— Уваливай, нищая коробка!

Здесь не монастырь, не поминки:

Господские песни да пляски!

Отвечает странница хозяйке:

— Тут-то меня и надо!

Я песни петь разумею.

Былинами душу питаю. —

Не туча с дождем прошумела,

Хозяин в углу отозвался:

— Садись-ка, тетка, на лавку,

Сказывай старину-былину,

Разгони мою тоску-кручину! -

В горнице говоря замолчала,

Странница младеня закачала,

Запела сама, заговорила:

— Маменька помирала,

Сына да дочь благословляла:

«Живите, деточки, в совете,

Сестра, обихаживай брата,

Будь ему в материно место.

Брателко, не обидь сестрицы.

К морю пойдешь — простися,

С моря придешь — доложися.

Клятвою вас заклинаю,

Во свидетели море призываю».

Тут вечерняя звезда восходила,

Маткины очи затворила.

И брат с сестрой зажили советно,

Однодумно они, однолично.

А сестра говорить не умела.

А горазда на всякое дело.

После этого быванья

Брат сестры не спросился.

Молодой женой оженился.

Молода жена Горожанка

Немую золовку невзлюбила,

Что дом приказан золовке,

А молодка у ней под началом.

Стало все не в честь да не в радость.

Все не в доброе слово.

Лихорадство Горожанка учинила:

Лодейные парусы сгноила,

Подвела под немую золовку…

Горожанка сделалась в лице переменна:

— Врака, врака, врака всё!

А брат слушает, дивится, а сам на сестру не подумал, что ушла нема и увечна: эта цела и здрава, в речах с ладка и успешна.

А странница сидит, как свеча горит.

Слово говорит, что рублем дарит:

— … Да… парусы в зиму сгноила.

И этой напасти мало,

Этой беды недостало.

Молодая жена Горожанка

Мужневых трудов не пощадила.

Промысловую лодью погубила.

Подвела на немую золовку

Ябедой, поклёпом и подмётом…

Горожанка опять зубы явило:

— Враки, враки, враки! Ябеду сказывает и врет!

А муж говорит:

— Не сбивай, со врак пошлин не берут.

Странница эта опять поет:

— …Да… промыслову лодью погубила.

И этой кручины мало,

Этого горя недостало.

Коль матери любы дети!

Горожанка дитя не пожалела:

Дитя свое заколола,

Золовкино сголовье зарудила,

Душегубством золовку уличила.

И брат сестре казнь придумал:

Без суда, без сыску, без управы

Руки сестре изувечил,

Навязал на локти младеня

И выгонил сестру за ворота…

Горожанка схватила со стены ловецкое копье да шибла в певицу. Муж копье перехватил на лету, бросил в угол, а сам заплакал:

— Правда, правда! И у нас то!

И опять стала тишина, только странница поет:

— …Да… выгонил сестру за ворота.

Побрела кровава, космата.

Шла, пришла на край моря

И к морю немая возопила.

Смерти себе запросила.

На море волны встали.

Как лист, земля затряслася

В море немая урвалася.

Как сноп, ее море носило

И в сердце морском переновило:

Была нема и увечна,

Стала цела и здрава,

Запели уста, заговорили,

Руки младеня подхватили.

В живой воде дитя заплавал.

По-ребячьи дитятко заплакал…

Дивны у моря угодья!

И бабой-старухой срядилась,

К брату на праздник явилась.

Братанна платок-то сдернула да сажу стерла. Больше слов не надо.

Брат сестру узнал, тут радость неудержимая. Упал сестре в ноги, целует ей руки, уста и очи, к сердцу жмет свое детище. А Горожанка заскакала собакой да прянула в окно, только пыль свилась в след. Больше Горожанку здесь никто не видал. Да и кто ее рад видеть!

И после этого быванья

Брат с сестрой зажили в совете.

Он в море пойдет — простится.

С моря придет — доложится.

А Братанна племянника хвалит. По головушке его гладит.

Дивны у моря угодья!

