— Вы — идиот! — хрипло выговорила Полина. — Я боюсь оставаться одна! Неужели это непонятно? — Она закрыла ладонями лицо и быстрым шагом покинула кухню.

Юра снова присел на табурет, посмотрел на мягкие тапочки, которые подошли ему по размеру, на зеленый махровый халат — чуть великоват, но не смертельно. «Где же тот мужчина, кому все это было куплено? — подумал Соболев. — Его утешений она, по всей видимости, не ждет». Он также поймал себя на мысли, что ужасно соскучился по такой уютной, домашней обстановке. За окном шел дождь, а здесь заливалась гитара, шумели трещотки, стучали кастаньеты, хор испанцев пел про какую-то Изабеллу.

— Где же его черти носят? — волновался Михаил.

— Ты хочешь, чтобы черти принесли его сюда? — улыбнулась в темноте Лариса, завивая кудряшки на его груди, и, вспомнив что-то, засмеялась.

— Ты чего?

— Знаешь, мужики с бабами в деревне упились — началась массовая белая горячка!

— Что такое? — не понимал Блюм, но заражался Ларисиным смехом.

— Они болтают, что в прошлое воскресенье черти и ведьмы устроили на озере шабаш! Лесник Трофимыч крестится-божится, что собственными глазами видел, как они кружили над озером, слетаясь на оргию! — Перестав смеяться, Лариса шепнула ему на ухо: — По-моему, он нас с тобой видел в самый интересный момент! Рыжего черта и ведьму!

Миша смеялся, но при этом напряженно думал: «А если он видел кое-что покруче?» Все эти дни Блюм постоянно возвращался к тому странному свечению, нимбу над лесом и озером и никак не мог объяснить суть этого явления.

— Представляешь, — продолжала Лариса, — мужики теперь боятся ловить на озере рыбу, а бабы — полоскать белье! Вот мракобесие!

«Надо завтра же поговорить с этим Трофимычем», — наметил себе Миша.

— А где живет этот лесник? — как бы между прочим спросил Блюм.

— Ты что, хочешь провести расследование? Не делай этого, Миша! Он тебя узнает и со страху окочурится! — Она уткнулась ему в грудь и расхохоталась пуще прежнего.

— А если серьезно? Я, может, поохотиться с ним захочу? — И добавил шутя: — У меня же «пиф-паф» есть!

— Трофимыч живет на правом берегу озера — напротив деревни. По берегу до него не дойти — болото. Можно только из деревни на лодке доплыть.

«На правом берегу, — отметил Миша. — Свечение тоже стояло над правым берегом. Он что-то видел! Завтра отправлюсь к нему!»

Но ни завтра, ни послезавтра Блюм не доплыл до Трофимыча, потому что утром в лагерь позвонил Жданов.

— Мишка, гони в город! — кричал в трубку Вадим. — Еще одна девочка пропала…

Ему снилась его старая квартира, где он прожил с Татьяной двенадцать лет. Только во сне в их квартире располагалась аптека. Татьяна сидела за окошком в униформе своего ресторана. Он обратился к ней на «вы», как к чужой, незнакомой женщине, и спросил: «Где здесь туалет?» Она указала ему на дверь с черной пластмассовой «барельефиной» — мальчик писает в горшок, — и Юра направился туда, радуясь, что Татьяна его не сопровождает. Он дернул на себя дверь с писающим мальчиком, и холодный зимний воздух ударил ему в грудь! Перед ним был заснеженный город. Он стоял на третьем этаже с распахнутой на улицу дверью. Падал снег. Внизу молча брели пешеходы. По тротуару медленно катился джип. Он закричал: «Ксюша! Ксюша!» — и в тот же миг почувствовал на своем плече холодные пальцы…

Соболев открыл глаза — над ним склонилась Полина Аркадьевна, лицо ее было испуганным.

— Что с вами? — Она сидела на краю тахты во вчерашнем голубом халате. — Вы кричали…

— Неприятный сон, — объяснил Юра, едва шевеля губами.

— Да у вас температура! — воскликнула Полина.

— Этого еще не хватало, — пробормотал Соболев, пытаясь встать.

— Лежите! — схватила она его за плечи своими ледяными руками — прикосновения эти ему очень нравились. — Я дам вам таблетку.

Она вышла, а он все-таки встал и, накинув халат, отправился за своей одеждой в ванную комнату.

— Вы зря поднялись, — укоризненно заметила она, когда Юра, переодевшись, вошел к ней на кухню. — Могут быть осложнения…

— Мне надо ехать, Полина Аркадьевна. И так уже погулял на славу! — Он выпил таблетку, присел на табурет и поблагодарил: — Спасибо за теплоту и ласку!

— Издеваетесь? Веду себя с вами как мегера! Пользуюсь вашей кротостью и ложным чувством вины! А сама бы с ума сошла, если б осталась в квартире одна! Что буду делать следующей ночью — ума не приложу.

Она намазала на кусок батона ананасовый джем. Она не спрашивала Юру, ест он это или нет, потому что не привыкла спрашивать — дочь ела, что давали, была так приучена. Юра же поражался этой ее черте. И мама, и Татьяна всегда интересовались — хочет он картошку с селедкой или свиные отбивные с фасолью и хреном? Соболев, однако, молчал и ел все, что она ему подавала. В конце концов, она не обязана его кормить! Да и он в последнее время стал неразборчив в еде.

— А вы, Полина Аркадьевна, приезжайте на выходные в лагерь, — набравшись смелости, предложил он. — Там есть коттеджи для гостей.

— У меня сейчас все дни выходные — я взяла отпуск. — И, внимательно посмотрев ему в глаза, будто стараясь узнать то, чего он недоговаривает, спросила: — Как же я уеду? А вдруг позвонят?

— Верно, — согласился Юра, хотя знал наверняка на примере Маликовой, что не позвонят, но ничего не сказал — пусть пока тешит себя надеждой!

— Вы что-то скрываете от меня! — поняла она вдруг. — Юра, я прошу вас! — Она сложила руки в мольбе. — Я хочу знать все, даже самую горькую правду! Что вам известно? Я ведь вижу, вы что-то знаете, но боитесь сказать!

Отодвинув в сторону кружку с недопитым чаем, Соболев решился:

— Вы напрасно будете ждать звонка, Полина Аркадьевна. Это — не шантаж. — И он подробно рассказал ей о похищении Лизы Маликовой. Хотя дома их находились совсем рядом, ни Ольгу, ни ее дочь Крылова не знала.

— Что же мне теперь делать? — выслушав Юру, потерянно спросила она. Перед ним сидела уже другая женщина, жалкая и беззащитная, ничем не напоминавшая вчерашнюю высокомерную, язвительную Полину Аркадьевну.

— Вспомните всех мужчин и женщин, общавшихся когда-либо с Ксюшей, — посоветовал он. — Составьте список и сегодня или завтра приезжайте в лагерь. Лучше быть с людьми, чем одной!

Сделав шаг на лестничную площадку, он услышал за спиной слабый голос:

— Мне кажется, ее уже нет в живых…

Соболев обернулся — дверь за ним захлопнулась. Так что он даже не понял — произнесла ли это Полина Аркадьевна или вырвалось у него самого.

Анастасия Ивановна Преображенская с утра позвонила во Дворец культуры и предупредила, что берет отгул. Накануне, вернувшись домой в первом часу ночи, она сразу почувствовала недоброе, не обнаружив в прихожей матерчатых тапочек девятилетней дочери. «Маша!» — крикнула она в черный, безжизненный проем двери, ведущей в комнату. Не получив ответа, Анастасия Ивановна бросилась в комнату, включила свет и от ледяного страха, сжавшего сердце, опустилась на пол. Всю жизнь на руководящей работе — она умела держать себя в руках в самые катастрофические моменты жизни, вчера же ночью слезы лились непроизвольно. После того как рухнули коммунистические идеалы, после того как наступило разочарование в творчестве и возникла гнетущая атмосфера людского непонимания, дочь Машенька стала единственным смыслом ее жизни, основой ее маленького счастья…

— Что вы делали потом? — прервал эмоциональное вступление Преображенской Вадим Жданов. После ее утреннего заявления в милицию он прибыл на квартиру Преображенской лишь через три часа — дожидался Блюма.

— Позвонила Игорю Матуйзо, — припомнила Анастасия Ивановна.

— Кто это? — Вадим сегодня не улыбался. Третье за месяц похищение — это уже ни в какие рамки не укладывается! Вечером будет уговаривать полковника освободить его на время от других дел, чтобы вплотную заняться девочками.