— Оставь его пока у себя. Ты гораздо лучше с ним управляешься.
Аврелий снова пристально посмотрел на меч.
— В это просто поверить невозможно. После всего того, что он сделал… сколько и по каким предметам нанес ударов — на нем нет ни царапинки, ни тем более трещины. Воистину он похож на меч богов!
— Ну, в общем, он таков и есть, в определенном смысле. Этот меч принадлежал Юлию Цезарю. Ты рассмотрел надпись?
Аврелий кивнул и осторожно провел кончиком пальца по цепочке букв, выгравированных в едва заметной бороздке в середине лезвия.
— Да, рассмотрел, и не мог поверить собственным глазам. И, тем не менее, от этого оружия исходит некая таинственная сила, которую нельзя объяснить так просто… она проникает под твою кожу, в твои пальцы, в руки, достигает сердца…
— Амброзин говорит, что этот меч выковало племя калибанов из Анатолии, но не из простого железа, а из небесного, из метеора, упавшего на землю. А закалили меч в крови льва.
— А рукоятка! У боевых мечей никогда не бывает таких рукояток, это делают только для мечей церемониальных. Смотри, шея орла ложится в твою руку и словно прирастает к ладони… и ты можешь вращать меч, вытянув руку во всю длину…
— Это страшное орудие смерти, — сказал Ромул, — и создали его для великого завоевателя. Ты — воин; вполне естественно, что он тебя так привлекает. — Мальчик оглянулся и посмотрел туда, где его старый наставник хлопотливо раскладывал и проверял свое имущество. — Видишь Амброзина? Он человек науки, и для него главное — сберечь инструменты его собственного искусства. Они промокли, когда мы нырнули под воду в том гроте. Его порошки, его травы… и еще экземпляр «Энеиды». Его мне подарили в тот день, когда меня приветствовал Сенат.
— А что это у него за тетрадь?
— Это его личные записи. Ну, история его жизни… и жизни других людей.
— Как ты думаешь, обо мне он тоже там написал?
— Можешь быть уверен!
— Жаль, что этого никто никогда не прочитает.
— Почему ты так говоришь?
— Да ведь вода все смыла. Вряд ли там многое сохранилось.
— Нет, там ни одно слово не пострадало. У него несмываемые чернила. По его собственному рецепту. Он и невидимые чернила тоже умеет делать.
— Ну, это ты просто выдумал.
— Да нет же! Когда он ими пишет — ты ничего не видишь, как будто он макает перо в чистую воду. А потом, когда он…
Аврелий перебил мальчика:
— Ты его очень любишь, правда?
— У меня никого больше нет в целом мире, — смущенно ответил Ромул, как будто ожидал от Аврелия каких-то возражений.
Но римлянин не сказал больше ни слова, и Ромул внимательно проследил за тем, как легионер плавным, мягким движением вложил меч в ножны, — это был похоже на жест священнодействия.
Потом они долго стояли рядом, глядя на огонь, пока, наконец, Ромул не нарушил тишину, спросив:
— Почему бы тебе не взять меня с собой сегодня?
— Я уже объяснял тебе. Я не смогу тебя защитить, если у меня не будет полной свободы действий.
— Это не причина. Ты просто хочешь вообще быть свободным, от кого бы то ни было, верно?
Прежде чем Аврелий успел ответить, мальчик повернулся и ушел к Амброзину, уже расстилавшему одеяло на куче сухих листьев.
Деметр встал в караул на краю раскинутого отрядом лагеря, а Оросий занял позицию в стороне, на вершине маленького холмика, дававшего возможность заметить любого, кто подошел бы с запада. Остальные — Батиат, Ливия, Аврелий и Ватрен, — готовились ко сну.
— Странно это, — пробормотал Ватрен. — Мне бы следовало чувствовать себя уставшим до смерти, а я совсем не хочу спать.
— Мы слишком многое сделали за прошедший день, — сказал Аврелий. — Нашим телам просто не верится, что пришло, наконец, время отдохнуть.
— Похоже на то, — согласился Батиат. — Я-то почти ничего не делал, и я готов уснуть хоть стоя.
— Ну, не знаю… мне, честно говоря, петь хочется, — сообщил Ватрен. — Как мы всегда пели, сидя у костра. Помните? Боги праведные, а вы помните, какой был голос у Антония?
— Да разве его забудешь, — улыбнулся Аврелий. — А Кандид? А Павлин?
— Да даже у командира Клавдиана был хороший голос, — добавил Батиат. — Помните? Иногда он включался в хор — после того, как проверит все вокруг и сядет с нами у костра. И если мы пели, он тоже присоединялся, негромко так, мягко… А потом приказывал принести немного вина, и мы все выпивали по стаканчику. Он говорил: «Пейте, пейте, мальчики, это вас чуть-чуть согреет». Бедняга командир… я до сих пор вижу его взгляд, в тот момент, когда враги набросились на него целой толпой… — Черные глаза гиганта сверкнули в темноте, когда он вспомнил чудовищную, жестокую картину.
Аврелий поднял голову и они с другом молча обменялись взглядом. И на мгновение в глазах Аврелия возник вопрос, некий намек на подозрение… и Батиат сразу заметил это.
— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — сказал гигант. — Ты хочешь понять, как это мы умудрились вырваться из Дертоны живыми, правда? Тебе хочется знать, как нам удалось спасти свои шкуры…
— Ты ошибаешься, я…
— Не лги. Я слишком хорошо тебя знаю. Но разве мы хоть раз спросили тебя, почему ты так и не вернулся? Почему ты не пришел, чтобы умереть вместе со своими товарищами?
— Я вернулся, чтобы освободить вас, разве этого недостаточно?
— Заткнись! — приказал Ватрен. Он произнес это тихо, ровным, невыразительным голосом. — Я сейчас расскажу тебе, как все это было Аврелий, а потом мы обо всем забудем, раз и навсегда, и больше никогда к этому разговору не вернемся, договорились? Мне не хочется этого делать, но я вижу, что это необходимо. Ну так вот, Аврелий, когда ты умчался — мы начали бой. Нас атаковали со всех сторон, и мы дрались много часов подряд. Часы за часами, часы за часами… Сначала мы отбивали их у частокола, потом на валу. А потом нам пришлось встать в круг, прижавшись друг к другу, как во времена Ганнибала. Но хотя мы дрались, как бешеные, варвары продолжали бросать в бой все новые и новые силы, они накатывали на нас, как волны, без передышки. Они посылали в нас тучи стрел. А потом, когда они увидели, что бы измождены, залиты кровью, ослабели, — они бросили на нас тяжелую конницу, их лошади были укрыты латами, а всадники размахивали топорами, горя жаждой убивать всех и каждого. И они принялись рубить нас одного за другим… и они старались убивать не сразу, а лишь отрубать руки или ноги… Мы видели, как десятки наших товарищей падают на землю, десятки и сотни, не в силах уже держать оружие. Кое-кто сам бросался на свой меч, чтобы положить конец страданиям. А некоторых заживо рубили на куски, отсекая от тела понемногу… и наши воины падали в лужи крови, без рук, без ног, но все еще продолжая кричать…
— Прекрати! Я не хочу этого слышать! — застонал Аврелий.
Но Ватрен не обратил на это внимания и продолжил:
— И вот тогда-то появился их командир — Мледон, один из лейтенантов Одоакра. Нас оставалось в живых едва ли около сотни, обезоруженных истощенных, залитых кровью, совершенно разбитых. Тебе бы следовало нас увидеть в тот момент, Аврелий, тебе бы следовало… — Голос Ватрена дрогнул. И Руфий Элий Ватрен, закаленный в боях солдат, ветеран сотен сражений, закрыл лицо ладонью и зарыдал, как дитя.
Батиат обнял друга за плечи, слегка похлопал, стараясь успокоить.
Продолжил рассказ Батиат.
— Мледон что-то закричал на своем языке, и резня прекратилась. Глашатай приказал нам бросить оружие — и тогда нам сохранят жизнь. Мы положили мечи на землю; что еще мы могли сделать? Они сковали нас вместе одной цепью и поволокли в свой лагерь, пиная нас и осыпая плевками. Многим из них хотелось замучить нас до смерти… мы ведь положили, по меньшей мере, четыре тысячи их приятелей, а уж сколько ранили… Но у Мледона, должно быть, был приказ сохранить определенное количество человек для продажи в рабство. Нас отвезли в Класис и отправили в разные стороны. Думаю, часть оказалась в Истрии, в каменных карьерах, а другие — в Норикуме, там всегда нужны лесорубы. А вот мы очутились в Мисене, где ты и нашел нас. Вот и все, что тебе следовало знать, Аврелий. А теперь я пойду спать, если я тут не нужен.