— А ты не знаешь?
Эльф опустил голову и закусил губу. Да, он знал. Видел когда-то в ее памяти. Именно теперь все было кристально ясно и наконец-то встало на свои места. Особенно то, почему Белка не терпит чужих прикосновений. Почему предпочитает со всем справляться сама, не доверяя никому, кроме своих кошек. Недаром ни один из Стражей не заикнулся о том, чтобы ей помочь. Может, и хотели бы, да не рискнули навязываться, потому что она слишком ценит независимость. А может, Траш помешала. Или Карраш, что опять воинственно задрал хмеров хвост и только ждет повода для выяснения отношений. Кстати, он опять похож на суровую подругу до последней черточки. Ну, кроме уха и желтых глаз. А Белка — она… красивая. Раньше это не так бросалось в глаза, просто не до того было, чтобы разглядывать симпатичных «мальчиков», но сегодня, в этом странном доспехе, от которого начинало пересыхать горло даже у стойких и ко всему привыкших Стражей, она была действительно хороша.
Таррэн горько усмехнулся: если бы она не была такой, брат… этот мерзавец не тронул бы ее даже пальцем. Ведь ему всегда нужны были только лучшие, а они с Литой были привлекательны даже в детстве. Обе. Особенно эти удивительные голубые глаза, в которые хотелось бесконечно смотреть даже тогда, когда все были уверены, что Белик — мальчишка. С годами они стали только ярче, пронзительнее, они завораживали, манили, притягивали и одновременно сулили немало опасностей. Но именно этим и были прекрасны.
Эльф слишком хорошо помнил чужое горе, чтобы не понимать причины ее ненависти. Знал, как это бывает, когда надеяться не на что, все мосты сожжены, веры ни во что не осталось, а к коже уже прижимается холодное острие, готовое нанести руны изменения. Те самые проклятые руны, которые до сих пор горели у него перед глазами. Он видел через Белку смерть маленькой Литы. Знал, почему так случилось. Понимал, за что удостоился чести быть всего лишь противником и почему даже это с ее стороны — великое одолжение. Знал: она не простит его род и сходство со своим палачом, никогда не забудет той боли и не откроется, как ни старайся. С этим придется смириться и не трогать, не ворошить. Не пытаться исправить и даже не приближаться. Ведь так действительно лучше для всех.
«Я уже давно так живу, — зазвенел в ушах ее тихий голос. — И пока не вижу причины что-то менять… так намного проще… ведь на самом деле он меня убил… И надеюсь, ты скоро поймешь, в чем разница…»
Да, теперь он действительно понимал.
Над Левой заставой медленно занималась заря, щедро расцвечивая распаханное и заваленное трупами поле золотыми лучами. В ее неярком свете из полумрака начали проступать очертания странных и невиданных прежде тварей, усеявших своими телами все пространство до самого горизонта. Плавно осветились забрызганные желтовато-зелеными и отвратительно бурыми пятнами стены заставы. Набирающий силу рассвет золотыми бликами заиграл на шкуре гигантской саламандры, чья страшноватая голова лежала отдельно от тела и с немым укором смотрела на суровые лица победителей. Усталые Стражи стягивали покореженные шлемы, убирали мечи, прятали в башнях истерзанные арбалеты, сбрасывали поцарапанные кольчуги и начинали медленно расходиться по своим делам. Кто-то уже скинул вниз длинные веревки и подхватил странные острозубые пилы, явно не желая оставлять сдохшей саламандре ее драгоценную чешую. Кто-то отправился спать. Кому-то еще предстояло нести дневную вахту, а кого-то просто бережно унесли на руках. Уставший маг приготовился подчистить землю далеко внизу и спалить то, что еще осталось нетронутым. Гончие давным-давно покинули поле боя. Небо заметно посветлело, очистилось, даря выжившим надежду на новый день… Но все это казалось Таррэну каким-то далеким и несущественным сейчас. Просто неважным. Пустым.
Он снова покачал головой и, заметив, что воевода милосердно удалился, оставив его наедине с невеселыми мыслями, позволил себе долгий прерывистый вздох.
«Белка, Белка… маленький, хрупкий, совсем еще юный человечек, которому когда-то не повезло попасться на пути темного эльфа, такого же, как я, — размышлял Таррэн. — Ты очень сильная, Белка, и одновременно ранимая. Хрупкая, но и прочная, как закаленная сталь. Временами — податливая и гибкая, изменчивая, словно прозрачная гладь лесного озера, а иногда — жесткая и острая на гранях, как родовые мечи. Все еще способная на привязанности, но никогда не доверяющая никому, кроме своей стаи. У тебя красивое лицо, Белка, — совсем юное, невинное, нетронутое, но душа изуродована прошлым, и Урантар правильно боится, что она больше никогда не оживет. Вряд ли после такого воскресают. Вряд ли с таким можно смириться, сжиться и когда-нибудь забыть. Да, тот эльф изменил тебя, Белка. Он изрезал не только твое тело погаными письменами, но и выжег их изнутри, навсегда запретив быть такой, как начертано. Он вытравил эти проклятые руны своей кровью, вырезал их на твоей коже и этим едва не убил. Уничтожил ту, кем ты когда-то была. Вырвал твою душу и сердце, безжалостно растоптал и оставил в живых лишь малыша Белика, который так хорошо научился скрывать свою истинную суть. Я видел, что он с тобой сотворил, Белка. Чего добивался, как много горя принес в твою жизнь. Я видел Литу. Видел многое, если не все, и мне страшно вспоминать об этом. Я не знаю точно, как Талларен сумел обойти свои прежние неудачи, как совместил эти проклятые знаки. Не знаю, в чем именно и где он ошибся, раз после такого кошмара ты все-таки выжила… Но зато я очень хорошо знаю, чего ни за что и ни при каких условиях не сделаю, Белка. Клянусь своим истинным именем: я никогда не сделаю тебе больно».
