— Не привяжешь ты меня к хвосту, — проскрипела старуха, не поднимаясь с топчана и даже не поворачивая в мою сторону головы. — Уж коль пожаловал ты ко мне, знать, нет у тебя иного выхода. А я ведь тебя ждала...

Старуха противно хихикнула.

— Обеднел ты, барон. Совсем плохи дела твои.

Я как услышал это, так совсем растерялся. Откуда могла знать старушенция, зачем я к ней пожаловал?

— Ах ты, проклятая ведьма! — крикнул я, выхватывая меч.

А бабке хоть бы что, говорит спокойно дальше:

— Спрячь, спрячь свою железку. Если убьешь меня — кто поможет тебе?.. Умерь гнев — я всего лишь старуха, больная да дряхлая. Но клад я помогу тебе раздобыть, — бабка многозначительно замолчала.

— Ну, так вставай скорей, займись делом, — велел я. — Мне нянчиться с тобой некогда! Шевелись, шевелись. А не то я сейчас кликну молодцев с нагайками, так они живо с тебя всю дряхлость сгонят и на ноги поставят. Забегаешь у меня, точно молодуха!

— Не пугай, барон, меня своими молодцами, — насмехаясь, ответила ведьма. — Уж не думаешь ли ты, что твои слуги страшней самого Сатаны? Я столько повидала в жизни и столько всего ожидает меня в аду, что никакой человек, никакая боль не пугают меня... Тебе я помогу, сделаю такую милость... Но и ты мне должен помочь... Заключим договор...

— Да чтоб откусил мне голову твой Сатана, если я стану с тобой, проклятая, договор заключать! — заорал я.

— Тогда скоро по миру пойдешь милостыню просить, — старуха уселась вполоборота ко мне, скрывая лицо. — Не бойся, я не собираюсь ни твою душу покупать, ни к бесам в прислужники нанимать. Даже убивать тебе никого не понадобится и красть ничего не нужно... Я уж совсем развалина, едва хожу... Не жалко ли тебе меня?

— Да чтоб моими костями растапливали котел со смолой для твоей поганой души, если мне тебя хоть немного жалко! — ответил я. — Ты мне голову пустой болтовней не забивай, выкладывай, чего ждешь от меня?

Говорю я это, а сам думаю: если мне не надо продавать душу дьяволу, не надо отрекаться от господа и Божьей Матери, то все, быть может, не так уж и страшно. Да и потом, если услуга пустяковая, так можно и согласиться, а еще лучше согласиться, а затем ведьму перехитрить — святая инквизиция дозволяет ведьме все что угодно, на словах обещать, а потом от обещанного отказаться.

— Прошу я от тебя одного — чтобы ты мне одну вещицу из тайника достал. Тебе это ничего стоить не будет, а мне, старой, хоть какое-то утешение. А заодно наберешь в том тайничке драгоценностей и золота, сколько вынесешь. Ты ведь хочешь золота, я знаю. Ну что, барон, принимаешь мое условие? А нет, так я другого храбреца найду, их много нынче, храбрецов-то, жадных до злата...

— Тут меня бес и попутал. Он меня, правда, последнее время то и дело искушал на эту авантюру, а теперь замотал вконец. Подумаешь, вещицу какую-то достать! Пустячок! Зато разбогатею несказанно. — Барон виновато посмотрел на Генриха. — Ну, понимаете, деньги нужны мне были. Так нужны, что хоть в петлю лезь... Я и согласился на предложение чертовки, чтоб ей до скончания века не было холодно в корыте с раскаленной смолой! Н-да.

А старуха и говорит:

— Дело наше с тобой, касатик, скрытное, тайное, так что днем отправляться за сокровищами мы не можем. Ни к чему нам с тобой, чтоб люди вдвоем нас видели.

— Это уж верно! — отвечаю я.

— Мы отправимся в путь ночью. Сегодня ночью.

— Сегодня я никак не могу, — возразил я. — Со мной приехали солдаты и прислуга. Не хочу, чтоб потом слухи плодились...

— Ну, это дело поправимое, — проскрипела старуха. — Я наведу на них сон. Такой глубокий сон, что они до самого утра не проснутся... Не хватайся, не хватайся за меч, барон, — не собираюсь я их в мышей или жуков превращать. Я ведьма добрая, зла людям не причиняю.

— Все вы так говорите, — буркнул я. — А как вас на Малом Козле растянут или вздернут на дыбе, так вы и выдаете все свои мерзостные дела. Дыба, она хорошо развязывает языки...

— Смотря кому. — Старуха многозначительно хмыкнула и медленно повернулась ко мне.

Уж лучше бы она этого не делала! Более мерзкой рожи я никогда не видывал. Нос в пол-лица, весь какой- то рыхлый, скомканный, на щеке два чирья с наперсток, губы сухие, белые, тонкие. Верхняя губа оттопырена единственным зубом, желтым и гнилым, а в глазу ведьмы бельмо — как будто кто сметаны капнул. Меня всего аж передернуло от такого зрелища. А старуха знай себе ухмыляется беззубым ртом:

— Привыкай, барон, к старости. Сам когда-нибудь таким станешь.

Она вдруг наклонилась, щелкнула пальцами, будто призывая кого, а когда выпрямилась, я увидел в ее руках черную кошку.

— Моя красавица, одна ты у меня в жизни радость, — пробормотала ведьма. — Сейчас, сейчас мамочка накормит тебя.

Она вытащила из войлочного шарика иглу, проколола себе палец и протянула руку к мерзкой животине. На моих глазах бестия принялась слизывать своим длинным языком проступающие капельки крови. Едва-едва сдержался я, чтоб не порубить ведьму и ее кошку на куски...

Но, понимаете, я зашел так далеко, что отступать было и поздно, и глупо. Такое часто бывает: иногда ужасно не хочется что-то делать, но если сразу не отступил, то потом уж ни за что не пойдешь на попятную. Вот и стоял я, как статуя, таращась на старуху и ее зверюгу: то гневно сжимая рукоять меча, то, вспомнив о золоте, убирая с нее ладонь. А кошка все лизала и лизала капельки крови...

Она вытащила из войлочного шарика иглу, проколола себе палец и протянула руку к мерзкой животине.

Потом я случайно глянул в окно — о господи! — на дворе поздний вечер!

— Что за дьявол?! воскликнул я. — Только что , был ясный день, а теперь темно, точно туча на солнце надвинулась!

Выскочил я во двор да так и замер, глазам своим не веря. На небе — луна, звезды; солдаты и прислуга вповалку лежат на земле, дрыхнут. Я стукнул одного по доспехам, другого — в ответ они только громче храпят.

Осенил я себя крестным знамением, надеясь разогнать чары и наваждение, однако нет, все верно — ночь на дворе, люди спят как убитые.

«Вот уж одурачила меня проклятая со своей кошкой! со страхом продумал я. — Заставила целый день простоять истуканом!»

Тут слышу — хлопнула дверь. Оборачиваюсь — старуха на пороге, на клюку опирается, губы в ухмылке кривит.

— Ну вот, видишь, я свое слово держу — спят твои товарищи непробудным сном. До утра проспят. Никто твоего отсутствия не заметит...

Тут бы мне и забыть о жадности, мечом блеснуть и покромсать ведьму, да только страх меня взял нечеловеческий. Тьфу, аж противно! — призрак нахмурил брови. — Меня, самого барона, и так напугать!

Стою, значит, ни жив ни мертв. А ведьма и говорит:

— Самое время нам отправляться за нашими сокровищами... А что это у тебя, касатик, на руке пальца не хватает?

Я глянул на руки — на месте все пальцы.

— Врешь, проклятая! — отвечаю. Поднимаю глаза — и что вижу? Вокруг все по-другому: ни леса, ни ведьминой развалюхи, ни моих спутников. В сотне шагов от меня совсем другие дома жмутся друг к другу, собаки перелаиваются, купол церкви над домами высится. Ужас! Не знаю, где я нашел силы устоять на ногах. А ведьма все ухмыляется.

— Не трепещи, не трепещи, касатик. Это не преисподняя, это всего лишь захудалый городишко Регенсдорф. Полдела сделано. Давай-ка закончим начатое. Слушай внимательно, что скажу. Вот тут, в паре шагов от нас, старый, заброшенный колодец. Но это только с первого взгляда кажется, что колодец, — на самом деле это вход в старую штольню. В штольне устроен тайник. Как спустишься, тотчас и увидишь сундуки, полные золота и самоцветных камней. Бери, сколько унесешь. А чтоб мало тебе не показалось, я для тебя далее торбу припасла, — ведьма кинула мне скомканную тряпку. — Надеюсь, твоя душа порадуется богатству. А теперь запомни, что надобно мне. Среди сундуков разыщи обитый тисненой кожей короб. Он небольшой, думаю, не длинней твоей латной перчатки, а толщиной с человеческое запястье. Главная примета — на коробе имеется печать, молот на ней изображен. По ручке молота бежит волк, а на обухе сидит ворон. Так ты этот короб мне принеси. Он легкий, там нет золота.