Да уж… наверное, это у меня еще детские воспоминания превалируют — если политик, то должен быть древним, как Брежнев. Но действительность вносит свои коррективы: сейчас большинство в Политбюро — молодые, шустрые и злые, которые, как пел Цой, «хотят перемен». Только, в отличие от «перестройщиков» конца двадцатого века, перемен не для личного обогащения, а для обогащения всей страны…

— До Нанси двадцать километров!

Возглас Гека меня отвлек, и я, встряхнувшись, переспросил:

— Что?

— Я говорю, через полчаса на месте будем. Ты знаешь, куда там дальше ехать?

— Без понятия. Да и что тут думать — у первого же патруля провожатого возьмем, он и покажет.

Гек кивнул, а я с удовольствием потянулся и глянул назад. Марат безмятежно дрых, привалившись к бортику, при этом, однако, даже во сне крепко держался за поручень, а метрах в тридцати за нашей машиной катил «УльЗиС» с остальными парнями. Ребята там, похоже, вовсе не расслаблялись, так как установленный на турели ДШК был расчехлен, и возле него торчал Шмидт, поблескивая на солнце очками-консервами, которые он нацепил, чтобы ветер не выбивал слезы.

М-да… вот что значит — орднунг. Едем по своим тылам, до ближайших вооруженных фрицев, как до Китая раком, но эта поездка считается боевым заданием, а раз боевым, то вынь да положь эту самую боевую готовность. И ведь голову могу дать на отсечение, что это Максова инициатива. Я просто воочию представил, как немец в начале езды лишь беспокойно крутился на своем месте, а потом, видя, что Козырев, будучи старшим по званию, не мычит и не телится, увлеченно крутя руль, внес данную рацуху. Змей наверняка удивился предложению и ответил что-нибудь типа: если так хочется торчать возле пулемета, то и флаг тебе в руки! Вот Шмидт, периодически припахивая Искалиева на подмену, и бдит…

К-хм, с одной стороны, это, конечно, правильно. Совершенно правильно. Но вот с другой… То-то я удивлялся, чего это регулировщик, когда мы на перекрестке пропускали танковую колонну, на меня так поглядывал. А он, видимо, принял подполковника, сидевшего в новеньком «ГАЗ-67», за чмошного тылового ссыкуна, который не просто окружил себя охраной, находясь за десятки километров от линии фронта, но еще и заставил эту охрану бдительно нести службу. М-да… надо будет ребятам сказать, чтобы не позорили начальство, да и вообще — размяться тоже неплохо, а то хоть дороги здесь и похожи на взлетно-посадочные полосы, но один черт растрясло…

Поэтому, приказав Геку тормозить, я после остановки колонны, подойдя к «додику», высказал сидящим в нем свои претензии. Судя по злорадному Женькиному «Ага!», обращенному в сторону Шмидта, мои предположения относительно инициатора бдительности были полностью верны. Макс, выслушав аргументы, недоуменно наморщил лоб:

— Я поннимайу, но фет так полошено?

— Знаю, но ты, Макс, будто первый день в армии и забыл, что значат для военного человека понты и бравада!

— Я помньйю. Но отно дело расстекнуть форот кимнастерки или хвасьтат трофейным орушием, и софсем тругое, нахотясь на поефом задании, фести сепя, как путто на оттыхе. Фы феть даже бронешилеты и «льифчики» не натели. А фдрук нас опстреляйут?

— Ой, да ладно. — Подошедший от «ГАЗона» Пучков махнул рукой. — Во-первых, при таком количестве войск на рокаде никаких обстрелов быть просто не может, а во-вторых, ты еще предложи каски надеть, чтобы на нас все пальцами показывали как на последних трусов.

— При чьем тут трусост? Нато просто фыполньят трепофания устафа. Он тля этоффо и написан.

М-да… уел. И ведь не поспоришь и не станешь объяснять, что от боевого задания в этой поездке только лишь название что — «боевое». Мне остается только утереться да еще и поблагодарить за службу. Но тут Женька, который, молча разминаясь, слушал наш разговор, встрял:

— Эх ты, немец-перец-колбаса! Все-то у тебя по правилам да по полочкам разложено! Нет того огонька и капельки сумасбродства, что должно отличать бывалого солдата от штабного уставника!

Шмидт на этот наезд хитро улыбнулся и ответил:

— Ест. Я фот каску нье нател, хоть и полошено, и затфор пулемета перетернул срасу, хоть этто как рас и нье полошено! Сначит — ест оконек!

Искалиев, до этого крутивший головой, переводя взгляд с одного говорящего на другого, тихонько захихикал, а Змей от такого извращенного подхода к тонкому искусству армейского разгильдяйства как потягивался, так и застыл, удивленно приоткрыв рот. Я, честно говоря, тоже был несколько ошарашен тевтонским взглядом на допустимые понты. Уж больно они неотличимы оказались от уставных требований…

Макс же, глядя на наши лица, рассмеялся и пояснил:

— Я сшутью.

Ну и как на такое реагировать? Пихнув шутника в бок, я приказал:

— Хорош отдыхать — поехали!

И мы с Лешкой потопали обратно к своей машине. Проснувшийся Шах, который воспользовался остановкой и окропил придорожные кусты, видя мою странную ухмылку, спросил:

— Чего там?

— А. — Я махнул рукой. — Фауст прикалывается…

Гек, включая передачу, кивнул:

— Он такой, он может! Полгода из себя тормознутого молчуна изображал, а тут как прорвало. Видно, до этого неопределенность мужика давила, но после получения звания Макс вообще в другого человека превратился. И ведь шутит, сволочь, прямо как ты — с непроницаемой мордой! Сразу даже не доходит, серьезно он говорит или нет.

— Ну чего-чего, а юмора у него хватает…

Марат, удобно устроившийся на сиденье, оживился:

— Кстати, про юмор. Вы слыхали, как мы с ним к «внутрякам» ездили?

— Нет, а что там?

— Хе! — Шах, наклонившись вперед, чтобы было лучше слышно, начал рассказывать, как они со Шмидтом демонстрировали свои свето-звуковые бомбочки нового поколения парням из полка НКВД. Все было бы ничего, но в момент испытаний кот, который, не ожидая подобной подляны, мирно дрых в «эмке» командира полка, понял, что настал внезапный вселенский амбец. Понял и повел себя соответственно… Народ потом долго удивлялся, как в таком маленьком и симпатичном с виду котике может оказаться столько дерьма, чтобы его хватило измазать весь салон. Даже на потолке остались пахучие отпечатки когтистых лап.

А Макс с самым серьезным выражением лица посоветовал на чем свет ругающемуся майору НКВД вызвать химиков для дегазации машины. Дескать, в противном случае никакие обычные средства тут уже не помогут, и амбре останется навсегда. И что самое смешное — командир полка этих химиков вызвал! Они сначала брыкались, но, испугавшись угроз, все-таки приехали со своими колбами и распылителями. Поработали на совесть и даже запах вывели, только салон приобрел настолько необычный цвет, что опешивший майор, увидев получившийся колер, так и застыл, не решаясь влезть внутрь. А потом, придя в себя, вызвал старшину из хозвзвода и приказал «выкрасить как было!» Старшина с работой справился, но тут возникла новая проблема: один запах сменился другим, и даже с открытыми окнами можно было одуреть от вони сохнущей краски. Говорят, машина до сих пор стоит с распахнутыми дверями, а злющий майор пересел с комфортабельной «эмки» на открытый «виллис».

— Да… — фыркнул я, — хорошо подначили. Хотя полкач сам виноват. Лучше бы этот эстет себе изначально канарейку завел… А кстати, хотите по-настоящему фантастическую, но совершенно реальную историю? Мне ее Иван Петрович рассказал, перед тем как в Швейцарию отправить.

— Ну?

Вообще-то, когда нарком поведал о действиях Александра Викторовича Германа, который был сначала офицером разведотдела, а потом командиром партизанской бригады, я опешил — настолько невероятно было то, с какой выдумкой и знанием человеческой психологии действовал этот диверсант. Поначалу даже не очень поверил, но Колычев только усмехнулся и сказал, что все подтверждено документально, и что две Золотые Звезды просто так не дают. Поэтому пришлось поверить и вслух выразить сожаление о том, что я еще не знаком с этим неординарным человеком. Иван Петрович, помню, тогда выразился в том смысле, что еще не вечер, но вместе нас, по его мнению, сводить нельзя, так как если соединить хитроумность Александра и мой авантюризм, то мозга за мозгу зайдет не только у противника…