Только вот этот героический поход нам вышел боком. Точнее, не нам, а мирным жителям, живущим под немцами. Фрицы в последнее время все чаще начали практиковать взятие заложников. Обычно после налета партизан появлялась зондеркоманда и начинала выступление. Наугад выхватывались люди, после чего их демонстративно расстреливали. Немцы этим пытались достичь двух целей. Во-первых, была надежда, что среди расстрелянных окажутся друзья, знакомые или родственники партизан, совершивших диверсию. Боязнь, что в следующий раз твой отец или брат попадет под такую чистку, должна была заставить будущих диверсантов отказаться от задуманного. Ну и вторая причина — запугать мирное население, чтобы и мыслей не было строить козни оккупантам и якшаться с диверсантами. Вот и в этот раз, хотя тевтонские сволочи и знали, что аэродром громили вовсе не партизаны, взяли в заложники около двухсот человек и через три дня расстреляли их. Об этом стало известно от харьковской агентуры. Ну что ж. Как там говорил кто-то из марксистских классиков — на террор мы ответим еще большим террором. Тем более что от той же агентуры стало известно о приезде в город Альфреда Функа. Председателя, блин, оккупационного верховного суда. Вот и обсудим с ним, как нехорошо стрелять гражданских. Надо только обдумать все нормально. Чтоб фрицы получше впечатлились. Напрочь отбить у них всяческое желание брать заложников. Два дня мараковали, как провернуть дело. Потом мы с Серегой пошли докладывать Колычеву наш план. Он сначала, выслушав его, изумился и даже покрутил пальцем у виска. Но мы были так настойчивы и убедительны, что Иван Петрович в конце концов сдался. Сказал только, что если нас убьют, назад чтоб не смели возвращаться. Это значит, пошутило начальство, заботу проявляя. Поэтому, получив карт-бланш, разбежались по нужным местам. Гусев в армейскую многотиражку и в рембат, я к снайперам. Точнее, к антиснайперам. С моей легкой руки стали создаваться целые группы стрелков, вооруженных ПТР с оптикой. Мой браконьерный друг, которому я в конце концов подарил свой эксклюзивный ствол, так его разрекламировал, что эта огромная дура стала очень популярна. Ну не то что бы очень, но в каждой дивизии было по пять-шесть человек, которые активно использовали ПТР для борьбы с вражескими снайперами, для поддержки наших снайперов и, конечно, для пополнения своего боевого счета. В артмастерских на выбранное из десятков и сотен противотанковых ружей одно, самое лучшее, им ставили либо немецкие трофейные, либо отечественные прицелы, и снайперы выходили на охоту. Причем весьма результативную. Но прежде чем отправиться к ребятам, я специально немного задержался. Колычев, уже успевший опять сесть, удивленно посмотрел на меня и спросил:

— Что тебе еще? Или ты и Гитлера решил до кучи пристрелить? Ну чтобы два раза не бегать? Давай рассказывай.

— Нет, Иван Петрович. Фюрера мы оставим на сладкое, а сейчас я у вас хотел бы узнать — есть в нашей конторе яд замедленного действия? Ну чтобы умирали только дня через три? И чтобы действовал через кожу, а на свету желательно полностью распадался.

Полковник даже глаза прикрыл и затих. Потом поднялся, прикурил и, страдальчески морщась, покачал головой:

— Господи… Яд-то тебе зачем? Тем более такой хитрый.

Что-то в последнее время наш командир, атеист до мозга костей, при общении со мной все чаще и чаще Бога вспоминает. Наверное, не к добру… Но отрава мне нужна была для дела. Хорошего или плохого, даже не берусь судить. Но в свете творимого немцами беспредела, наверное, все-таки хорошего. Отстрел генералитета и нижних чинов — вещь, конечно, достойная и увлекательная. Но вот я сильно сомневался, что немецких вояк этим так уж сильно можно запугать. Имею в виду, до такой степени, что они заложников брать перестанут. Скорее наоборот… А чем можно напугать карателей из зондеркоманд? Или слегка охладить их пыл? Сколько ни думал, лучше чем уничтожение немецкого гражданского населения в ответ на уничтожение нашего, ничего не придумывалось. Бомбежки — не спортивно, да и сил у нас таких сейчас нет. Засылать группы в Германию — это вообще в порядке бреда. И вдруг я вспомнил развлечения разных Аль-Каид в мое время. А в частности, письма с «таинственным белым порошком». Вот оно! Только без порошка. Мы все-таки не Паниковские и чтим конвенции. После каждой массовой казни наших мирных жителей отправлять в Германию (по самым разным каналам, хоть даже с армейской немецкой почтой, ходы можно продумать) письма, открытки, извещения, на бумагу которых будет нанесен яд. Причем все это будет в конвертах, поэтому через почту они пройдут, не оставляя следов. Адреса можно брать хоть из записных книжек у пленных. Обмен домашними координатами в армии еще никто не отменял. Что в нашей, что в немецкой. У каждого фрица в блокнотике уж точно пара-тройка адресов армейских друзей есть. Вот от них и будем отталкиваться. Так, скажем, на кого бог пошлет. И после каждой акции устрашения у нас засылать пару-тройку тысяч таких заряженных писем в Германию и Румынию. Нехай тоже повеселятся. И листовки фрицам и мамалыжникам скидывать, в которых объясняется, за что на их родню дома напал неожиданный мор. Можно даже слегка мистику ввернуть, мол, это главный русский колдун порчу насылает за творимые в России зверства. Хотя над текстом листовок пусть специально обученные пропагандисты думают. Мне кажется, ситуация, когда оккупанты будут точно знать, что каждая акция, проведенная здесь, конкретно аукнется у них дома, все-таки сильно охладит их пыл. Сам такой каратель, может, смерти и не особенно боится, но зная, что, грохнув этого русского или украинского гражданского мужика, он, возможно, подставляет под удар свою мать или ребенка, сильно заставит задуматься. Да и в обычных войсках солдаты тут же возмущаться начнут. Дескать, мы честно в окопах бьемся, а разные тыловые деятели своими действиями наши семьи под удар подставляют. Эти мысли я и довел до Колычева. Полковник внимательно выслушал и сказал, что идея интересная. С душком, такого, мол, от меня не ожидал, но весьма перспективная. И сегодня же по ВЧ он выйдет с ней к руководству. Вот и хорошо. А насчет того, что душок присутствует, я и сам знал… Но не мы это первыми начали, а теперь только в отмах идем, поэтому особых угрызений совести не чувствовал. Да что там особых, я их вообще не чувствовал, особенно зная то, что эти падлы в Одессе сотворили. И поэтому с легким сердцем после беседы с Иваном Петровичем двинул в землянку «тяжелых» снайперов, чтобы подыскать добровольца на еще одно хорошее дело. До того, что важных шишек можно из винтаря с оптикой валить, в моем времени додумались только в шестидесятых. А здесь я еще разок подтолкну прогресс…

Было как раз время обеда, и так как день был теплым, но не жарким, снайперы не сидели в землянке, а, валяясь на травке, совершали прием пищи. Если говорить по-простому, жрали, стуча ложками по котелкам. Еще одного стрелка с помощником не было. Видно, заработался или цель вкусную заприметил, вот обед и пропустил. Но тот, кого я держал на примете, был на месте. Вячеслав Еремин — здоровенный бугай, в руках у которого даже ПТР не смотрелся чрезмерно большим. Он вначале был снайпером в морской пехоте, а после ранения попал в пехоту обычную. Но и здесь демонстрирует всяческое превосходство гидросолдат над всеми остальными. Парень он резкий и за словом в карман не лез, так что я с ним скентовался еще в мае, когда только сюда попал. С остальными был знаком шапочно, так как они представляли собой классический вариант снайпера-одиночки. Немногословные, замкнутые, они беседовали только со своими помощниками, во всех других случаях предпочитая отмалчиваться. Да и староваты они были для задуманного. Поэтому, пожелав кишкующемуся народу приятного аппетита, я уселся на траву возле Славки. Его второй номер, белозубо улыбнувшись, тут же сунул мне свою ложку. Вот что значит воспитание… Помощник Еремина, Жорка-одессит, был еще тот оторва. На гражданке нахватался у уголовников, которых в Одессе хватало, разных блатных понятий. А попав в часть, начал гнуть пальцы, выдавая себя за крутого уркагана. Ну и нарвался. Ребята посмотрели на понтующегося сопляка и дали ему крепкой транды. Неуемный Жорка решил завоевать авторитет с другой стороны, всячески демонстрируя свою храбрость. То не торопясь продефилирует по брустверу на глазах у всех, то в знак презрения начнет немцам задницу демонстрировать. А уж о том, что при обстреле надо пригибаться, и речи быть не могло. Сержант поглядел, поглядел на такое дело и, поняв, что внеочередными нарядами дела не решить, а пацана жалко, отправил его в обоз. Тут Жорка и скис. Вокруг были солидные степенные мужики, годящиеся ему в отцы. Понтоваться не перед кем, поговорить особо тоже. Попробовал было сбежать на передовую, но тут уже старшина пригрозил прилюдно выпороть, и шустрый одессит совсем пал духом. Вот как раз, когда он лошадям хвосты крутил, тогда и заприметил огромного Славку. Худой и маленький, Жорка принял его, наверное, за Большого Белого Бога. Во всяком случае, все свободное время начал ходить за снайпером и, открыв рот, ловить каждое слово. Еремин мелкого сначала шугал, а потом начал подкидывать разные специфические задачи. Проверял и память, и наблюдательность. А потом, сделав для себя выводы, договорился о переводе неожиданного почитателя к себе в группу. Тут уж одессит и развернулся. Обычно шебутной и говорливый, он мог часами лежать с биноклем, замечая малейшие изменения, происходившие у немцев на переднем крае. А уж лучшего корректировщика вообще было тяжело найти. Славка, который был старше своего второго номера лет на семь, учил Жорку жизни, выбивал из него блатную романтику и вообще занимался воспитанием.