— Первый — пошел!

И все мысли сразу исчезли, так как я вывалился из самолета и понесся навстречу непроглядно-черной земле.

Как говорится — жить хорошо! Расстегнув ворот гимнастерки, я с удовольствием вдыхал свежий, пахучий воздух, который после утреннего дождя особо сильно благоухал розами, растущими в здоровенных клумбах около входа. Правда, через несколько секунд сменившийся ветерок принес запах жизнедеятельности крупного рогатого скота, но это только добавило изюминки в почти пасторальный пейзаж. А что, действительно — хоть картины рисуй. Высокое светло-синее небо с редкими облаками выгодно подчеркивало ухоженный лесок недалеко отсюда, и крохотная речка, пересекающая луг, тоже замечательно вписывалась в общий план. Эх, жалко, я не художник, а то бы такое полотно намалевал!

— Апатьев, трясца твоей матери! Ко мне! Бегом!!!

Вопль, донесшийся из-за хозпостроек, несколько сбил общий романтический настрой и нарушил возвышенное состояние души. Угу… дадут тут порисовать, как же! Особенно если ты находишься в нашей непобедимой и легендарной…

Тут и без меня художник на художнике сидит да критиком подгоняет. Такие мастера встречаются — одуреть можно! И живой пример — старшина. Вот ведь неугомонный мужик: с раннего утра, аки пчелка, уже весь в трудах и «строит» бойцов охранного взвода, только перья летят. Что-то они там ночью напортачили, и теперь Ничипоренко проводит быстрое, но эффективное расследование.

Я прислушался… Ну точно! Судя по крикам, ребятки сад немецкий «бомбанули», который в километре от нас находится, а огрызки прямо под окно расположения накидали. Это они явно не подумавши сделали, потому что ночной рейд прошел успешно, только вот мусор под окном их выдал с головой. На сад Грине по большому счету плевать, но имело место быть самовольное оставление части, да еще и по предварительному сговору с дневальными. И в связи с этим старшина, моментом вычислив виновных, перечислял нарушенные статьи устава, а также что им может впаять трибунал, если дело дойдет до этого судебного органа.

Слушая его изыски, я с удивлением для себя понял, что расстрел вовсе не является высшей мерой социальной защиты. Оказывается, военные юристы помимо разнообразных половых извращений широко практиковали кастрацию, натягивание глаза на жопу и выворачивание матки. Вот ведь затейники!

Было, правда, несколько непонятно, как все эти действия можно произвести с человеком одного пола. Тут уж или кастрация, или выворачивание. Но старшина, наплевав на подобные тонкости, приводил все новые и новые примеры вариантов наказания. В этом Нечипоренко был неиссякаем, как святая инквизиция.

В конце концов, видимо, устав, крикун замолк, потом послышались звуки плюх, и голоса начали удаляться. Ну да, как обычно — добрый Гриша в миллионный раз не стал доводить дело до высоких инстанций, а решил проблему в тихом семейном кругу. Раздав всем сестрам по серьгам, он предупредил, что «это в последний раз» и теперь будет зверство. Наверняка сейчас произойдет или долгое наматывание кругов по лугу, или торжественное захоронение всех собранных огрызков в сверхглубокой яме. Но наш хохол наблюдать за бегом не любит, поэтому я больше склоняюсь ко второму варианту.

О! Так и есть! Не прошло и нескольких минут, как шестеро бойцов с лопатами, носилками, в полной боевой, вывернув из-за сараев, понуро побрели в сторону речки, подгоняемые старшиной. Увидев меня, Нечипоренко дал команду, и они, вскинув свои орудия производства на плечо, перешли на строевой шаг. Я же, помахав ладошкой Грине, посмотрел на солнце, чихнул и занялся тем, за чем, собственно, и вышел.

Поставил ногу, обутую в новенький хромовый сапог, на ступеньку и, подцепив ваксу из большой банки, принялся орудовать щеткой, напевая под нос:

Здесь земля, правда, была не советская, но от этого пелось не хуже. Да что там «не хуже» — лучше! Потому что земля была немецкая. Причем такая немецкая — круче не придумаешь. Именно отсюда постоянно выползали все тевтонские псы-рыцари, короли и разнокалиберные фрицевские военачальники. А теперь все — довыползались! Позавчера гитлеровские войска были полностью выбиты с территории Восточной Пруссии. А кто не пожелал выбиваться, те, в полном соответствии с доктриной советского командования, были уничтожены. И поэтому пелось особенно хорошо:

Когда уже заканчивал наводить последний лоск, полируя голенища бархоткой, варварски отрезанной от портьеры, большая входная дверь открылась и на крыльцо особняка, где сейчас располагалось наше хитрое подразделение, вышел сияющий, как новенький пятак, Серега Гусев. Одернув зазвеневший регалиями мундир, он с удовольствием, прямо как я, вдохнул утреннюю прану и бодрым голосом спросил:

— Все поешь, певун?

— А что мне, рыдать, что ли? Лето на дворе, птички поют, сапоги вон новые достал. Не жизнь — малина!

— Это точно! Кстати, про малину — чего это Нечипоренко с утра разорялся?

— Да бойцы себе решили увольнительную устроить в район ближайшего сада. Вот теперь будут бить шахту до центра Земли и закапывать остатки своих трофеев.

— Правильное решение. А то распустились тут! Твои, надеюсь, ночами не бегают?

Командир хитро посмотрел на меня, видно, намекая на общую прожорливость некоторых членов разведгруппы.

— Не царское это дело, офицерам сады шерстить. И еще, командир, у меня тут в связи с намечающимся мероприятием вопрос один появился…

— Ну? — Гусев, почуяв подвох, перестал улыбаться и насторожился.

— Почему мы практически никогда не были летчиками? Разными химиками, саперами, связистами, пехотой — сколько угодно. А вот летную форму надевали только в сорок первом, причем когда летуны крайне непопулярны в народе были. В Рогутино, помнишь, бабки даже побить хотели, когда крылышки на петлицах увидели…

— Пхр! — Серега, хрюкнув, выпучил глаза. — И зачем? Чего это тебя в ВВС потянуло?

— А того! — Оглядев начищенные до синих искр сапоги, я бросил тряпку на банку и, с хрустом потянувшись, ответил: — Конечно, понятно — режим секретности и все такое прочее, но ведь жаба давит… Прикинь, вчера на перекрестке девчонка-регулировщица так улыбнулась какому-то летному капитану, что он чуть из машины не выпал. Ну конечно, у него вся грудь в орденах, как в бронежилете — пуля хрен возьмет. А у меня? Ты ведь кроме «Красной Звезды» и медалей запрещаешь что-либо надевать, поэтому я был лишним на том празднике жизни. В мою сторону синеглазка с жезлом и не посмотрела… Абыдно, д-а-а! А ведь будь на нас летная форма, то и орденов без всяких подозрений можно было бы больше надеть.

Командир закурил и, прищурив глаз от дыма, решил съехидничать:

— Это тебя не жаба, а гордыня заела. Только чего мелочиться? Сразу цепляй все награды да свою форму полковника НКВД до кучи. А на машину транспарант — «Спецотдел ставки». То-то немецкая разведка порадуется! — И, видя, что я пытаюсь возразить, командным голосом добавил: — Так что, товарищ майор, не бузите и с гордостью носите пехотные погоны!

— Я и ношу, товарищ полковник. Только ведь… в город едем. Там же наверняка барышни будут, а я — как лох тыловой…

— М-да… — Сергей притворно-осуждающе покачал головой. — И это говорит женатый человек…

— Кто женатый?! Штампа нет, а с таким малохольным начальством я до своей невесты, чтобы поступить с ней как честный человек, только к старости доберусь!