

— Верою в бога. Хотите не хотите, он и вас приблизит к богу. У вас неокрепший ум…

— Ну, знаете ли, я материалист, — уверенно возражает Юра. — Меня не так-то легко сбить…

— Но все-таки можно. А я думаю, что религия нынче молодым людям ни к чему.

— Разве вы не верите?

— Не знаю. Во всяком случае, не так, как Николай Ильич. Ему пришлось пережить побольше моего.

Вот тебе и Катенька!

— А вы не бойтесь за меня.

— Я не за вас, а за все ваше поколение. Слишком все легко вам дается. И веру, и отрицание бога надо принимать с большей серьезностью.