Сам Кривая Нога был не стар и не молод – видимо, пятый десяток еще не разменял. Его черты хранили привычное выражение надменности, и всякий, кто видел его, понимал, что этот человек хитер, опасен и жесток. От своих крепышей-соплеменников он отличался худощавым сложением, но его руки и запястья, перевитые жилами, и большие, с толстыми пальцами ладони намекали, что он боец не из последних и пополняет самолично свою коллекцию черепов. Он был одет в роскошный плащ из ярких перьев птицы ках и короткие широкие штаны, какие в Хай-Та и Этланде носили повсеместно. Оттуда их, надо думать, и привезли, вместе с кожаными сандалиями, в которых едва умещались огромные ступни вождя.

«Не нравится мне это мурло», – сказал командор.

«Мне тоже», – отозвался Тревельян.

Волосатый, ухватив его без лишних церемоний за шею, притормозил в нескольких шагах от Кривой Ноги и, почтительно сняв шлем, отрапортовал:

– Рапсод, великий вождь. Тот, которого тебе обещал торговец с верховьев реки. Сам он тоже здесь. Слюной исходит, так ему хочется дорваться до твоего золота.

Это было сказано на диалекте варваров, заложенном в память Тревельяна вместе с прочей осиерской лингвистикой. Знал ли его Тинитаур, оставалось неясным, но он живо выскочил вперед и затараторил, мешая слова восточного наречия и языка Семи Провинций:

– Я привез тебе не просто рапсода, о великий вождь, а певца, что так же затмевает прочих, как в сиянии Ближней звезды гаснут другие звезды. Голос его силен и звонок, а лютня из розового дерева звучит так сладко, что радует сердца богов. И он умеет складывать такие песни, которые восславят твою мощь и внушат твоим врагам зависть, страх и ужас перед твоей силой. Он будет петь о твоей силе, твоей храбрости и твоей щедрости – ведь ты, конечно, не забыл о нашем уговоре и приготовил золото, обещанное мне. Но сперва услышь, как он поет, и ты, клянусь тремя богами, увеличишь плату, ибо это рапсод из рапсодов, который…

«Ну, козел! Ну, трепло болтливое! – прокомментировал Советник. – Что будешь делать, парень? Споешь этой образине в перьях?»

«Конечно, спою, – отозвался Тревельян. – Чтобы услышали, как звонок мой голос и как моя лютня радует сердца богов. Вот прямо сейчас и начнем».

Похоже, великий вождь был того же мнения. Он поднялся, обошел, прихрамывая, вокруг Тревельяна (его левая нога была повреждена – колено торчало вбок), осмотрел товар и пробурчал на языке Семи Провинций;

– Выглядит неплохо. Крепкий, высокий, волосатый… Может, я и подброшу тебе золота, торговец, если его голос сладок, а песни такие же длинные, как шерсть на щеках. – Он больно ткнул Тревельяна пальцем в живот, уселся на свой пень и приказал: – Пой! Пой, ублюдок, а мы послушаем – я, мои воины и мои жены.

Тревельян вытащил лютню, а вместе с нею – лазерный хлыст, который сунул за пояс. Мало ли что! Вдруг его пение не понравится вождю и тот решит украсить новым экспонатом свое собрание черепов! Предосторожность не бывает лишней…

Он подмигнул Тинитауру и тронул струны лютни. Она откликнулась тем звуком, какой издает пила, наткнувшись на железный гвоздь. Вождь нахмурился, воины зашептались, а женщины заткнули уши. Тинитаур слегка побледнел.

– Инструмент нуждается в настройке, – пояснил Тревельян. – Да и руки у меня того… подрагивают… Меня везли много дней в тесной каюте и в цепях, так что я даже не мог помочиться как следует. О еде и питье лучше уж не вспоминать… – Он извлек из лютни долгий пронзительный стон. – Вода, сырое зерно, заплесневелые лепешки… Это рапсоду, который пьет лучшие вина и заедает медом и птичьими яйцами! Да и тут мне ничего не поднесли… Боюсь, сегодня я не в голосе.

Тревельян попытался взять высокую ноту и пустил петуха. До фокусника, кажется, дошло, что искусство не терпит насилия и несвободы и мстит своим пленителям. Бледность на его щеках усугубилась, переходя к зеленым тонам. Кривая Нога грозно нахмурился.

– Э-э… – начал Тинитаур, но Тревельян перебил его, откашлявшись и снова дернув струны лютни.

– Хоть мое горло не увлажнили здесь мед и вино, я все-таки спою великому вождю, – заявил он. – Спою балладу о богаче Хайхате Кривоногом и его сорока женах. Этот Хайхат, по правде говоря, был не только кривоног, а еще и бессилен, так что его женам приходилось туго. И вот он нанял одного пройдоху, торговца всякими снадобьями, который обещал… Впрочем, не буду пересказывать, а лучше потешу вас своим пением и сладкими звуками лютни.

Набрав воздуха в грудь, он огласил окрестность визгливым воплем и под звуки лютни, не очень мелодичные, но громкие, принялся описывать внешность Хайхата. Странное дело, этот Хайхат был так похож на Кривую Ногу, словно они оказались братьями-близнецами. Тинитаур окончательно позеленел и начал потихоньку пятиться, пока не наткнулся на меч в лапе Волосатого. Жены вождя захихикали, воины раскрыли рты, а вождь вскочил, вытянул к певцу руку с огромным, угрожающе сжатым кулаком и заревел:

– Еще слово, и ты станешь трупом, вонючий пац! – Тревельян покорно умолк, и Кривая Нога медленно повернулся к фокуснику. На лице вождя уже не было следов гнева; обладая властью, он умел справляться со своими чувствами, и это делало его особенно опасным. Долгую минуту он рассматривал Тинитаура, словно навозную муху, угодившую в суп, затем ровным голосом сказал: – Прогнать три раза древками копий вокруг деревни. Если останется жив, отрезать язык, которым лгал мне, и бросить обманщика в его лодку. Пусть убирается! За вино и другие товары не платить.

Фокусник захлебнулся криком, когда его потащили со двора, потом крик ужаса перешел в вопли боли. Вождь внимал им, довольно покачивая головой, поглаживая перья своей накидки и скаля зубы, когда особо громкий вопль заглушал стук ударов. Тревельян слушал тоже, размышляя о неизбежном возмездии, которое ждет работорговца на том или на этом свете. Совесть его была спокойна.

– Хорошо поет! – сказал Кривая Нога после очередной серенады визгов, стонов и хрипов. – Ну, теперь твоя очередь, рапсод. – Он склонил голову к плечу и прищурился, прожигая Тревельяна взглядом. – Или вовсе не рапсод, а сообщник той длинноносой крысы? Сговорились меня обмануть, так? Что же торговец не выбрал кого-то поумнее, чем ты, волосатая морда?