Амброзин только кивнул в ответ, и его взгляд при этом не отрывался от мальчика, сидевшего на берегу моря.

Ромул молча следил за волнами, лизавшими гальку на берегу, и уже не мог сдержать рыданий, сотрясавших его грудь.

— Как тебя зовут? — раздался за его спиной нежный голос — Почему ты плачешь?

Несмотря на то, что голосок девочки звучал мягко и заботливо, Ромула охватило раздражение, — но потом его щеки коснулась рука, легкая, как крылышко бабочки, и ему стало немного легче.

Мальчик ответил не оборачиваясь, потому что не хотел видеть лицо девочки… он вдруг подумал, что оно окажется совсем не похожим на то, что он почему-то себе представил.

— Я плачу потому, что потерял все: родителей, дом, свою страну… потому что я могу потерять тех последних друзей, что у меня остались, а может быть, и собственное имя, и свободу. Я плачу потому, что для меня нет покоя на этой земле.

Слова оказались явно не слишком понятными для девочки, и потому она весьма мудро промолчала в ответ; но ее пальцы продолжали ласкать волосы и щеку Ромула, пока малышка не поняла, что он, наконец, успокоился. Тогда она сказала:

— Меня зовут Игрейна, мне двенадцать лет. Могу я посидеть с тобой немножко?

Ромул кивнул, вытер слезы рукавом, и девочка опустилась перед ним на корточки. Ромул взглянул на нее. Лицо у девочки было таким же нежным и добрым, как голос и руки. Он увидел повлажневшие голубые глаза и тонкие, необычайно красивые черты… и копну огненно-красных волос, растрепанных морским ветерком. Пряди то и дело падали на чистый лоб и сверкающие глаза. Сердце Ромула громко стукнуло, в груди поднялась волна жара Он никогда прежде не испытывал подобных чувств. Во взгляде девочки светились тепло и покой… возможно, жизнь готова была преподнести Ромулу приятный сюрприз. Он хотел что-то сказать, хотел выразить девочке свою признательность, — но как раз в этот момент услышал позади шаги Амброзина и кого-то еще.

— Где вы будете ночевать? — спросил Кустенин.

— В крепости, — ответил старый наставник. Кустенин, похоже, встревожился.

— Поосторожнее, Мирдин! Кто-то может обратить внимание на твои слова

— Я как раз на это и надеюсь, — возразил Амброзин, однако он понял суть предостережения Кустенина и испугался за мальчика

— Идем, Игрейна, — позвала Эгерия. — Нам до вечера нужно еще закончить множество домашних дел.

Девочка неохотно поднялась и последовала за матерью, но то и дело оборачивалась, чтобы еще раз посмотреть на молодого иностранца, так непохожего на всех тех мальчиков, что она знала. Его лицо заливала бледность, но черты и голос выражали необычайное благородство. А сила его слов подчеркивалась грустным выражением глаз. Кустенин тоже покинул Амброзина и Ромула, поспешив за своей семьей.

Эгерия отправила дочь вперед, а сама заговорила с мужем.

— Это ведь именно они подняли знамя Дракона на старой крепости, правда?

— Да, — ответил Кустенин. — Но это полное безрассудство… а сегодня Мирдин еще и заявил, что легион создается заново, хотя на самом деле там всего шесть или семь солдат. Более того, он открыл сенаторам имя мальчика. Ты можешь в такое поверить?

— Даже и представить не могу, как они на это откликнулись, — покачала головой Эгерия. — Но ведь знамя развевается над фортом, и оно порождает слухи, пробуждает надежды и ожидания. Люди говорят, что кое у кого припрятано оружие, закопано в земле, оно лежит там уже много лет. И я слышала, что множество молодых парней хотели бы присоединиться к тем иностранцам. И еще поговаривают о странных огнях, что якобы вспыхивают по ночам на бастионах, и что в горах то и дело звучит непонятный гром. Я беспокоюсь. Я боюсь, что та видимость мира, тот ненадежный приют, что мы имеем, разлетится вдребезги, что вот-вот начнутся бунты, сражения, польется кровь…

— Нет, Эгерия, там ведь всего лишь кучка беглецов, старый мистик-мечтатель да мальчишка, — ответил Кустенин. И в последний раз оглянулся на своего друга, возникшего после многих лет отсутствия, как по волшебству.

Старик и мальчик стояли на берегу бок о бок. Они молча смотрели на волны, бившиеся у подножия утеса, кипевшие белой пеной…

На следующий день, ближе к вечеру, карета сенатора вкатилась в ворота Кастра Ветера. Его допустили к Вортигену, но сначала сенатору пришлось подвергнуться тщательной проверке, проведенной варваром Вульфилой.

Вульфила уже полностью завоевал доверие своего хозяина. Когда варвар услышал, с какой новостью явился гость, его уродливые черты исказились еще сильнее, отражая довольство.

— Иди за мной, — сказал он сенатору. — Ты должен подробно рассказать обо всем нашему властителю. Он будет весьма тебе благодарен.

И повел доносчика в замок, к обители Вортигена.

Старик принял сенатора, сидя все на том же троне; его золотая маска была единственным светлым пятном в полутьме сгущавшихся сумерек.

— Говори, — приказал Вульфила, и сенатор заговорил.

— Благородный Вортиген, — сказал он. — Вчера в сенате Карветии некий человек осмелился публично выступить против тебя; он назвал тебя тираном и подстрекал народ к бунту. Он заявил, что кто-то воссоздал какой-то старый, давно распущенный и забытый легион, и представил всем неизвестного мальчишку, утверждая, что это самый настоящий император…

— Это они, — перебил его Вульфила. — Можно в этом не сомневаться. Старик бредит пророчеством, в котором говорится о юном правителе, явившемся из-за моря. Он может стать для тебя настоящей угрозой, поверь. Он вовсе не безумен, как можно подумать, глядя на него. Совсем наоборот, он чрезвычайно умен, и он вполне может сыграть на суеверии и на тоске старых римских аристократов по ушедшему прошлому. Его цель совершенно очевидна: он хочет сделать из этого маленького самозванца некий символ и использовать его против тебя.

Вортиген взмахнул тощей рукой, отпуская доносчика, и сенатор тут же принялся пятиться, неустанно кланяясь, пока не исчез за дверью, в которую вошел.

— Ну, и что ты предлагаешь? — спросил тиран Вульфилу.

— Предоставь мне свободу действий. Позволь мне уехать отсюда с моими людьми, с теми, на кого я могу положиться. Я знаю этих ублюдков, поверь мне; я найду их, где бы они ни прятались. Я принесу тебе шкуру старика, а себе оставлю голову мальчишки.

Вортиген попытался выпрямиться.

— Меня интересует вовсе не шкура старика. У нас с тобой было другой уговор.

Вульфила вздрогнул. В этот самый момент судьба предлагала ему бесценную возможность: все детали его замысла легли на свои места. Ему нужно было сделать лишь последний рывок, и перед ним могло открыться блестящее будущее, беспредельная власть. Он ответил, стараясь скрыть свое возбуждение:

— Ты прав, Вортиген! Я так обрадовался тому, что мои долгие поиски вот-вот завершатся, что на мгновение забыл о собственном обещании. Наш уговор! Ты позволишь мне снести мальчишке голову и дашь возможность уничтожить всех тех мерзких дезертиров, что защищают его, — а я отплачу тебе обещанным даром.

— Вижу, ты просто читаешь мои мысли, как всегда, Вульфила. Итак, ты принесешь сюда тот дар, которого я так долго дожидался. Но сначала ты должен мне кое-что объяснить.

— Спрашивай.

— Нет ли среди тех людей, которых ты так страстно желаешь уничтожить, того, который рассек твое лицо?

Вульфила опустил глаза, чтобы скрыть яростный огонь, вспыхнувший в них, и у него само собой вырвалось:

— Да, это так. Ты угадал.

Тиран не скрывал своего удовлетворения. Он еще раз продемонстрировал превосходство своей золотой маски над уродливой маской плоти, из-за которой смотрел на него нынешний слуга и возможный противник, — потому что шрамы Вульфилы были делом рук человеческих, а язвы, разъедавшие лицо тирана, не могли быть ничем иным, кроме дела рук самого Господа.

— Я жду, — сказал Вортиген, и эти слова прозвучали из-за золотого укрытия гулко и весомо, как голос высшего судьи.