— Нет, с тобой не соскучишься, — покачал головой Джон, Вокруг его глаз собрались смешливые морщинки. — Именно это ты всякий раз говорила мне в постели: «Расскажи что-нибудь интересное».

— А я люблю слушать что-нибудь интересное, — с вызовом пожала я плечами. — Старые истории, например.

— Знаю, что любишь. Хорошо. Значит, что-нибудь интересное… — Некоторое время мы ехали в молчании. Джон о чем-то размышлял, время от времени его губы трогала легкая улыбка. — Каждое свидание заканчивалось тем, что мы покупали тебе носки. Всякий раз ты скидывала туфли, чтобы пройтись босиком по песку, по траве или еще где-нибудь, тут же замерзала, и мы ехали искать тебе носки. — Он притормозил у «зебры». — Что еще? Ты приучила меня класть горчицу в жареную картошку.

— Французскую горчицу?

— Точно. Когда мы познакомились, я считал это извращением. А теперь картошка без горчицы мне просто в горло не лезет. — Проехав переход, Джон свернул на автостраду. Машина шла на приличной скорости; мне приходилось немного напрягать слух, чтобы все слышать сквозь шум дороги. — Однажды вечером шел дождь. Эрик уехал играть в гольф, а мы посмотрели все серии «Доктора Кто»[23] в режиме нон-стоп. — Он посмотрел на меня. — Продолжать?

Все, что он говорил, находило во мне отклик. Мозг словно получал тонкую настройку. Я не помнила того, о чем говорил Джон, но инстинктивно узнавала себя. Это на меня похоже. Это похоже на мою жизнь.

— Продолжай, — кивнула я.

— Ладно. Ну вот… Мы играли в настольный теннис. Борьба была жесткой. Ты вырвалась вперед на две игры, но, по* моему, полностью выдохлась.

— Вот уж никогда не выдыхалась в настольном теннисе, — возразила я.

— Нет, выдохлась.

— Не дождешься! — Я не удержалась от улыбки.

— Ты познакомилась с моей матерью, Она сразу все поняла. Мама слишком хорошо меня знает, чтобы я мог ее одурачить. Все в порядке, она у меня что надо, никогда ничего не скажет. — Джон сменил полосу. — Ты всегда спишь на левом боку. За восемь месяцев у нас с тобой было пять полных ночей. — Он помолчал. — У Эрика — двести тридцать пять.

Я не знала, что ответить. Джон с напряженным лицом неотрывно смотрел вперед.

— Продолжать?

— Да, — хрипло сказала я и закашлялась. — Продолжай. К тому моменту, когда мы добрались до сельских районов Кента, Джон выложил мне все подробности нашего романа. Я, естественно, не могла принять деятельного участия в разговоре, поэтому порой мы ехали мимо хмелевых полей и сушилен для солода в молчании. Но я не смотрела по сторонам. Я выросла в Кенте, и мне не в диковинку были красоты живописнейших мест «сада Англии». Я неотрывно, будто в трансе, смотрела на экран спутникового навигатора, следя за направлением стрелки.

Неожиданно на память пришел разговор с Лузером Дейвом, и я тяжело вздохнула.

— Что? — спросил Джон.

— Нет, ничего, просто никак не могу понять, как превратилась в себя нынешнюю. Что заставило меня рьяно заняться карьерой, привести в порядок зубы, стать другим человеком?

— Ну… — Джон прищурился, рассматривая надпись на указателе. — Полагаю, это началось из-за того, что произошло на похоронах.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, ты же знаешь. Дела твоего отца.

— Какие дела моего отца? — озадаченно переспросила я. — Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Тормоза завизжали. Джон резко остановил «мерседес» возле поля, где мирно паслись коровы, и повернулся ко мне:

— Твоя мать ничего не рассказала тебе о похоронах?

— Ну рассказала, конечно, — ответила я. — Были похороны. Отца кремировали или… не знаю.

— И все?

Я попыталась вспомнить. Мама совершенно точно больше ничего не говорила о похоронах. Она сразу сменила тему, едва я попыталась узнать, как все прошло. Но ведь для нее это обычное дело — она всегда перескакивает с темы на тему.

Недоверчиво покрутив головой, Джон завел машину.

— Нереально. Ты вообще что-нибудь знаешь о своей жизни?

— Видимо, нет, — с раздражением ответила я. — Может, расскажешь, если это так уж важно?

Машина тронулась с места. Джон отрицательно покачал головой:

— Так будет не совсем правильно. В эту часть биографии тебя должна посвятить мамочка. — Он свернул с шоссе и въехал на грунтовую дорогу. — Приехали.

Мы действительно добрались. Дом постройки начала века выглядел почти так же, как я помнила: со стенами красного кирпича, с оранжереей сбоку и старым маминым «вольво» на переднем плане. Правду сказать, дом вообще не менялся с тех пор, как мы въехали сюда двадцать лет назад, только еще больше обветшал. Длинный дождевой желоб отстает от крыши, густой плющ еще выше заплел стены. Под заплесневевшим брезентом у подъездной дорожки горой лежала брусчатка, которую однажды привез отец. Полагаю, он собирался продать ее и начать свое дело. Это было… дайте сообразить… восемь лет назад? Или десять?

Через ворота был виден сад, когда-то очень красивый, с высокими клумбами и грядкой кухонной зелени — до того, как мы завели собак.

— Значит, получается, мать мне солгала? Джон помотал головой:

— Не солгала. Подкорректировала. — Он открыл для меня дверцу. — Пошли.

Если кто не знает, уиппеты выглядят весьма субтильными, но когда поднимаются на задние лапы, они просто огромные. А если на вас прыгают сразу десять уиппетов, это здорово похоже на нападение.

— Офелия! Рафаэль! — Я с трудом улавливала мамин голос сквозь царапанье и цоканье когтей по полу и оглушительный скулеж. — Лежать! Лекси, детка! Ты как на крыльях прилетела! Что случилось? — На маме была вельветовая юбка и блузка в синюю полоску с обтрепанными манжетами, а в руках она держала застиранное кухонное полотенце с надписью «Чарлз и Диана».

— Привет, мам, — отдышавшись, сказала я, отпихнув очередную собаку. — Это Джон, мой… друг. — Я указала на Джона, который смотрел уиппету прямо в глаза и говорил:

— А ну, лапы на пол. И отойди от людей на три шага. Мать казалась расстроенной.

— Знай я заранее, приготовила бы ленч. Разве можно предупреждать в последнюю минуту и ожидать приличного угощения…

— Мам, мы не ради угощения приехали. Все, что мне нужно, — это папка. Она на месте?

— Разумеется, — с вызовом ответила мама. — Она в полном порядке.

Я поспешила наверх по скрипящей лестнице, устланной зеленой ковровой дорожкой, в свою старую спальню с цветочными обоями от Лоры Эшли, которые помнила с детства.

Эми была права: в комнате жутко смердело. Не могу сказать, были тому виной собаки, сырость или гниющее дерево, но маме следовало сделать здесь ремонт. Заметив папку на комоде, я схватила ее — и отшатнулась. Теперь понятно, почему родительница держалась так воинственно — от папки нестерпимо разило собачьей мочой.

Поморщившись, я двумя пальцами осторожно открыла папку.

Это мой почерк. Строчки, строчки, четкие и ясные как день. Словно мое послание… мне самой. Я пробежала первую страницу, стараясь как можно быстрее уяснить, что делала и планировала и в чем вообще смысл этой сделки. Понятно было, что я работала над коммерческим предложением, но над каким именно? Растерянно приподняв брови, я перевернула страницу, затем еще одну и только тут увидела название компании.

Вот это да!

В одно мгновение мне все стало ясно. Я увидела картину целиком. Сердце радостно забилось. Какая хорошая идея! Нет, какая прекрасная, какая гениальная идея! Я уже видела потенциал этой сделки. Прибыли будут огромными, ситуация изменится коренным образом…

Окрыленная, я схватила папку, не заботясь, как она пахнет, и выбежала из комнаты, перепрыгивая через две ступеньки.

— Есть? — Джон ждал внизу лестницы.

— Да! — На моем лице расцвела самая широкая улыбка. — Блестяще! В смысле — блестящая идея!

— Твоя от начала до конца.

— Правда? — Я зарделась от гордости, тщетно пытаясь скрыть радость. — Это то, что нужно. Вот что мы должны сделать. Если все получится, совет директоров не сможет отказаться от ковров. Для этого надо быть ненормальными!