Махнув рукой, я, чтобы не продолжать разговор дальше, быстро выскочил за дверь и порысил в сторону ювелирного. На ходу проверялся, но местные гопники, похоже, поняли бесперспективность своих планов, и за мной никто не следил. К магазину успел только-только. Хозяин уже закрывал дверь, но пачка марок в моих руках заставила его быстренько передумать. По-немецки он почти ни фига не понимал, я по-французски вообще не говорил, но слова «голд» и «диамонд» были понятны без перевода. Француз показывал разные колечки, а я их мерил на свой мизинец, прикидывая размер так, чтобы они застревали посередине пальца. В конце концов выбрал одно и, удивляясь такой охрененной цене для столь маленькой цацки, рассчитался с продавцом.
Адрес госпиталя я заранее узнал у шустрого гауптмана перед его отъездом. Так что теперь, поймав раздолбанное такси, уже через десять минут стоял возле этого медицинского учреждения. План у меня был простой. Напротив главного входа было всего три дома. Сяду на лавочку и буду пасти подходы ко всем, так чтобы моя барышня не могла проскочить незамеченной. А на крайний случай, представившись знакомым ее отца, спрошу у любой выходящей немки в форме, где тут живет Хелен Нахтигаль.
Но крайний случай не понадобился. Я только-только успел, сидя на лавочке, выкурить одну сигарету, как из ближнего подъезда вышло мое зеленоглазое чудо. Причем вышло целенаправленно. Она меня, видно, в окно засекла и теперь, проходя мимо, шепнула:
— Идите за мной.
Ну я и побрел за ней, как телок на веревочке. Пока шел, чуть слюной не подавился, глядя на ладную женскую фигурку, которую только подчеркивал туго затянутый на талии гражданский плащ. Странно, а утром она вроде в военной форме была… Или это чисто женское — по пять раз на дню переодеваться? И куда она меня вообще ведет? Но Нахтигаль далеко ходить не стала, а, обойдя вокруг дома, просто вошла в подъезд с черного хода. Прибавив шаг, свернул за ней. Хелен, не останавливаясь и не поворачиваясь, поднялась по узенькой лестнице на второй этаж и зашла в квартиру, оставив дверь открытой. Восприняв это как приглашение, я тут же шмыгнул следом. Врачиха, протянув руку, повернула ключ и, отступив на два шага, задрала подбородок, сказав:
— Господин Лисов, прошу простить мою несдержанность. Там, в парке, я подвергла вас смертельной опасности. Просто все было так неожиданно…
Она еще что-то говорила, убрав руки за спину и кусая губы, а я смотрел на нее и не верил, что это произошло. Япона мама! Неужели вот она, на расстоянии вытянутой руки? Правда, представлял все себе несколько по-другому, но какая разница? А потом не выдержал и, сделав шаг, просто сгреб в охапку эту белобрысую прелесть. На секунду мелькнула мысль, что за такое можно и по морде огрести, но Хелен сама в меня вцепилась так, что я даже удивился силе тонких рук. А потом, вдохнув одуряющий запах ее волос, окончательно съехал с катушек. Все заранее приготовленные слова и планы выяснения отношений моментально вылетели из головы и я, подхватив легонькое тело на руки, двинул в глубь квартиры, ногой открывая двери и заглядывая в комнаты. Не то… и это не то… Вот! Найдя наконец спальню, вошел. В этот момент Ленка, до этого затихшая мышкой и сопевшая мне в шею, наконец повернула лицо, и я, увидев в паре сантиметров от себя серо-зеленые омуты, провалился в них без остатка. Последней трезвой мыслью было опасение, что могу кости сломать девчонке, если буду так ее сдавливать…
М-да… Не такая уж она и хрупкая, как выяснилось. Во всяком случае, кости у нас у обоих остались целыми и теперь, лежа на кровати, я обессиленно пялился в потолок, а Хелен, прижавшись ко мне разгоряченным, еще не отошедшим от предыдущего буйства телом, рассказывала о себе. Правда, не с самого рождения, хотя теперь меня это тоже интересовало, а с того момента, как советский диверсант со странным прозвищем и смешной фамилией скрылся в темноте весенней ночи.
