– Теперь нужно немедленно переодеться в парадную форму и ехать на вокзал, где в своем поезде находится сейчас великий князь, – начал Стессель.

– Анатоль, нужно отслужить сейчас же молебен о спасении князя!

– Да, да, Анатолий Михайлович! Совсем мы с тобой это упустили из виду. Давай сейчас приказ по гарнизону набросаем и срочно разошлем в части, – поддержал Никитин. – Не жена у тебя, а золото, ума палата, не нам с тобой чета! Вера Алексеевна, пожалуйте вашу ручку! Восторгаюсь! Потрясен!

– Пока мне там парадные причиндалы приготовят, мы с тобой, Владимир Николаевич, приказ настрочим, – решил Стессель и перешел с Никитиным в свой кабинет.

Через четверть часа, когда Вера Алексеевна зашла туда, оба генерала с торжеством показали ей уже написанный приказ.

– Ты, Верунчик, послушай, может, мы что-нибудь опять пропустили, – попросил жену Стессель.

– Ну как, ничего не пропустили? – спросил жену Стессель.

– Как будто все в порядке! Надо только приказ поскорее разослать по частям, – ответила Вера Алексеевна.

– С нарочными, с конными вестовыми отправлю! – поспешил заверить ее генерал.

Не прошло и получаса, как запряженная парой серых жеребцов коляска Стесселя подкатила к стоящему на запасных путях поезду великого князя. Из коляски вышла разодетая Вера Алексеевна в сопровождении мужа и Никитина в полной парадной форме.

В вагоне-салоне, служившем приемной князя, их принял брат Кирилла Владимировича Борис – в гусарской форме, совсем еще юноша, но уже с мешками под глазами, изжелта-бледный и невыспавшийся. Борис приложился к ручке Веры Алексеевны и, довольно небрежно поздоровавшись с генералами, предложил гостям присесть.

– Мы пришли, ваше высочество, – начала Вера Алексеевна, – чтобы принести наши поздравления по поводу чудесного избавления вашего августейшего брата от смертельной опасности! Просим ваше высочество почтительнейше довести об этом также до сведения их императорских высочеств – ваших родителей.

– Тронут вашим вниманием и выражением сочувствия и обязательно напишу об этом в Питер, – вежливо ответил Борис. – Надеюсь, что брат скоро очухается.

– Как самочувствие его высочества?

– Сейчас он спит. Сперва было немного нервничал, но затем выдул бутылку коньяку и успокоился. Откровенно говоря, по-моему, ему даже полезна была эта холодная ванна. Приятно освежиться после хорошего кутежа, а кутнули мы с ним на пасхе знатно! – сладко позевывая и прикрывая рот рукой, ответил князь.

Вера Алексеевна была шокирована выражениями великого князя, но с видимым интересом продолжала его расспрашивать.

– Какой ужас! Каким надо быть героем, чтобы спастись при этом! Какое должно быть присутствие духа у его высочества, чтобы не растеряться в такой момент! Воистину, ваш брат, ваше высочество, показал себя достойным членом нашей обожаемой царской семьи! – разливалась генеральша. – Анатоль! Ты должен об этом подробнейше донести его императорскому величеству.

– Как же, как же! Почту своей священной обязанностью довести обо всем до сведения государя императора и буду ходатайствовать о награждении его высочества Георгиевским крестом! – поспешил поддакнуть жене молчавший до сего времени Стессель.

Отсидев положенное приличием время, гости удалились.

С вокзала коляска с их превосходительствами направилась на Казачий плац, где находилась гарнизонная церковь.

Там уже собрались офицеры в парадных мундирах и ожидали прибытия Стесселя.

Генеральша любезно побеседовала с Кондратенко; дружески, по-родственному поздоровалась с Белыми, с которыми состояла в свойстве через своего сына, женатого на дочери Белого; суховато приветствовала Фока, добродушно улыбнулась Тахателову, который, как всегда отдуваясь от жары, с медвежьей грацией приложился к ее ручке; прочих удостоила лишь общим поклоном.

Вместе с родителями приехала и Варя. Увидев Борейко, девушка поспешила к нему.

– Неужели нет никакой надежды, что дедушка спасся? – спросила она прерывающимся от рыданий голосом.

– По-моему, как это ни печально, Макаров погиб, – вздохнул Борейко.

Варя отошла к родителям. Ее заплаканное, расстроенное лицо составляло резкий контраст с оживленными, радостными лицами Стесселя и его окружения.

– Даже неприлично, Варя, так плакать, когда великий князь волею божией цел и невредим, – сердито пробурчала Вера Алексеевна, обернувшись к девушке.

Белый подошел к Кондратенко.

– Как же мы теперь будем без Степана Осиповича?

– Большей утраты для обороны Артура нельзя себе и представить. Постараемся хоть проводить в жизнь заветы покойного адмирала: теснее сплотимся с флотом; оборонять Артур будем прежде всего на дальних подступах, и главное – будем непоколебимо верить в геройскую силу русского солдата. И да поможет нам в этом бог, – взволнованно ответил Кондратенко.

Дьякон нетерпеливо выглядывал из алтаря в ожидании начала службы.

Как только Стессель появился в церкви, поп, одетый в праздничные светлые одежды, с умиленно-радостным выражением лица вышел на амвон.

– Во имя отца и сына и святого духа! Любезные во Христе братия и сестры! Господу богу угодно было совершить великое чудо: во время гибели «Петропавловска» десницей всевышнего был спасен царственный отрок – великий князь Кирилл Владимирович, на радость всем истинно русским людям, беззаветно преданным своему державному монарху! Вознесем же благодарственное моление отцу небесному за ниспосланное нам чудо.

Богослужение началось. Прочувственно произносил ектений дьякон, стройно пели певчие, синие облака ладана носились под потолком, чинно стояли солдаты, сдерживая кашель и вздохи, да тихо всхлипывала Варя. Когда служба дошла до «млоголетия», то с батарей и кораблей грянул такой салют, что едва не вылетели стекла из окон, дьякон поперхнулся на полуслове, священник чуть не выронил из рук крест, хор сбился с тона.

– Этот Ирман всегда перестарается! – рассерженно шепнула Вера Алексеевна мужу. – Пошли Водягу унять его, а то в церкви целых стекол не останется!

Бравый ротмистр поспешил выйти, чтобы угомонить не в меру расстаравшихся артиллеристов. Этот эпизод несколько расстроил благолепие службы, что очень огорчило генеральшу.

Борейко, стоявший в глубине церкви вместе с солдатами, чувствовал все нарастающее раздражение. Весь этот торжественный молебен, после того, что пришлось видеть утром, казался ему издевкой – над, случившимся несчастьем. Парадная обстановка церковной службы, умильно-радостное выражение лица, попа и, наконец, салют усилили его раздражение. Оглядываясь на солдат, он видел их сумрачные, опечаленные лица, слышал тяжелые вздохи, так не вязавшиеся с радостным богослужением, и чувствовал, что они также недовольны происходящим. В голове его быстро созрел план небольшой демонстрации против начальства. Как только кончился молебен и все пошли прикладываться к кресту, он обратился к солдатам и полушепотом, слышным на всю церковь, проговорил: