На берегу глубокого залива, примыкающего к устью Куванго – основной водной артерии Восходного Харада, – вырос хорошо укрепленный кхандский городок, который так прямо и назывался – Невольничья Гавань. Жители его поначалу пытались охотиться на чернокожих сами, но быстро убедились, что дело это хлопотное и опасное: как выразился кто-то из них – «все равно что стричь свинью: визгу много, а шерсти чуть». Однако они не пали духом и наладили взаимовыгодные контакты с прибрежными вождями (главным их торговым партнером стал некто Мдиква). С той самой поры живой товар стал поступать на рынки Кханда бесперебойно – в обмен на бисер, зеркальца и ром скверной очистки.

Многие лица указывали и жителям Невольничьей Гавани, и их респектабельным контрагентам в Кханде, что ремесло, коим они зарабатывают на жизнь, грязнее грязи. Те в ответ философски замечали, что бизнес есть бизнес и если есть спрос, то он все равно будет удовлетворен – не этим продавцом, так другим (по нынешним временам эта аргументация известна всем и каждому, так что вряд ли есть нужда воспроизводить ее во всех деталях). Как бы то ни было, промысел в Невольничьей Гавани процветал, а его участники быстро богатели, удовлетворяя попутно самые свои затейливые сексуальные фантазии, благо черных девушек (равно как и мальчиков) в их временном пользовании всегда было хоть отбавляй.

Таково было положение дел на тот момент, когда Фасимба удачно отравил на дружеской пирушке шестерых окрестных вождей (вообще-то отравить должны были как раз Фасимбу, но он весьма умело нанес упреждающий удар – это вообще был его стиль), после чего присоединил их владения к своим и провозгласил себя Императором. Объединив воинов всех семи областей в единую армию и введя в ней строгое единоначалие и неукоснительную смертную казнь за любые проявления трайбализма, юный вождь пригласил военных советников из Мордора, который всегда полагал нелишним иметь управу на кхандских соседей. Мордорцы достаточно быстро обучили чернокожих бойцов, коим страх был неведом ровно в той же степени, что и дисциплина, согласованным действиям в сомкнутом строю, и результат превзошел все ожидания. Кроме того, Фасимба первым оценил истинные возможности боевых мумаков; то есть использовали-то их в битвах с незапамятных времен, но именно он сумел поставить приручение детенышей на поток и тем самым фактически создал новый род войск.

Эффект получился примерно тот же, что в наше время с танками: одна машина, приписанная к пехотному полку, – это, конечно, штука полезная, но не более того, а вот полсотни танков, собранных в единый кулак, – сила, принципиально меняющая весь характер войны.

Так вот, спустя три года после начала своей военной реформы Фасимба объявил войну на уничтожение прибрежным вождям, промышлявшим охотой за рабами, и за каких-то полгода сокрушил их всех; дошла наконец очередь и до Мдиквы. В Невольничьей Гавани царило уже полное уныние, когда от берегового царька прибыл гонец с добрыми вестями: воины Мдиквы встретились в решающем бою с хваленой армией Фасимбы и разбили ее наголову, так что в город скоро приведут много хороших сильных рабов. Кхандцы, мысленно переведя дух, не преминули, однако, пожаловаться гонцу, будто цены на невольничьих рынках метрополии за последнее время сильно упали (что было чистейшим враньем). Тот, однако, не слишком огорчился: рабов захвачено столько, что рома теперь хватит на полгода вперед.

В назначенный час в город пришел невольничий караван, ведомый лично Мдиквой, – сто восемьдесят мужчин и двадцать женщин. Скованные между собою мужчины, вопреки посулам гонца, смотрелись неважно: изможденные, сплошь в кровоподтеках и ранах, небрежно перевязанных банановыми листьями. Но зато женщины, которых вели совершенно обнаженными в голове колонны, были таких достоинств, что весь гарнизон столпился вокруг них истекая слюной и ни на что иное глядеть уже не желал. А зря… Ибо цепи были бутафорией, кровь – краской, а сами невольники – личной гвардией Императора. Под повязками из банановых листьев были скрыты звездообразные метательные ножи, разящие на пятнадцать ярдов, однако гвардейцы вполне могли бы обойтись и безо всякого оружия: каждый из них в беге на короткую дистанцию доставал лошадь, мог увернуться от летящей в него стрелы и разбивал ударом кулака стопку из восьми черепиц. Городские ворота были захвачены за какие-то секунды, и Невольничья Гавань пала. Руководил операцией лично Фасимба – именно он и привел в город «невольничий караван», нарядившись в знакомый всему побережью леопардовый плащ Мдиквы: Император хорошо знал, что различать в лицо «всех этих головешек» представители высшей расы так и не сподобились. Впрочем, самому Мдикве плащ был теперь без надобности: свирепые огненные муравьи, на чьей тропе его привязали (а именно такое наказание теперь полагалось за участие в работорговле), уже превратили берегового владыку в идеально очищенный скелет.

По прошествии двух недель к причалу Невольничьей Гавани подошел кхандский корабль, предназначенный для перевозки рабов. Капитан, несколько удивленный безлюдьем на пристани, отправился в город: назад он вернулся сопровождаемый тремя вооруженными харадримами и заплетающимся от страха языком потребовал на берег носильщиков из числа команды. Впрочем, груз, который им надлежало принять на борт для отправки в Кханд, привел бы в содрогание кого угодно.

Это были полторы тысячи выделанных человеческих кож, точным счетом – 1427 штук: все население городка Невольничья Гавань за изъятием семерых младенцев, которых Фасимба, по неведомой причине, все же пощадил. На каждой из них рукою городского писаря (с тем честно расплатились за работу – казнили его последним и сравнительно легкой смертью) было нанесено имя владельца, а также подробно описано, каким именно пыткам тот был подвергнут перед тем, как быть освежеванным. На кожах, принадлежавших женщинам, было помечено – сколько именно черных воинов всесторонне оценили достоинства их владелиц; женщин в городе было мало, а воинов много, так что цифры были разные, но во всех случаях впечатляющие… Лишь немногим жителям Невольничьей Гавани посчастливилось заработать краткую пометку «погиб при штурме». А последним номером программы было чучело, изготовленное из губернатора, который приходился родственником самому калифу. Профессиональные таксидермисты, вероятно, не одобрили бы использование в качестве набивочного материала бисера (того самого, которым кхандцы платили за рабов), однако у Императора были свои резоны.

…Одни скажут, что такая чудовищная жестокость не может иметь никакого оправдания: вождь харадримов, дескать, просто-напросто облек в форму мести угнетателям свои собственные садистские наклонности. Другие примутся рассуждать об «историческом воздаянии»; ну а что при этом не обошлось без «эксцессов и перегибов» – так что ж поделать, харадримы – не ангелы, они за прошлые годы такого нахлебались… Дискуссия на эти темы вообще представляется довольно бессмысленной, а в данном конкретном случае просто не имеет отношения к делу. Ибо то, что Фасимба сотворил с жителями злосчастного городка, не было ни спонтанным проявлением патологической жестокости вождя, ни местью за страдания предков – а был это важный элемент тонкого стратегического плана, задуманного и осуществленного с абсолютно холодной головой.

Кхандский калиф, получивший в подарок шкурки своих подданных и чучело родственника, среагировал именно так, как и рассчитывал Император: отрубил голову капитану со всей командой (впредь не возите чего ни попадя!), публично поклялся набить такое же чучело из Фасимбы и немедля снарядил в Харад экспедиционный корпус. Памятуя о печальной судьбе корабельщиков, советники не то что не возразили против этой дурацкой затеи – они не решились даже настоять на предварительной разведке. Калиф же, вместо того чтобы заниматься реальной подготовкой похода, предавался праздным мечтаниям – каким именно пыткам он подвергнет Фасимбу, когда тот попадется к нему в руки.