Когда Дукельского вынесли на берег, то в этом обожженном, искалеченном полумертвеце трудно было узнать еще недавно молодого, красивого, полного жизни и веселья лейтенанта. Он был без сознания. Мельников неторопливо, но основательно перевязал все раны, превратив его в живой сверток из марли, ваты и бинтов. За Дукельским вынесли труп незнакомого черноволосого мичмана с раздробленным затылком. По найденной в кармане визитной карточке установили, что это был мичман Бурачок. Затем вынесли еще трех раненых матросов, бывших без сознания. После искусственного дыхания и растираний они пришли в себя и с удивлением рассматривали склонившиеся над ними лица солдат.

– Ожили! – обрадованно загудели солдаты. – Не все, знать, там погибли. Может, еще и адмирала спасут!

Все трое были легко ранены, их перевязали и вслед за Дукельским унесли на батарею. Лодка, на которой был Борейко, опять ушла в море, но уж под командой Родионова.

– Боюсь, не выживет Дукельский! – озабоченно проговорил Звонарев. – Какое несчастье для Ривы! Ведь мы сегодня званы к ней на обед! – вспомнил он вдруг некстати.

– Обедать-то некому будет! Моряки сообщили нам, что на рассвете японцы потопили «Страшного» и никто с него не спасся! – проговорил Борейко.

– Как! Так это утром вел бой «Страшный»?! – воскликнул пораженный Звонарев.

– Очевидно, он! Беда, Макарова до сих пор найти не могут! – продолжал Борейко. – Пальто его выловили, а самого нет, должно быть, погиб.

– Ох, господи! Как же наш флот будет без Макарова? – в ужасе воскликнул Жуковский.

– Пришлют другого, – пробурчал Звонарев.

– Но другого Макарова не пришлешь! Адмиралов-то много, а Макаров у нас в России был один, – грустно ответил Борейко. – Незаменимая потеря!

– Сколько несчастий сразу: и «Страшный», и «Петропавловск», и адмирал… – покачал печально головой Жуковский.

– Великого князя, говорят, спасли. Он только уши себе обварил да перепугался.

– Дукельского надо сейчас же отправить в город на линейке и вызвать из Управления артиллерии повозки для раненых матросов, – распорядился Жуковский. – Сергей Владимирович, возьмите это на себя, – обратился он к Звонареву.

– Слушаюсь!

Звонарев поднялся на батарею. Дукельского поместили в одной из комнат Жуковского. Он постепенно приходил в себя.

– Как ты себя чувствуешь, Жорж? – спросил его Звонарев.

– Очень плохо! Должно быть, умру! Адмирал погиб! – чуть слышно проговорил лейтенант. – Риве скажи: все, что у нее есть, – все ей. – И Дукельский в изнеможении замолчал.

– Как он? – тихо спросил Звонарев подошедшего фельдшера.

– До вечера не доживет! – ответил Мельников.

Через полчаса Звонарев уже шагал рядом с экипажем, на котором лежал укутанный в одеяло Дукельский.

Вера Алексеевна Стессель во главе шестнадцати денщиков и сирот-воспитанниц была занята генеральной уборкой квартиры после пасхальных праздников. В домашнем капоте, с пыльной тряпкой в руках, она летала по комнатам, щедро раздавая оплеухи своим воспитанницам и грозно покрикивая на денщиков, своих помощников.

Было около полудня, когда в передней раздался звонок. Не ожидавшая гостей, Вера Алексеевна сама пошла отворять дверь. К своему ужасу она увидела перед собой плечистую фигуру генерала Никитина.

– Владимир Николаевич! – смутилась генеральша. – Простите, ради бога, мой домашний костюм, – я никак не ожидала вас видеть сейчас у себя. У меня дым идет коромыслом.

– Прошу у вас прощения, Вера Алексеевна! Никогда бы не осмелился вас побеспокоить в столь ранний час, если бы не чрезвычайные новости. Грешен, не утерпел и забежал с вами поделиться, – ответил Никитин, целуя руку генеральши.

– Что же приключилось? – встревоженно спросила генеральша.

– Потоп главный самотоп! – выпалил генерал и сам громко захохотал своей остроте.

– Какой, какой самотоп?

– Да этот, адмирал их, Макаркин, что ли?

– Какой ужас! Какое несчастье! – схватилась за голову Вера Алексеевна. – Такой видный, красивый мужчина, и вдруг погиб! Господи, сколько бед приносит эта война! Царствие ему небесное, бедняжечке! – закрестилась генеральша.

– Не стоит о нем особенно и убиваться, Вера Алексеевна! Подленькой души был человек, гнусные интриги плел против Анатолия Михайловича. Мне ваш муж сейчас показал письмо, только что полученное от Куропаткина. Оказывается, этот самый Макаркин, ни много ни мало, требовал подчинения ему крепости и вашего супруга! Подумайте, какая наглость! – возмущался генерал. – Хотя Куропаткин своевременно обо всем узнал и разбил все эти козни, но все же в письме предупреждает Анатолия Михайловича, чтобы он с этим самым гнусным самотопом держал ухо востро и палец бы ему в рот не клал!

– Вот уж не ожидала от него такой низости! Исподтишка за спиной требовать подчинения себе крепости! Чтобы крепость, сухопутная армия, подчинялась какомуто адмиралу, который и эскадрой-то командовать как следует не умеет! Выйдет в море и, как только завидит японцев, сейчас же бежит под защиту крепостных батарей. Уж подлинно не стоит особенно горевать о его смерти, – возмутилась генеральша. – Да что я вас держу в передней! Пойдемте хотя бы в столовую, там уже почти прибрано. Рассказывайте же по порядку, как и что произошло, – просила Вера Алексеевна.

– Вышли это наши калоши в море. Прогулялись малость, да тут откуда ни возьмись появился Того. Ну, у Макаркина, конечно, со страху душа ушла в пятки, и он наутек в Артур, Того за ним. Тут что-то произошло, и против Электрического Утеса «Петропавловск» взорвался и утонул!

– «Петропавловск» погиб? Один из лучших наших броненосцев? Весьма тяжелая утрата для нашего флота! И так нам на море не, везет, а тут еще вдруг потеряли самый большой корабль!

– Я, матушка Вера Алексеевна, думаю, что это скорее счастье для нас, чем несчастье! Чем скорее мы от этих калош избавимся, тем это будет лучше. Толку от них никакого – только в порту стоят, да моряки на берегу пьянствуют, а стоят государству дорого и воображают о себе невесть что. Николе-угоднику рублевую свечку поставлю, когда последняя наша дырявая калоша отправится на дно морское! Пока цела наша армия, нам никакие япошки не страшны, а без флота мы и обойтись можем.

– Но, кроме Макарова, верно, погибло еще много народу. Бедные матросики, как мне их жаль.

– Да, погибло свыше шестисот человек матросов и тридцать офицеров. Но и тут виден господень перст! Великий князь Кирилл Владимирович, бывший на броненосце рядом с Макаровым, спасен и уже доставлен на берег без, ран и контузий. Он получил только общее потрясение.

– Велик бог земли русской! Да не оставит он нас и дальше своею благостью! – набожно крестясь, проговорила Вера Алексеевна. – Надо сейчас же одеваться и ехать с поздравлением к князю, а затем в церковь: отслужить по этому случаю молебен, поблагодарить господа бога за великую его милость к нам.

– Ума у вас палата, матушка Вера Алексеевна! Нам с Анатолием Михайловичем и в голову не пришло о молебствии. Обо всем подумали, а об этом забыли.

– Бог прежде всего! – наставительно проговорила Вера Алексеевна. – Нужно отслужить торжественный благодарственный молебен, с салютом, в присутствии всего гарнизона. А телеграмму-то об этом государю уже послали?

– Послали, матушка! Дмитриевский сочинил столь трогательную и верноподданническую, что даже слеза прошибает, когда читаешь.

Новый звонок возвестил о прибытии самого Стесселя.

– Ты уж здесь? – удивился он при виде Никитина. – Вот уже действительно пострел везде поспел!

– Не мог не известить Веру Алексеевну о столь радостных событиях, как гибель самотопа и спасение великого князя.

– Слыхала, какой гусь оказался этот Макаров? – обратился Стессель к жене. – А ты еще всегда за него заступалась!

– Истинно говорят, что из хама не сделаешь пана! Нехорошо говорить дурно о покойнике, но нельзя не сказать – неблагородный был человек, – сокрушенно ответила генеральша.