Гестаповца хватились уже наутро. Но Лена выдала заготовленную версию, и от нее отстали. Как я и предполагал, следствие быстро связало исчезновение контуженного Шнитке и пропажу важного фрица, труп которого, кстати, так и не нашли. Под утро, после моего ухода, прошел дождь, и сыскные собачки обломались со следом. Жизнь у Нахтигаль вошла в прежнюю колею, только вот с каждым днем она все чаще и чаще вспоминала улыбчивого русского. И первую с ним встречу, когда Хелен, отчаянно труся, но не желая этого показывать, разговаривала с ужасным «невидимкой», который еще тогда показался ей вовсе не таким уж ужасным. И во второй раз, когда тот же самый парень невероятным образом оказался у них в госпитале, да и еще, несмотря на ранение, умудрился грохнуть ее шантажиста. А уж когда он ее поцеловал…
— Ты знаешь, милый, каждая девушка мечтает, чтобы у нее был сильный, надежный и любящий мужчина. Я ведь тебя почти совсем не знаю и, может быть, все выдумала, но в мечтах ты был именно таким. Просто один сумасшедший русский так хорошо вошел в мои, наверное, еще детские фантазии о прекрасном принце, что я, кроме него, больше никого не могла видеть…
Так как Лена на секунду замолкла, я заверил ее, что готов соответствовать и детским мечтам, и взрослым эротическим фантазиям на все сто. Для ее счастья, мол, в лепешку расшибусь и хоть луну с неба достану. В общем, трындел все те глупости, которые положено говорить в таких случаях. Единственно, что, сам себе удивляясь, говорил на полном серьезе и, самое главное, собирался делать то, что говорю. М-да… В последний раз меня так накрывало лет в шестнадцать, когда был период гипертрофированной сексуальности. А к сегодняшнему дню я уже и забыл, что такое бывает…
Хелен, слушая эти слова, только что не мурлыкала, и я был готов говорить и говорить. Но тут за окном услышал громкий оклик по-французски, и мысли немного переключились. Стало интересно, как она сюда вообще попала? Оказывается, месяца через полтора после моего ухода к ним в госпиталь привезли пленного из террор-группы. Лицо у парня было окровавлено, но ей издалека показалось, что это я, и железная фройлян в первый раз в жизни хлопнулась в обморок. Все посчитали, что это от переутомления, но Лена поняла, что теперь при виде каждого русского раненого ее будет так же колбасить, и недели через две, поддавшись на уговоры отца, уехала в Берлин.
Только тут ее поджидала мама, которая моментально начала полоскать мозги. Муттер была озабочена матримониальными планами и считала, что в двадцать четыре года быть не замужем и, соответственно, не иметь ребенка очень вредно как для здоровья, так и для репутации. Младшую Нахтигаль от крупного семейного скандала спас двоюродный брат, который служил главным хирургом в Оранжском госпитале и, приехав очень вовремя, забрал кузину с собой. Угу… Понятно… Вечный конфликт детей и родителей в действии. Знала бы маман, с кем ее доча сейчас время проводит, — точно бы дуба дала.
Елена продолжала говорить, но я, ощущая аппетитные выпуклости, касавшиеся плеча, отвлекся и, поласкав ее грудь, притянул тяжело задышавшую девчонку к себе, начав все по новой…
До начала комендантского часа оставалось минут сорок, когда мы, помывшись (горячая вода у нее почему-то была), сели на небольшой кухоньке перекусить. То есть жевал я, а Хелен, по-бабьи подперев щеку, просто смотрела на это действо. Вдруг вспомнив, для чего, собственно говоря, я сюда вообще шел, чуть не подавился. Епрст! Ну и балбес! Наплел ей с три короба, а самого главного не сказал. Всеми этими словами про высокие чувства барышни готовы довольствоваться только до определенного возраста. Потом им требуется большее. Вот и у моей — в глазах грустинка. Чувствует, что свалит сейчас ее прынц, и увидимся ли еще — большой вопрос. Так что я зеленоглазую сейчас конкретно утешу. Да и себя на всякий случай тоже. Отложив нож с вилкой, встал, сунул руку в карман, молясь, чтобы коробочка с колечком не потерялась, а то ведь одежду мы друг с друга сдергивали без особых церемоний, и важным голосом сказал:
