Беззвучные выстрелы ударяли в воду, покрывали ее синеватыми трещинами электрических разрядов. Под тучами стрел туман на глазах развеялся. Теперь можно было увидеть полускрытые водой холмы, крыши затопленных домов, жалкие шесты верхушек деревьев. Но самое страшное было не в этом. Самое страшное было то, что чуть ли не из каждого холма или возвышения бил огненный фонтан. Иногда струи магмы достигали десятков, иногда сотен метров. Именно эти фонтаны, понял Генрих, и были тем «пожаром», который наполнял туман красноватым свечением. Молнии и вулканы превращали ночь в день.

— Мамочка моя! простонал Питер Бергман. — А я ведь так надеялся, что кто-то нашел укрытие на возвышениях. Теперь ясно, почему нет трупов, — все сгорели. Испепелились, развеялись...

Генрих закусил до крови губу, Олаф вытащил сигарету и сердито отшвырнул ее — вся пачка промокла насквозь. Из-за дрожи в руках он едва словил огонек кончиком сигареты.

— Вот он и наступил, Конец Света. Армагеддон...

Из реки раз за разом выстреливали гейзеры, на мгновения разрушали серебристую гладь, выстроенную чешуйчатыми боками мертвых рыб. Казалось, суденышко плывет в потоке ртути или расплавленного серебра.

Гейзеры не оставляли пара, вулканы не источали ни копоти, ни дыма, ни газов. Как будто катастрофа и молнии были ненастоящими, как будто вокруг происходило грандиозное представление, а свет был лишь театральной или праздничной иллюминацией.

— Плывем точно по середине реки, — заметил Ильвис. — Что, в общем-то, тоже странно. Взгляните, господин Генрих, мы движемся быстрее, чем мусор в реке! А этого быть не должно.

Лодка и в самом деле обгоняла течение. Она раздвигала носом рыбин, как ледокол пласты льда, и оставляла за кормой полоску чистой воды. Впрочем, не проходило и двух секунд, как чернота затягивалась серебром.

— Наверное, стремнина, — равнодушно ответил Генрих.

— Может, стремнина, — гном пожал плечами. — А может, нами управляют.

— А, — обреченно махнул рукой Генрих. — Теперь уж все равно, управляют нами или нет. Мир погиб. Мы хоть и живы, но радости от этого я по испытываю. Я даже завидую Сундри: он не увидел этого ужаса...

— Это верно, — согласился гном странным голосом. — Сундри можно позавидовать.

— Боже, ну почему я не остался в Регенсдорфс вместе с отцом и мамой? Теперь вот цепляюсь за жалкое существование. Растягиваю агонию на пару бессмысленных часов, тем более что Последних Врат, я уверен, нет.

— Возможно, вы правы, — гном скосил на Генриха глаза. — Умереть — самое простое решение. И легкое, с одной стороны. Но лично у меня желание выжить сейчас так велико, как никогда раньше.

— Почему? — без особого удивления спросил Генрих. — Ведь все кончено: мир погиб.

Питер вытащил из кармана кошелек, и, вытаскивая купюру за купюрой, стал бросать деньги в воду.

— Теперь никому это не нужно, — бормотал он. — Теперь никому ничего не нужно...

— Для борьбы, — ответил Генриху Ильвис. — В этом мире все кончено, но существует еще другой мир... И в нем жив тот, кто в ответе за гибель нашего мира.

— Сомнительное утешение, — вздохнул Генрих. — Мой отец, мать...

— Каждый отец и каждая мать с радостью отдадут свои жизни за жизнь собственного ребенка. Они умирают с надеждой, счастливыми.

— Вы считаете, что жить стоит ради мести?

— Нет. Ради того, чтобы память о Большом Мидгарде осталась в веках. Если погибнете вы, я, наши друзья, то Черный Человек из Хелле может праздновать победу. Но пока живы мы — живет часть нашего мира. А значит, враг не победил.

Питер опустил в воду пустой кошелек, скинул с плеч рюкзак. Он заколебался, решая, что лучше — выбросить все сразу или продлить расставание, опорожняя рюкзак по частям. В конце концов он выбрал самоистязание, и в реку плюхнулась складная лопатка, за ней фонарь.

— Если сдадитесь вы, Генрих, — мягко сказал гном, — у ваших друзей исчезнет последняя надежда. Сколько армий упустили победы только потому, что их командиры в напряженную минуту впадали в отчаяние. Когда нет выбора, остается одно — бороться до конца. А если гибель неизбежна — то она не страшна, если приходит в бою, в борьбе... Сундри знал, что не сможет вернуться. И все-таки он сделал тот шаг.

Генрих исподлобья посмотрел на смирившегося с судьбой Питера, на лихорадочно что-то бормочущего Олафа, на распростершегося на днище лодки старика Эйвинда, на хайдекиндов Гури и Трури, сжавшихся в дрожащие комочки. Он перевел взгляд на Альвиса, судорожно сжимавшего рукоять секиры и прислушивавшегося к словам Ильвиса...

Ни у кого не оставалось надежды, ни у кого не было желания бороться за жизнь.

Генриху вспомнились Альбина, братья-глюмы, Малый Мидгард. Один мир погиб, и кто знает, не погибает ли сейчас другой? А ведь и вправду, если уцелеет хоть один из Мидгардов, значит — ни человечество, ни древнерожденные не погибнут. И, кто знает, возможно, люди вернутся и смогут возродить погибший мир,

«Но, боже мой, я никогда больше не увижу ни отца, ни мать!»

— Питер, шнур оставь! — твердым голосом сказал Генрих, заметив, что тот собрался бросить в воду моток капронового шнура.

— Зачем он нам? — Питер пожал плечами и невесело пошутил: — Теперь даже повеситься негде — деревья залило водой.

— Чушь! — Генрих поднялся на ноги, осмотрел залитые огненными потоками склоны гор и холмов. — Как думаешь, далеко до Пассау?

— До того, что было Пассау, хочешь спросить ты?

— Нет, до Пассау, спросил я. Что это за мост впереди?

— Мост? — Питер оглянулся и выронил веревку. —

О мой боже! Это же тамошний мост! Мы уже в Пассау. Быстро же нас донесло... Бедный город!

Слева по течению реки поднималась гори Несколько домов прилипли к ее скатам, и вода еще до них по добралась. Еще дальше на горе, на самой вершине, кровавые сполохи вулканов высвечивали стены крепости. Справа по течению был город. Низину затопило. Дунай, поднявшись выше причала, вывалил на него пять длинных прогулочных судов. Над водой торчали кили, лопасти винтов. Толстенные канаты пока удерживали суди на месте, но можно было не сомневаться, что вскоре река разорвет веревки и потащит теплоходы по течению, пока не насадит где-нибудь на камни и не затопит.

Часть города на возвышении обреченно смотрела на прибывающую воду черными окнами. Гибель была неизбежной, но убежать от нее дома не могли и смиренно дожидались своего последнего часа.

«Дома без людей бороться не могут», — подумалось Генриху.

Над головами промелькнула тень моста. Течение отнесло лодку с середины реки к правому берегу, но не настолько близко, чтоб можно было причалить.

— Олаф! — крикнул Генрих. — Попытайся еще раз завести мотор. Если мы проскочим второй мост, всему конец: мы уже не сможем вернуться. Питер, крепость па горе — это та, что мы ищем?

— Она, — кивнул Питер и добавил: — Но завести мотор Олаф не сможет. Топлива нет.

— Как нет?

— Баки пусты, как выяснилось.

— Тогда нам нужен якорь. — Генрих потер пальцами лоб, пытаясь разрешить эту задачу.

— Где мы его возьмем? — удивился Питер.

— Господин Генрих, — Ильвис указал рукой на мотор. — Я могу сбить эту болванку с крепежей. Выбора нет — если нам повезет, мы закрепим ее на цепи и сбросим в воду.

Старик Эйвинд очнулся, приподнял голову и, оглядев берега, визгливо запричитал:

— Будь проклят день, когда я родился! Будь прокляты мои родители за то, что породили меня для ужасной гибели! Будь проклят Большой Мидгард со всеми его ужасными реками! Будь...

Гном Альвис подскочил к старику и так хлопнул паникера кулаком по спине, что Скальд Ярлов закашлялся, подавившись собственным криком.

— Руби! — выкрикнул Генрих. — Олаф, Питер, помогите мне держать мотор. Не приведи боже упасть ему за борт! А как только гномы собьют крепежи, мы привяжем мотор к цепи — будет у нас якорь! Альвис, вяжи петлю!