Я кивнул на тумбочки, на которых горой высились продукты.

— Вот это дело, а то без доппайка ноги можно протянуть! Хорошие у тебя друзья, капитан!

Майор, потирая руки, двинул к вкусняшкам, но потом остановился. Проследив направление его взгляда, внутренне усмехнулся. А разглядывал он мою гимнастерку, аккуратно разложенную на стуле. Там было, на что посмотреть. Боевик, Красная Звезда и в заключении — орден Ленина со Звездой. Не хватало только моей потерянной еще в Крыму Отважной медали. Но и без нее набор впечатлял. Летун, глянув туда же, только присвистнул:

— Говоришь, все больше по тылам отсиживался? Да в штабах? В свете вновь открывшихся фактов возникает вопрос — по чьим тылам отсиживался? А, товарищ капитан?

Рассмеявшись, глядя на ошарашенную физиономию Вити-танкиста, ответил:

— Ну да, по тылам, а по чьим — вы же не уточняли? Ладно, не парьтесь, лучше давай порубаем, а то у меня уже слюнки текут.

Ну и порубали. Чем бог, в лице Сереги и Марата, послал. Пожалели, что запить практически нечем. Но с красивой бутылки трофейной граппы ослабленные организмы развезло конкретно. Так что нам хватило. Мужики меня начали стыдить за то, что их наколол и заставил себя за штабного держать. Я отшучивался. Потом обсудили введение погон, потом перспективы продолжения наступления, потом медсестер Иру и Ларису, потом пришел врач и дал всем звездюлей. Прооравшись, забрал вторую бутылку и новую форму, сказав, что в палате держать это все не положено. Забирая, разглядел на форме Золотую Звезду и, смущенно хмыкнув, сказал, что бутылку отдаст послезавтра, на день Красной Армии. Продукты же заберет медсестра, чтобы не пропали в тепле, и тоже выдаст их на праздник.

А еще через месяц я ехал в лимузине на подмосковную дачу Лучшего Друга Советских Детей. Ко мне, еще за неделю до выписки, пришел представитель местного НКГБ и лично в руки дал предписание, обязывающее через восемь дней прибыть в Москву. Получив роспись в корешке, он протянул листок бумаги с номером и сказал:

— Вот мой телефон. Когда будете готовы, позвоните, за вами придет машина, которая отвезет вас на аэродром.

После чего, откозыряв, ушел.

Машина действительно появилась после звонка и доставила к самолету. После не очень продолжительного полета уже на подмосковном аэродроме пересел в другую, которая и привезла меня на знакомую фазенду. Всю дорогу думал — на хрена я понадобился главе государства. Сам на встречу не напрашивался и, что сейчас говорить, не знаю вообще. К сорок третьему году мои знания истории на военном поприще — стремились к нулю. Уж очень сильны были изменения.

Машина подкатила к крыльцу, и я, пройдя всю процедуру передачи из рук в руки, дошел до человека из охраны, который проводил к двери. Постучав, выждал несколько секунд и открыл ее, жестом приглашая войти. Надо же, хозяин кабинета за время, прошедшее с последней встречи, совершенно не изменился. Не то что не постарел, а наоборот — бодрее выглядеть стал. С другой стороны — на фронтах все хорошо, с чего бы ему переживать и плохо выглядеть? Сделав положенные три строевых шага, вытянулся по стойке смирно:

— Здравия желаю, товарищ Сталин!

— А, это вы, товарищ Лисов. Проходите, садитесь.

