А потом началась какая-то чертовщина. Воспоминания стали беспорядочными и эпизодическими, будто их показывал пьяный киномеханик в сельском клубе, у которого то и дело рвалась лента.

Сначала появились смазанные кадры больничной палаты… или вытрезвителя – трудно сказать. По крайней мере, там присутствовал мужчина в белом халате.

Затем случился обрыв ленты и появилось новое изображение. Оно напоминало кадры из фильма ужасов: грохочущий, ревущий металлический ящик, перемещающийся в пространстве, и в нем находился не актер, а он сам.

Гараня видел лучики света, которые проникали внутрь через небольшие отверстия; он пытался посмотреть, что там творится снаружи, но никак не мог встать даже на колени. Его швыряло от одной стенки ящика к другой, словно тряпичную куклу. В конце концов он снова отключился.

Следующий сюжет был связан с авиацией. Гараня увидел небольшой самолет и услышал рев моторов. Его несли на носилках, и над ним висело хмурое предвечернее небо.

Потом кинолента снова оборвалась, и он проснулся уже на борту катера, изнывая от жажды и с сильной головной болью, которая прошла, когда Гараня напился воды…

Едва катер снялся с якоря, Гараня быстро отошел в сторону от брошенных на произвол судьбы «новых робинзонов», трясущимися руками отвинтил пробку-колпачок и сделал несколько глотков.

Виски буквально взорвало внутренности и вмиг докатилось до мозгов, прояснив мысли и в конечном итоге высветив ситуацию, в которую угодил несчастный Гараня.

Осознание реального положения вещей сразило его наповал. Гараня не сел, а рухнул на горячий песок и в отчаянии обхватил голову руками. Для него остаться на необитаемом острове, где нет ни пивных ларьков, ни магазинов, было настоящей трагедией.

Оставшиеся на необитаемом острове «новые робинзоны» не видели трагедии, разыгравшейся на катере. Им было не до созерцания ни окрестных красот, ни океанической дали. На какое-то время их охватило общее оцепенение, время от времени прерываемое тяжелыми вздохами и бессмысленным бормотанием.

То, что с ними случилось, было выше их понимания. Некоторым все еще казалось, что это сон, навеянный или парами алкоголя, или наркотиками.

Чувство обреченности, охватившее их во время речи босса, усилилось многократно, когда катер покинул бухту. Может, потому, что чересчур резким был переход от российской осени к жаркому южному лету, напоенному незнакомыми запахами.

Здесь все казалось чужим и незнакомым: и высокое, прозрачное небо, не замутненное газами от выхлопных труб автомобилей, и удивительно чистый золотой песок, который словно специально промыли и уложили на пляж, и высокие пальмы, которые они видели только по телевизору, и аквамариновая вода в бухте, и безбрежный океан, блистающий до самого горизонта расплавленным серебром.

Первым освоился с обстановкой вор. Окинув оценивающим взглядом товарищей по несчастью и быстро составив о них первое представление, он подошел к Гаране и без всяких предисловий сказал:

– Дай глотнуть.

Гараня, погруженный в путаные мысли, то ли не расслышал, что сказал вор, то ли проигнорировал просьбу, очень смахивающую на приказание. Он сидел на древесном стволе, поваленном тайфуном и отполированном волнами до матовой белизны, и угрюмо смотрел прямо перед собой.

– Ты чё, козел, не понял?! – взбеленился вор, изображая из себя очень крутого; похоже, ему захотелось стать бугром маленькой колонии, и он решил форсировать события.

Он попытался выхватить бутылку из рук Гарани, но у того она будто приросла к ладоням. Единственное, чего добился вор, так это заставил Гараню встать.

– Отдай, иначе урою! – напыжился вор, по-волчьи скаля крупные зубы.

– Перестань, ты чего… – слабо сопротивлялся Гараня, но бутылку из рук не выпускал.

– Не хочешь по-хорошему…

С этими словами вор развернулся и врезал Гаране с правой по челюсти. Тот мотнул головой, невольно отступил назад и, зацепившись за ствол, мягко шлепнулся на песок. Бутылка осталась в руках вора.

– Знай свое место… доходяга, – сказал он презрительно.

Вор отошел в сторону и, не обращая внимания на остальных «новых робинзонов», с удовольствием присосался к горлышку бутылки.

«Ничего, – думал он, – два месяца на природе – не срок в зоне. Продержусь… А этих шестерок нужно сразу ставить на место. Пусть знают, что у них есть пастух. Уроды…»

– Верни, – вдруг раздалось за спиной.

Вор резко обернулся – и увидел Гараню. Тот стоял набычившись и смотрел на него лихим взглядом. Правую руку Гараня держал за спиной.

– Верни по-хорошему… – Голос Гарани был глухим и подрагивал от большого внутреннего напряжения.

– Не понял… Ты что, типа, права хочешь покачать?!

– Больше повторять не буду… – С этими словами Гараня показал правую руку. В ней он держал мачете.

Вор опешил. И испугался. Он неожиданно понял, что Гараня пустит оружие в ход не задумываясь. Наверное, будь он вором в законе, привыкшим держать своих шестерок в узде, ему удалось бы переломить ситуацию в свою пользу. Но он был всего лишь карманником, а не бандитом или каким-нибудь отморозком, хотя и ходил в авторитетах. К тому же он всегда боялся мокрухи, а Гараня преспокойно мог за бутылку зарезать кого угодно; по крайней мере, так подумал вор.

– На, подавись!

С этими словами вор бросил бутылку на песок и поторопился отойти на безопасное расстояние. Гараня неторопливо поднял ее и, слегка пошатываясь от внезапно охватившей его слабости, удалился на другой конец пляжа.

Он даже в мыслях не порадовался своей победе. В этот момент ему хотелось только одного: лечь где-нибудь в тенек подальше от своих товарищей по несчастью и полежать полчаса, чтобы немного успокоиться.

Гараня сам удивился метаморфозе, которая произошла с ним на острове, притом так быстро. Обычно он всегда был тихим и незаметным, как в компании, так и на улице, и дрался очень редко. И уж тем более ни на кого не поднимал руку с ножом.

Наверное, дома он перевел бы наглую выходку вора в шутку и постарался уладить дело миром. Но здесь он завелся мгновенно, а когда схватил мачете, то почувствовал, как в груди забурлила дикая злоба. Гараня готов был убить вора без колебания.

Он не мог осмыслить, что с ним случилось. Возможно, перемене способствовало долгое пребывание в замкнутом пространстве, а может, на него так подействовали препараты, которые ему кололи, чтобы он спал подольше.

Но скорее всего, главной виновницей возбужденного состояния, перемешанного с неожиданной злобой, была жара, превратившая всегда спокойную кровь в бурлящий кипяток. Очутившись в тени под пальмами, Гараня сразу же почувствовал облегчение.

«Зря я так…» – подумал он с запоздалым раскаянием. Им тут еще жить и жить вместе, а ссора никак не способствовала сплочению коллектива.

Гараня был «коллективным» человеком. Он даже выпивать не мог, как некоторые, в полном одиночестве, а всегда искал компанию. Компания его и погубила, сделав алкоголиком и разрушив семью.

Конечно, Гараня в его нынешнем состоянии этого не понимал. Он винил во всех своих бедах кого угодно, только не себя. Будь у него другой склад характера, Гараня превратился бы в законченного человеконенавистника. От мизантропии его спасал только алкоголь, одновременно разрушавший психику и организм.

Тем временем «новые робинзоны», предоставленные самим себе, блуждали по пляжу как неприкаянные. Со стороны могло показаться, будто они что-то ищут.

Но на самом деле каждый из них пытался осмыслить происходящее на свой лад. А потому никто из будущих отшельников пока не стремился завязать знакомство, разбираясь со своим внутренним состоянием.

«Пожрать бы…» – сглотнул голодную слюну вор. Он похлопал себя ладонью по впалому животу, с вожделением глядя на мешок с рисом. Проглоченное виски неожиданно разбудило зверский аппетит, и он уже подумывал, а не умыкнуть ли харчи, пока народ полностью не пришел в себя.