Слава сердцу морскому!

Шел Устьян Бородатый на кочмаре с Двины к Печоре и за встречным ветром остался у Канской речки. Рядовые спросились сходить по морошку и вовремя вернулись. Весельщик Ладошка не пришел и к паужне. Устьян повелел струбить в рог. По рогу Ладошка вышел к судну. С палой водой кочмара уноровила взойти в море.

Еще берег не закрылся, от переднего корга проплакало по-гагачьи:

— Кык-куим! Я к бабушке хочу!

И от заднего корга отвылось — как бы гагара:

— Баба, нингад няна! Отыми у Ладошки!..

К ряду несхожий ветер погонил кочмару в береговую сторону.

Устьян выговорил:

— Чудской кудес! Весельщик, за что тебя назвали?

Ладошка пал дружине в ноги:

— Государи! Я занес на судно двух болванцев идольских. Бравши ягоды, я заблудился, набрел на халмеры, на погребенье. Тут кол одет в бабью малицу. Старуха сделана. В пазухе у ней болванцы, дети или внуки. Я их взял, принес на судно и запрятал в коргах. По той вере, что морскому ходу будет спех.

Ладошка плачется, а черная сила кочмару в берег тянет.

Якорь кинули, и Устьян кричит:

— Давай сюда болванов!

Ладошка сползал в судно и вынес две деревянные образины.

Устьян их излучинил топором и зажег на медном листе.

Из черного дыму вылетели с воем две гагары и пропали в тундре.

Тогда снялись с якорей, открыли паруса. Паруса надунул добрый ветер, и кочмара пошла своим путем.

Кормщик Устьян Бородатый стал на якорь в Нежилой губе. Дружина говорит:

— Не худо бы сбродить на мох, добыть оленя. Приелась соленая-то рыба.

Устьян говорит:

— Ступайте. Только не стреляйте важенку — матку с детенышем не убейте.

Вот дружинники стоят на мшистой горбовине с луками. Видят непуганых оленей стадо. Маточка оленья со своим теленком ходит ближе всех. Самолучший стрелец тянет лук крепко и стреляет метко, прямо в эту важенку. В тот же миг крепкий лук крякнул и переломился.

Дружинник ударил этими обломками о землю и сказал:

— Не сломался бы ты, мой гибкий, тугой лук, ежели бы не переступил я слово кормщика!

Шел Устьян Бородатый на промысел в летних судах. Встречная вода наносила лед. Тогда Устьяновы кочи притулились у берега. Довелось ждать попутную воду у Оленницы. Здесь олений пастух бил Устьяну челом, жаловался, что матерый медведь пугает оленей.

Устьян говорит:

— Дитятко, некогда нам твоего медведя добывать: вода не ждет. Но иди к медведю сам и скажи ему русской речью: «Русский кормщик повелевает тебе отойти в твой удел. До оленьих участков тебе дела нет».

В тот же час большая вода сменилась на убыль, и Устьяновы кочи тронулись в путь.

А олений пастух пошел в прибрежные ропаки, где полеживал белый ошкуй. Ошкуй видит человека, встал на задние лапы. Пастух, мало не дойдя, выговорил Устьяново слово:

— Русский кормщик велит тебе, зверю, отойти в твой удел. До оленьих участков тебе, зверю, дела нет.

Медведь это слово отслушал с молчанием, повернулся и пошел к морю. Дождался попутной льдины, сел на нее и отплыл в повеленные места.

Устьян стоял при море, у Двины, ждал попутных ветров сверху. К тому же острову пристало поврежденное погодами купеческое судно. Купец повыгрузил товар и с работными людьми отправил вверх, а Устьянова дружина стала поновлять бока купеческой лодье. Трудились за спасибо и за хлеб за соль. О деньгах разговору не было. Устьян готов был на отлет во всякий час, только бы сменился ветер. Дела у починки-поправки оставалось уж немного. Дружина конопатит да смолит… И ударил дождь. Устьян кричит: