— Я недоговорил…

— Я все понял и уже распорядился — ее встретят. А сейчас поехали ко мне. Часов пять надо покемарить, а то грош цена таким вареным сыщикам.

Пока они спали, из ОВИРа принесли снимки всех шестерых девочек. Среди них Саша Шмарова и Лиза Маликова. Четверо других — неизвестны.

Впервые за последние месяцы невзгод Юра чувствовал себя счастливым человеком. Боль притупилась. По Татьяне он больше не скучал. Дочь ему была всегда чужой по духу. Его ли в том вина? Наверно — признавал он. Воспитанием Анечки в основном занималась мать. А когда он стал «челночить» — тут уж и вовсе не до дочери. Раньше он водил ее в театры, обсуждал с ней спектакли. Несколько раз брал с собой на репетиции в институт. Она сидела рядом с Авдеевым и хихикала, когда тот ругал отца. Было ей тогда года четыре. Совсем кроха! А через месяц исполнится тринадцать!

Соболев плыл к дому лесника, чтобы забрать с собой несчастного Черчилля, и его приятные воспоминания о дочери омрачились вдруг внезапным появлением в них Авдеева. Кроме Авдеева, никого из этой компании Аня не знала — ни Буслаеву, ни Стацюру, ни Сатрапову. Он вспомнил, как в девяносто первом году на Дне города они сидели втроем в летнем кафе на берегу пруда и Арсений Павлович угощал дочь каким-то изысканным мороженым, которое она потом долго не могла забыть, так же, впрочем, как и этого белокурого господина с серьгой в ухе и в красной футболке «Адидас».

Юра затащил лодку на берег и подумал: «Надо бы опять позвонить Татьяне. Пусть на это время возьмет отпуск». Но мысль о звонке бывшей жене привела его в ужас. «Что я так разволновался? Во всех трех случаях Стацюра со своим уязвленным самолюбием намечал жертву, а вовсе не Авдеев. Здесь Стацюра решает, кого карать, кого миловать. Он и затеял весь этот балаган. А Стацюра не знал Татьяну, хотя видел несколько раз. — И тут Юра сам себе возразил: — Но Полину он тоже не знал! Могла ли Татьяна тогда, во время акции «Память», как-то задеть этого параноика? А почему, собственно, нет? Я что там, следил за ней? Занимался в основном своими ребятами. А то, что она так просила меня уехать в первый же день? Это вполне в ее духе. Мало уделял ей внимания, не ходил возле нее кругами: «Попей, Танечка, водички, скушай, Танечка, клубнички!», как это не раз бывало — вот и заторопилась она домой».

Черчилль обрадовался Соболеву, как старому другу, лизал ему руки. Прежде чем отправиться с ним в путешествие, Юра опять накормил пса ливерной колбасой. Правда, сначала пес не хотел идти, он ведь столько времени сторожил этот дом.

— Чер, — шепнул ему на ухо Соболев, — ты теперь будешь жить со мной. Дедушки больше нет!

Пес все понял и завыл. В глазах у него стояли слезы. «Люди разучились так страдать», — подумал Юра и вышел за калитку.

Черчилль побежал за ним.

Да, он чувствовал себя счастливым человеком, потому что любил и, как признался себе, когда проснулся утром от трепетных поцелуев Полины, был впервые по-настоящему любим. Кто бы мог подумать, что эта деловая женщина с металлическим блеском в глазах может так сильно полюбить? Она и сама с трудом понимала, что происходит. Иногда на нее находила черная волна раскаяния, ведь Ксюше она не дарила столько любви! Ей казалось кощунством любить чужого человека, когда родная дочь мертва! О, эти муки, когда начинаешь путать естественное с противоестественным! У каждого в жизни наступает момент такого противоборства, и главное — суметь пережить этот момент с наименьшей потерей крови. И через минуту она уже говорила себе: «Какой же он мне чужой? У меня в жизни не было человека роднее». С ним она превращалась в кроткую, беззащитную девочку, с которой он нянчился, как с ребенком. Он заменил ей нежного, доброго отца, которого она никогда не знала и которого, как оказалось, ей не хватало всю жизнь.

Они с Чером бодро вышагивали по деревне, и Соболев подумал, что, несмотря на свое внезапное счастье, он сильно тоскует по матери, по ее круглым, наивным, хоть и очень печальным глазам. Обещал ей приехать на прошлой неделе — слова не сдержал. Полина сегодня утром заявила: «Хочу познакомиться с твоей мамой». «Это чтобы еще раз проверить серьезность моих намерений, — подумал он. — Первую встречную не пойдешь знакомить с мамой». Он пообещал ей, что завтра с утра они поедут к ней. Он снова ее обнимет, погладит седые волосы.

Чер весело бежал рядом и с гордостью поглядывал на своего нового хозяина. Соболев намеревался сегодня забрать из лагеря не только Гельдерода, но и вообще все свои вещи и сдать Ларисе ключ от коттеджа. У развилки дорог их нагнал серо-голубой джип. Передняя дверца открылась, и к Юре обратился молодой человек в вишневом пиджаке и цветастом галстуке:

— Не подскажете, как проехать к лагерю «Восход»?

«Из «новых русских», наверно, — прикинул Соболев. — Едет проведать свое чадо».

— Свернете сейчас налево, — объяснил ему Соболев, в это время Чер зарычал на машину. — Тише, Чер! — Юра схватил его за ошейник, чтобы пес не бросился на незнакомца. — А дальше — все время прямо…

Чер залаял.

— Далеко? — поинтересовался «новый русский».

— С полкилометра будет…

Соболев почувствовал, что за спиной у него кто-то стоит. Он резко обернулся и успел только увидеть уродливый шрам, как на его лицо опустился платок с эфиром. Руки у Юры ослабли, и Чер вырвался на волю.

Он вцепился Шалве в икру, и тот огласил окрестность диким воем. «Новый русский» подхватил падающего Соболева и вынул из кармана брюк пистолет. Пес с крокодильей жестокостью рвал своего обидчика. Он мстил Шалве за старика Трофимыча и за своего нового хозяина. В этой отчаянной попытке сопротивления злу он даже не почувствовал, как пуля ударила ему в живот. И лишь когда вторая пробила голову, Чер заскулил, не разжимая зубов…

На долю Миши Блюма выпала тяжелая миссия — сообщить Полине Аркадьевне Крыловой о гибели ее дочери. Он оттягивал этот момент до пяти часов вечера.

Жданов сделал запросы во все отделения милиции области о пропавших за последние два месяца девочках в возрасте от девяти до одиннадцати лет. Просмотрел поступившее к этому часу досье на Авдеева…

— Обрати внимание на его домашний адрес, — передал он досье Блюму.

— Сиреневый бульвар, сорок один, квартира двадцать два, — прочитал Михаил. — Думаешь, Преображенская была у него?

— Ну, конечно! Она, по всей видимости, о чем-то догадалась и поехала с ними разбираться. Сначала с Авдеевым, потом со Стацюрой, и тут ее перехватил Лузгин на своих гранатовых «жигулях».

— Похоже на правду, — согласился Блюм.

— А у меня есть повод допросить завтра Авдеева в качестве свидетеля по делу Преображенской. Сегодня же пошлю ему повестку.

— Ты бы лучше слежку за ним установил, а то не явится он по твоей повестке, а испугается и «сделает ноги»!

— Будь спок — не обойду вниманием! — И, взглянув на часы, спросил: — Не пора ли тебе, дружок, на Студенческую?

— Давно пора, Вадик, да ноги нейдут! Одно дело сообщать о таком человеку, которого никогда в глаза не видел…

— Ты что, давно знаешь Крылову?

— Недавно. Но ведь она почти жена моего друга.

— Экий ты сентиментальный стал, Блюм!

— Станешь тут, когда дров наломаешь!

— Ты это, Мишка, брось! Ты все по уму делал, и не надо истерик.

Полина Аркадьевна открыла ему сразу же, как он позвонил, потому что, как и вчера, сидела в кресле в холле и без конца курила.

— Дыму-то сколько напустили! — воскликнул Миша, он не знал, с чего начать. — А Юры нет?

— Нет, — коротко ответила она и пригласила его сесть в кресло. От Полины Аркадьевны не ускользнуло волнение Блюма. Зная по опыту, что такие люди, как Блюм, волнуются редко, поняла — случилось что-то чрезвычайное. — Говорите, — попросила она, видя его нерешительность.

«Ах, как скверно, что нет Юрки! — думал в этот момент Миша. — Где его черти носят? Опять я крайний! Но делать нечего».