Их разговор прервал подошедший фейерверкер, который доложил, что люди на занятия при орудиях собраны. Прапорщик вместе с капитаном направились к орудиям. Стрелковая батарея была вооружена четырьмя сорокадвухлинейными пушками образца 1877 года, пушки были доставлены недавно и еще совсем не расстреляны. Предполагалось произвести расточку зарядной камеры, чтобы увеличить размер заряда и тем сделать орудия более дальнобойными.

– Я уже произвел необходимые расчеты. Можно примерно в полтора раза увеличить вес пороха, что даст почти две версты увеличения дальности. – И Мошинский протянул прапорщику бумаги с расчетами.

Осмотрев орудия изнутри и проверив расчеты капитана, Звонарев согласился с ним и обещал представить их Гобято на одобрение.

Простившись с Мошинским, Звонарев пешком направился в Управление артиллерии. Он решил по дороге посмотреть, как идут работы по укреплению центральной ограды крепости. Сооруженная еще при китайцах немецкими инженерами, центральная ограда представляла земляной вал в несколько метров высоты и толщины. На ней имелись гнезда для орудий, барбеты[71] для стрелков, и она представляла собой довольно внушительное укрепление, но, не поддерживаемая столько времени, ограда пришла в ветхость и теперь спешно подправлялась крепостными инженерами. Работы велись силами матросов и китайцев. И тут и те и другие дружно работали бок о бок. Матросы помогали китайцам, те – матросам. Никакой розни между ними не было заметно. Только инженерные десятники и саперные унтер-офицеры, боясь кричать и ругать матросов, срывали свою злость на китайцах, подгоняя их в работе. Но моряки одергивали унтеров и брали китайцев под свою защиту.

Звонарев справился у одного из саперов, сколько платят за работу морякам и китайцам.

– Матросы получают, что им положено от казны, а китайцам платим по шестьдесят копеек в день, – ответил он.

– Вы не слушайте его, вашбродь, – подошел к прапорщику один из матросов. – Он платит им только по тридцать копеек в день, а на остальную сумму пишет расписку. Получишь, говорит, после войны все сразу.

– Делаю, как мне начальство велит, и ты не в свое дело не суйся, а то я о тебе доложу капитану Бармину, что ты китайцев смущаешь, так тебе пропишут за это, – обозлился унтер.

– Мы твоему капитану не подчинены; у нас свое морское начальство Оно по правде и рассудит вас с китайцами.

Звонарев не стал слушать дальнейшие препирательства матроса и сапера и пошел дальше.

В мастерских он доложил Гобято обо всем виденном на Стрелковой батарее, показал расчеты Мошинского, а заодно и сообщил о деятельности Бармина.

– Инженеры в Артуре прославились своим воровством. Тот же Бармин построил себе дом а Новом городе из ворованных строительных материалов. А китайцев он обирает без зазрения совести, – ответил Гобято.

– Надо же с этим бороться, сообщить о жульничестве Бармина начальнику инженеров крепости полковнику Григоренко. Тот должен принять необходимые меры, – горячился прапорщик.

– Григоренко-то с Барминым в доле состоит. Тут имеется круговая порука жуликов и воров. Григоренко, верно, еще с кем-либо делится из начальства. Печально, но факт, – ответил Гобято.

Наконец работы по переустройству лафетов были закончены, и тяжелые, по сотне с лишним пудов, станины стали укладывать на крепкие трехосные платформы.

Так как лошадей не хватало, то к осям платформ с обеих сторон приделаны были канатные лямки, в которые впряглось по полсотни солдат на каждую платформу. Процессия медленно, часто останавливаясь, двинулась по дороге через Золотую гору.

– Что твои бурлаки на Волге, недостает только «Дубинушки»! – возмущался Звонарев. – Неужели нельзя на это время собрать лошадей из рот?

– Лошадей в ротах мало, и ими дорожат, мой друг, а людей побольше, и ценится их труд куда дешевле. Та же рабочая скотина, только двуногая. Да и в случае какого несчастья спокойнее: придавит человека – поохают, повздыхают и забудут, а лошадь покалечишь – под суд за порчу казенного имущества пойдешь, – насмешливо объяснял Борейко.

– Разве нельзя в Артуре лошадей достать? Почему бы не попросить лошадей у полевой артиллерии, что ли?

– Ближе можно: у Белого шестерка лошадей, у Стесселя около десятка. Но лошади-то генеральские! Их превосходительства предпочитают тяжести возить на людях. Попробую схожу к Белому, может быть, где-либо через него лошадей достанем, – согласился Борейко.

Солдаты, потные и красные от напряжения, несмотря на резкий ветер, изо всех сил помогали паре лошадей.

– Наддай, наддай еще малость! – охрипшими голосами кричали фейерверкеры. – Уже верхушку горы видать, совсем немного осталось.

Солдаты кряхтели, наддавали, проходили еще шагов десять-пятнадцать и, обессиленные, останавливались. Через минуту опять раздавалась команда.

– Навались! – и люди вновь налегали на лямки.

За час прошли не больше версты, люди и лошади были совершенно измотаны.

Звонарев устроил привал на десять минут. Усталые солдаты повалились на холодную, промерзлую землю, некоторые попросили разрешения сходить за водой, жажда мучила людей не меньше усталости. Прапорщик распорядился доставить из нестроевой роты бочку воды, но фельдфебель отказался ее дать. Обозленный Звонарев сам пошел за бочкой.

– Как ты смеешь не исполнять моих приказаний? – набросился он на фельдфебеля.

– Капитан не приказали. Был такой случай: бочку потребовали для поливки сада, я дал, а капитан потом за это меня выругали и приказали вперед бочку никому и никогда не давать.

– Ты или притворяешься дураком, или в самом дела дурак: то сад полить, а то людей напоить.

– Воля ваша, ваше благородие, без капитанского приказания бочку дать не могу.

– В чем дело? – вмешался подошедший Борейко.

Звонарев рассказал.

Поручик молча хлестнул фельдфебеля по зубам.

– Марш! Сам с бочкой, сволочь, поедешь! – приказал он.

Фельдфебель, утираясь на ходу, бросился исполнять приказание.

– Рассусоливаешь ты с ними напрасно, – заметил Борейко. – Они видят, что ты из штатских, и позволяют себе черт знает что. С лошадьми ничего не вышло. Позвонил было Белый, к Стесселю, так тот просто расхохотался. «У тебя, говорит, Василий Федорович, на то и солдаты, чтобы пушки да лафеты таскать». Так ни с чем и ушел, придется самим тащить. Становись, Сергей, в лямку второго взвода, а я в первый стану, потягаемся, – все веселее будет. А ну-ка, ребята, потягаемся – чья возьмет! – крикнул Борейко солдатам, накидывая на себя лямку. – Смотри, Тимофеич, – обратился он к Родионову, – не подкачай, а то прапорщик с Лепехиным нас потом засмеют.

Солдаты оживились. Вид огромного Борейко, едва влезшего в лямку, показался им забавным. Они начали шутить и пересмеиваться между собой. Первый взвод скоро стал опережать. Звонарев со своими солдатами сильно отстал.

– Эх ты, Лепеха-воха, – кричал Родионов, – совсем у вас, видать, кишка тонка. Мало каши ешь!

– Так у вас же один Ведмедь за целый взвод прет, – пробурчал Лепехин, – а у нас прапорщик хлипкий.

Подождав вторую платформу, первый взвод двинулся дальше.

Только к вечеру все десять станин «были переброшены на Электрический Утес. Солдат, валившихся с ног от усталости, Борейко отпустил спать.

– Кто же на батарее на ночь останется? – забеспокоился Жуковский.

– К пятидесятисемимиллиметровым пушкам довольно будет и восьми человек. Мобилизовать денщиков, писарей да каптенармусов, и я с ними останусь, – предложил Борейко.

Вечером на Утес неожиданно пришли сто двадцать человек мастеровых из нестроевой роты.

– Вы зачем сюда явились, архангелы? – спросил Борейко.

– Подсобить вам малость пришли, ваше благородие, – за всех ответил Братовский. – Дело срочное, и ваши солдаты, видать, вовсе притомились. Мы и отпросились у капитана. Желающих сто двадцать человек набрали.

– Спасибо на добром слове. Только темно сейчас, а у нас ночью разводить огней не полагается, с моря видно.