Иван замолк, видно, вспоминая, а я заинтересованно спросил:

— И что, много народу пошло фрицам помогать?

— Куда там! В лагере шесть тысяч душ было, а к тому полковнику вышло двадцать девять человек. Двоих я лично знал — подлюги еще те. Все перед немцами выслуживались за лишнюю пайку. Мы их удавить хотели, да не успели…

— И что потом? Их сразу из лагеря увезли, или они перед вами в новой форме покрасовались?

Бывший пленный на этот вопрос сжал кулаки и глухо сказал:

— Нет, товарищ капитан. Там по-другому было. Их не увезли и даже формы не дали. Видно, к приезду того полковника немчура расстаралась и вычислила семерых командиров и комиссаров, которые себя за рядовых выдавали. Стукачи у них хорошо работали, вот командиров эти, которые в РОА пошли, и повесили…

— Не понял? Командиров семеро, этих двадцать девять… как же они их делили?

— Фрицы хитро сделали — поставили наших на лавки, петлю на шею накинули, а к ножкам лавок веревки привязали. Вот предатели на раз-два-три и дернули…

— Понятно… А в Восточную Пруссию как попал?

Костров, вздохнув, ответил:

— Лагерь туда эвакуировали, когда наши обратно на запад двигаться начали. К тому времени от пленных хорошо если полторы тысячи человек оставалось. Так всех запихнули в теплушки и увезли в Коршен. А там кого загнали на строительство укрепрайона, а кого отдавали местным жителям.

— Как обычно — на ударный безвозмездный труд?

— Так точно — днем под охраной работали у бюргеров, а вечером в лагерь. Но позже в лагерь даже возвращать перестали — загоняли на ночь в сарай и с утра опять на работу. Там мы хоть отъелись… После лагерной баланды и гнилая брюква за деликатес шла. Да и охрана совсем другая стала. До этого молодые охраняли, вот они зверствовали почем зря. А потом пожилые мужики появились, те нас не трогали, даже когда видели, что мы картошку с полей в карманы прячем. Так почти до зимы было, а потом нашу команду отправили противотанковые рвы да окопы копать. А неделю назад сбежать получилось — прямо над дорогой, по которой нас конвоировали, «пешки» прошли, и, пока охрана по кустам пряталась, я в лес ушел. Мы ведь до этого Ил-2 как-то видели, а они далеко в глубь немецкой территории не залетают. Посчитал, что фронт уже близко, вот и рванул.

— Про Ил-2 откуда знаешь? Ну, что он в основном по ближним тылам работает? Да и Пе-2 появились уже после того, как ты в плен угодил.

— Я с бортстрелком в лагере сдружился. Он к нам в конце сорок второго попал, вот и рассказал много чего.

— А где сейчас твой друг?

— Этой зимой от горячки умер…

— Ясно… Жрать будешь?

Не дожидаясь кивка пленного, я свистнул конвоира и приказал принести банку тушенки и хлеба.

Пока бывший лагерник, стараясь не очень торопиться, уничтожал свинину, я курил и глядел в окно. Да уж… досталось пареньку нехило. Три года плена — это вам не цацки-пецки… Поэтому, когда он, доев и подчистив банку куском хлеба, осторожно спросил:

— Товарищ капитан, а куда теперь меня? В Сибирь?

Я только ухмыльнулся и ответил:

— Не понял, с чего это тебя в тыл потянуло?

— Так в лагере говорили, что нас если и освободят, так сразу прямым ходом на Колыму пошлют…

— Это кто такое говорил?

— Ну… — Иван помялся, а потом, решившись, ответил: — Немцы говорили и капо тоже… Да и некоторые наши. Дескать, товарищ Сталин приказ издал, что всех сдавшихся в плен в предатели записывают.

Ух ты! Так вот откуда пошла эта байка про то, что наших пленных эшелонами прямиком в сталинские лагеря гнали! От немцев да лагерных надзирателей. А я еще в те времена думал: интересно, как это происходило? При страшной загруженности железных дорог еще и находить места для перевозки сотен тысяч бывших военнопленных. Правда, с прошлого года, когда освобожденные хлынули потоком, понял, что наши «демократы» очередной раз всех по своему обычаю обманывали. А на самом деле все было взвешенно и логично. Бывших лагерников отправляли на ближайшие фильтры. Там их проверяли, попутно откармливая и оказывая медицинскую помощь. После проверки сразу отсеивали этих самых капо, стукачей и вообще тех, кто активно сотрудничал с немецкой лагерной администрацией. Сделать подобное было достаточно легко, так как на этом же фильтре находилась масса свидетелей из одного с ними концлагеря. Всех предателей, а таких набиралось обычно процентов десять от общего количества, достаточно быстро выявляли и после скорого суда отправляли по этапу. Остальным же светила медкомиссия и после проверки здоровья годные к службе отправлялись в запасные полки, а оттуда на фронт, продолжать службу. Негодных, здоровье которых было подорвано пребыванием в плену, отправляли по домам как комиссованных из армии по здоровью. То есть более семидесяти процентов бывших пленных опять становились в строй. Очередной раз вспомнив недобрым словом современных мне «общечеловеков», я раздраженно хмыкнул и ответил вопросительно глядевшему на меня Кострову:

— Приказ такой действительно был. Но касался он только добровольно сдавшихся или перешедших с оружием на сторону врага. И этот приказ был необходим — сам вспомни, тогда были времена, когда двое немецких мотоциклистов в плен советский батальон брали. Это же ни в какие ворота! А ты сдался не добровольно. То есть обстоятельства вынудили поднять руки. Так что светит тебе парень «фильтр» и через месяц отправка на фронт.

— На фронт?!

Иван обрадованно вытаращил глаза, но я, сделав вид, что не заметил его радости, сурово сказал:

— Конечно, на фронт. А ты что хотел — отпуск и талоны на усиленное питание? Нет уж — отпуск еще заслужить надо, так что пойдешь в маршевые роты. Был бы ты офицером, там, конечно, более строго — если не сможешь доказать, что в плен попал раненым, то определят в штрафбат. С офицеров завсегда спрос больше. Но к рядовому и сержантскому составу этот пункт приказа не относится. Поэтому вспоминай навыки артиллерийского разведчика, они тебе скоро опять понадобятся.

— Спасибо, товарищ капитан!

— Это тебе, парень, спасибо за то, что не сломался и себя сохранил.

Глядя на подозрительно блеснувшие глаза Кострова, добавил:

— Пойдем со мной. Сейчас твою рванину на нормальную форму сменим, а после обеда тебя ребята на фильтр отвезут. Я тут записку начальнику особого отдела написал, так что трясти там особенно не будут и в запасной полк после медкомиссии отправят первой партией.

Пока таскал Ивана с собой, одевая и добывая ему сухпай в дорогу, все вспоминал про тот изврат, что творился в моей башке перед попаданием в это время. Ведь даже не знал разницы между штрафным батальоном и штрафной ротой! Думал, это одно и то же. М-да… молодой был — глупый. Ведь штрафбат — это подразделение для провинившихся офицеров и только для них. На нашем фронте, например, он всего один. И штрафных рот для рядовых — четыре. А у Жукова аж три штрафбата на фронт приходится. М-да… Как там в фильме говорилось — «Совсем озверел Черный Абдулла»…

Но даже не это главное. Ведь в двадцать первом веке считалось, что горемычные штрафники шли в бой без оружия и ставили перед ними исключительно самоубийственные и невыполнимые задачи. Хрен нанась! Вооружение стандартное у каждого, а вся «прелесть» задачи заключается в том, что их суют на самый тяжелый участок фронта, где риск погибнуть наиболее высок. Вот и все. Где нет штрафников, такие же участки штурмует самая обычная пехота. Единственно, что пехота может остановиться и отступить, а осужденные трибуналом такой возможности не имеют…

Зато по выполнении задачи если ранен — тут же срок снимают. Можно даже обойтись без ранения — все зависит от глобальности выполненного задания. Бывает так, что трибунал освобождает все подразделение целиком. В прошлом году, например, так и было — за форсирование реки и удержание плацдарма роту штрафников досрочно освободили всем скопом. Кстати, еще и поэтому после допроса пропагандиста я ротному тридцать второй черканул, а то выживет Бляхин ненароком, а мне что, в Боге разочаровываться? Но теперь он за спинами остальных ребят-штрафников точно не спрячется — ротный за этим лично проследит.