Дядя Джо, как его называли союзники, улыбаясь, указал, куда мне приземлиться. Подошел к большому столу, но вот садиться не стал. У верховного была странная привычка — зайти за спину сидящему человеку и оттуда что-то спрашивать. При этом вставать не разрешал, показывая рукой — мол, сиди, сиди. И отвечающему приходилось выворачивать шею, чтобы видеть собеседника. Со мной он таких штучек пока не делал, но вот как с другими таким макаром развлекался — видеть уже приходилось. Поэтому ну его на фиг, лучше постою, подожду, когда он сам сядет. Тем более по уставу не положено сидеть, если старший стоит. Вождь поглядел на мою торчащую возле стула фигуру и, неопределенно хмыкнув, уселся первым. Ну, теперь и мне можно. Сталин несколько секунд молчал, а потом издалека начал разговор. Поинтересовался здоровьем и тем, как сейчас лечат в советских госпиталях. Я даже не знал, что именно рассказывать. Пока бекал и мекал, Виссарионыч, видно, приняв решение, прямо спросил — какие у меня предвидения были после ранения. Хм… Он наверное рассчитывает, что после того как Лисова чуть не ухлопали, тот ему прогноз на двадцать лет вперед сразу выдаст. Вроде встряска такая была — круче некуда. Но я уже практически пустой. Последним из значащих вещей был атомный проект. Про все остальное ему уже давно рассказал. Молчание затягивалось, и от этого почувствовал даже некоторое неудобство. Ну что у нас в 1943 году было? Только Курская битва. Но теперь это только название. Будет ли подобное сражение или нет, а главное — где, сказать уже не могу. Хотя ситуация на центральном направлении очень похожа на то, что было в реальности. Вот только на севере и юге она совершенно другая, так что про Курск можно, наверное, забыть. Союзники второй фронт только через год откроют. Что еще может быть?.. И вдруг вспомнил! Тегеранская встреча будет! Правда, о ней знаю в основном по фильму «Тегеран?43», но и этого выше крыши хватит. Вот и начал расплывчато вещать про встречу на Востоке, скорее всего в Иране, лидеров трех держав. Рассказал, что именно от ее итогов будет зависеть открытие второго фронта. Сказал и про то, что Англия собирается его открыть на Балканах, а Америка, которая очень опасается усиления роли Англии, согласится на высадке во Франции. То есть все друг друга очень боятся. Американцы — сильную Европу во главе с Англией, англичане — сильный Советский Союз во главе со Сталиным. Пыжился, вспоминая все, что было известно. Припомнил даже то, что Рузвельт остановился в нашей миссии, а Черчилль по этому поводу сильно злобствовал. Верховный еще долго меня мучил наводящими вопросами, пытаясь выжать побольше, и кое-что даже удалось вспомнить еще. В частности, что немцы попытаются убрать глав правительств, послав три группы своих диверсантов. Даже камикадзе найдут, который заряженный взрывчаткой самолет согласится направить на здание, где будут проходить переговоры. Только вот пока фрицы будут телиться, переговоры уже закончатся.

В конце концов выдохся окончательно. Сталин же выглядел вполне удовлетворенным, хотя и попенял, что, мол, раньше конкретики в предсказаниях было больше. Потом он поинтересовался, могу ли я сказать про будущие события на фронте. Прокрутив в голове варианты, все-таки решил, что грандиозного танкового сражения не избежать. Ведь вся эта накопленная немцами сила еще никуда не делась и обязательно где-то проявится. Поэтому, встав и глядя прямо в глаза верховному, сказал:

— Товарищ Сталин, я точно не могу сказать, но мне так кажется, что летом, скорее всего, на центральном направлении немцы попытаются взять реванш. Огромные массы войск, при поддержке авиации и нескольких тысяч новых тяжелых танков, попытаются прорвать нашу оборону. Ситуация будет очень тяжелая. Где и когда конкретно все случится — не знаю, знаю только, что это будет и уже сейчас надо принимать меры. Задействовать разведку, попытаться ускорить поступление в войска новой техники.

Сталин слушал меня внимательно, а когда я закончил, сказал:

— Мы предполагали что-то в этом роде. Конечно, жалко, что вы, Илья Иванович, не можете точно назвать место и время наступления, но ведь помимо потусторонних сил, как вы правильно заметили, у нас еще есть агентурная и войсковая разведка.

При этом еще и подмигнул мне ободряюще. Дескать, не бзди, Лисов, — прорвемся. Мигающий верховный настолько выбил из колеи, что я смог только глупо улыбнуться в ответ. Потом Виссарионыч как-то быстренько свернул разговор, поинтересовавшись на прощание, не нужен ли мне отпуск для поправки здоровья. Я ответил отрицательно и тем же вечером летел на самолете по направлению к фронту.

— Это еще что за ухари?

Разглядывая в бинокль небольшой хутор, я пытался идентифицировать находящихся там людей. То, что не немцы — однозначно. Вроде не полицаи — слишком разномастно одеты и вооружены. Но и на партизан не похожи. То есть как раз внешне похожи, но ведут себя слишком нагло. До Кривуль, ближайшей большой деревни, где расположился немецкий гарнизон, было километров двадцать, и патрули в любой момент на этот хуторок зарулить могли. А эти — даже охранения не выставили. Тут на крыльцо вышел еще один персонаж, и я наконец смог разобрать их принадлежность. Вышедший был одет в мундир цвета хаки, чем-то похожий на польскую форму, и в нечто вроде папахи, на которой даже на таком расстоянии был различим трезубец. ОУНовцы. Вот и довелось свидиться. До этого только слышал об их «геройствах», но живьем боевую группу националистов видел впервые. Лежащий рядом Пучков подал голос: