Останки воина, привезенные с Псковщины, хоронили без помпы, в обыкновенном гробу на деревенском кладбище, рядом с матерью, не дождавшейся сына с войны и скончавшейся еще в семьдесят первом. Никого из родственников солдата не осталось в живых, или, может, в деревне никто уже не проживал — на кладбище топтались лишь несколько местных старушек, помнящих сына и мать. Они время от времени крестились, шмыгали носами, утирали платочками слезы.

Галка Буслаева, возвышаясь над старушками, давала «поисковцам» последние указания. В «коммунистические времена» она обязательно разразилась бы речью, но сейчас все пущено на самотек!

Накрапывал дождь — погода к вечеру испортилась. Парни хорошо знали свое «могильное» дело — медленно на веревках опустить в яму гроб, обшитый красным полотном, легкий, словно пустой: высохшие кости — не тяжкий груз.

Галке сегодня нездоровилось, на лбу выступила испарина — с утра напичкала организм таблетками. Вчера много выпили с сожителем. Он мужичок — ничего себе, крепенький, хоть и в возрасте и дышит ей в пуп! Люто ревнует ее ко всякой мужской особи! А у самого-то — жена в Крыму и двое детей! Вчера он у нее дома перебрал! Услышав в телефонной трубке мужской голос, запустил аппаратом в стену, лишив Буслаеву связи. Она, правда, тоже не растерялась — засветила ему под глаз такой «фонарь», что еще неделю будет экономить электроэнергию!

Когда гроб опустили, одна из старушек вдруг упала на сырую глину и запричитала:

— Ой! Ой! Загубили душу невинную!

Старушки взяли под локти убивавшуюся, а кто-то пояснил:

— Любила она его, сердечная. Ей в сорок первом всего пятнадцать годков было!

А другой голос прокомментировал по-своему:

— Да, из ума уже выжила Евдокия!

— Что с тобой, Галя? — спрашивает «могильщик» в грязной серой ветровке. — Ты вся дрожишь!

— Заболеваю… — улыбается она в ответ бледными губами.

Дождь все усиливался. «А зонт мой остался у Татьяны!» — вспомнил Юра, прячась в телефонной будке. Он снял трубку — сколько можно оттягивать? Соболев опять почувствовал страх, набирая знакомый номер. Раньше он его обычно набирал, чтобы сообщить, что задерживается, и слышал на другом конце провода ледяное: «Все сказал? Молодец!» — и короткие гудки.

— Таня? Это я. Здравствуй.

— Привет! — У нее веселое настроение! Сейчас он ее немножко попугает.

— Я на один день вырвался в город… — начал он робко «пугать».

— Поздравляю! — Таня не к месту расхохоталась — очевидно, ее кто-то рассмешил.

Он вспомнил, что десять лет назад точно в такой же ситуации и, возможно, в этот же день он позвонил ей на работу, в конструкторское бюро. «Где ты?!» — закричала она в трубку. «Дома!» — «Никуда не уходи! Я сейчас отпрошусь!» И примчалась на такси!

— Мне мама утром сказала… — начал он снова.

— Юра, говори быстрей — у меня гости! — Нетерпеливость Татьяны вывела его из себя, и он выпалил:

— Если эти гости тебе дороже, чем дочь, можешь повесить трубку! У тебя это виртуозно получается! — Он был вне себя от гнева и ревности, потому что уже ясно слышал мужской голос в своей бывшей квартире.

— Что случилось? — Она вдруг посерьезнела и сказала кому-то: «Закрой дверь!» — и на чей-то вопрос ответила: «Муж!»

— Я бы не стал тебе звонить, — оправдывался он, — но вокруг творятся непонятные дела! И я обязан тебя предупредить! — Она хотела что-то съязвить, но он не дал ей. — Умоляю, не перебивай — все слишком серьезно! В городе пропадают девочки десяти-одиннадцати лет…

— Ах, как ты напугался, миленький! Ты вспомнил, что у тебя есть дочь? Посмотрите на примерного отца! — И с ласковой издевкой добавила: — Юрочка, про то, как исчезают девочки, мне говорила еще моя бабушка двадцать лет назад!

— Таня, девочки исчезают на глазах у всех, и никто не понимает в чем дело!

— Тебе надо обратиться к психиатру!

— Дура!

— Идиот! — Она все-таки бросила трубку.

«У него еще хватает наглости звонить мне!» — пожаловалась она телефонному аппарату и прошла в комнату, где ее встретил любопытный взгляд мужчины. Мужчине было лет под пятьдесят. Его круглое, вечно красное лицо знали многие. Мужчину звали просто — Ленчик. Он открыл первое в городе частное кафе и сеть магазинов. Ленчик и устроил Татьяну официанткой в ресторан.

— Что ему нужно? — пробурчал он.

— Соскучился!

Соболев отвлек Татьяну от очень важного дела — накладывания макияжа, и поэтому выглядела она довольно странно — белый напудренный рот и ярко накрашенный только один правый глаз. Ленчик пригласил Татьяну в театр и сидел как на иголках — Татьяна так тщательно собиралась, будто это ей выходить на сцену. К Ленчику она относилась с полным пренебрежением, а он млел перед нею. Белобрысый, бесцветный, а теперь уже и лысый Ленчик всю жизнь мечтал о такой жгучей брюнетке, как Татьяна! Холодная и капризная, она сжигала его без остатка!

— Танюша, мы опоздаем! — волновался Ленчик.

— Что это за Танюша? Не называй меня так!

Она нервничала. Звонок бывшего мужа взбудоражил ее. Она боялась признаться себе, что скучает по нему, и чем дальше — тем чувствительней. «Что ни говори, а Соболев был удобный муж!» — показала она себе язык в зеркальце для румян. Она воспринимала окружающих ее людей как мебель: удобный — неудобный, красивый — некрасивый, дорогой — дешевый!

— Мама, вы надолго? — заглянула к ним в комнату точная Татьянина копия с распущенными черными волосами. Ленчика Аня презирала за лысину и пролетарский цвет лица.

— Что ты спрашиваешь — не знаешь, когда спектакли кончаются?

Аня хлопнула дверью. «Суется куда не надо!» Татьяна надела темно-синее вечернее платье с бриллиантовым гарнитуром, подаренным Ленчиком.

— Дождь разошелся, — не зная, о чем говорить, сказал он.

«Какая беспросветная скука! — подумала она, делая последний штрих. — Зачем мне этот спектакль? Зачем мне этот лысый кавалер? Куда я еду? Аньку оставляю одну! Соболев волновался, когда говорил. Может, и в самом деле — серьезно? Дождь за окном — ненавижу такую погоду!»

— Танечка, до начала спектакля осталось всего двадцать минут, — осторожно оповестил Ленчик.

— Я — все. — Она надела туфли на высоких каблуках и прошла в комнату к дочери. — Аня, никому не открывай! Слышишь? И никаких подружек!

— Ну, мама! — И без того надутая Аня надулась еще больше.

— Никаких подружек! Поняла? — Она посмотрела строго на дочь. — В городе пропадают девочки твоего возраста!

«Хоть будет чем теперь пугать», — посмеялась Татьяна в душе.

— Какие девочки? — Аня состроила гримасу недоверия, как бы говоря: «Ну-ну, вешай мне лапшу на уши!»

«Дождь, кажется, зарядил до утра», — подумала Татьяна, выходя из подъезда под широким зонтом Ленчика. Он открыл перед ней дверцу своего новенького джипа, и Татьяна удобно устроилась на заднем сиденье — не любила сидеть впереди.

— А где же твой славный «рено»? — безразлично поинтересовалась она.

— Надоел — поставил в гараж!

Они выехали на улицу Амундсена, потом понеслись по Московской — Ленчик выжимал из машины все, — повернули на Главный проспект, проехали мимо кафе «У Ленчика» и направились к ТЮЗу, где сегодня собирался весь «высший театральный свет» на ежегодный «капустник». Вход — только для избранных.

Остановившись у светофора, Ленчик выругался про себя — до начала оставалось три минуты, а он смертельно не любил опаздывать! В окно автомобиля Татьяна увидела совсем молоденькую девчушку, лет пятнадцати, пересекавшую с коляской проезжую часть. «Куда она в такой дождь с ребенком? — подумала Татьяна. — Что это я? Сама такая же дурочка несмышленая была, когда родила Аньку!» И в какое-то мгновение перед ее глазами пронеслись страшные картины двенадцатилетней давности — тяжелые роды, а после родов операция, вырезали аппендицит, а после аппендицита новая напасть — пневмония у семимесячной Анечки! Полный набор советских, грязных, убогих больниц!..

— Прости, Леня, — положила она ему руку на плечо, — мне что-то нездоровится! Отвези меня домой…