Тренина рассчитала все правильно — Полина после бани ожила. Лариса выдала ей чистое белье и хотела проводить в гостевой коттедж, но та наотрез отказалась и, вопреки правилам приличия, заявила, что спать будет в доме Соболева.
— Что ж, — пожала плечами Лариса, — он вполне безопасен.
Последними в этот день мылись мальчики и Соболев. Они и в самом деле мылись, а не парились, потому что вода была чуть теплая — такова уж их рыцарская доля! Парней в лагере к концу смены осталось семеро, и Генка Просвирнин, саксофонист, являлся заводилой в этой компании. Он травил анекдоты и театральные байки, отчего плескаться в холодной воде ребятам становилось все веселей и веселей. Единственным контрастом всей компании были совсем уже уморенный Соболев да, пожалуй, еще ди-джей, угрюмый и задумчивый.
Юру вовсе не удивило намерение Полины Аркадьевны ночевать с ним в одном коттедже. Он пожелал ей «спокойной ночи!» и провалился в сон. «Второй раз я сплю с ней — сначала в разных комнатах, теперь в одной…» — последнее, что подумал он в этот день. Юра уснул сразу и так крепко, что даже не почувствовал поцелуя на своих губах.
Надо сказать, что девушка Алена не выдалась ростом и поэтому ходила на высоченных каблуках. Дабы не разочаровать гостя, она даже у себя дома не рассталась с туфлями. И если Мишу одолевали сомнения насчет дважды промелькнувшей из коридора в кухню во время его телефонных разговоров смутной тени, то стук каблучков выдал хозяйку с головой. «Так-так, красавица, — подумал он, — одно из двух — или ты чрезмерно любопытна, или кто-то приготовил мне ловушку». Блюм был не из тех людей, что надеются на лучшее и видят в каждом ближнем Иова-праведника. «Как же они, в таком случае, меня подцепили? — продолжал размышлять он. — Ведь все вышло совершенно случайно или я не заметил за собой «хвост»? А может, Михаил Львович, у вас первая стадия паранойи?» — усмехнулся он про себя и прошел на кухню.
— Аленушка, разве можно так долго томить Адама? — поцеловал он ее в стриженый затылок с такой нежностью, что бедная девушка едва устояла на каблуках.
— Какой ты нежный! — прошептала она, но, в тот же миг опомнившись, вскрикнула: — Ой, у меня все горит! — Алена поджаривала хлеб для сандвичей и, отстранившись от Михаила, бросилась спасать подгоревшие гренки.
— Не буду тебе мешать, деточка! — И Блюм вернулся в комнату, уже порядочно задымленную.
— Миша, открой балкон, — крикнула Алена. — Если хочешь, поставь музыку.
Прикинув, что ей возиться еще минут десять, Миша действовал быстро и решительно. Открыл балконную дверь, включил магнитофон и поморщился от занудной Тани Булановой, легким движением опытного карманника раскрыл белую сумочку, неосмотрительно брошенную Аленой в кресло. В сумочке лежали зеркальце, кошелек, носовой платок, пачка сигарет, помада, жвачка и пудреница. Все это его не интересовало. Он заглянул в кармашек и извлек оттуда паспорт. Фотография Алены не оставляла сомнений, что паспорт принадлежит ей. «Шмарова Нина Александровна, русская, 1972 года рождения». «Алена, мать твою! — выругался про себя Миша и выскользнул на балкон. — Значит, все-таки ловушка?» — соображал он, внимательно изучая двор. Ничего подозрительного во дворе он не заметил. Мирные старушки, пацаны играют в «козла», пиная мяч в трансформаторную будку, несколько «советских» автомобилей, среди которых красные «жигули». «Но это еще ничего не значит, — успокаивал себя Блюм, — мало ли в городе красных «жигулей»?» Потом он заглянул в окно кухни — в «хрущевках» таким фокусом никого не удивишь, — и то, что он там увидел, окончательно подтвердило его подозрения. Лже-Алена разливала в чашки кофе — ему были видны лишь ее руки. «Черный кофе — классический вариант! — отметил он. — Его горечь заглушит вкус любого снадобья». Затем в руках девушки возник какой-то коробок. Она вытряхнула из него на ладонь таблетки — две или три бросила в одну из чашек, но точно такая же порция досталась и второй чашке. «Сукразит — заменитель сахара», — угадал Миша и хотел было уже оторваться от перил, как в глазах у него потемнело. На столе между чашками и блюдом с сандвичами красовался хорошо знакомый ему пузырек.
— …три, четыре, пять, — завороженно шептали губы Михаила, считая таблетки, которые красотка бросала в одну из чашек, явно предназначенную для него.
«Она что, рехнулась? Ведь это лошадиная доза!» — возмущался он, уже сидя в комнате на диване.
— Мишенька, сейчас будем есть! У меня все готово, — ласково промурлыкала из кухни девушка — она вела себя так, будто они уже лет пять как знакомы.
— Не дай умереть первочеловеку, родная! — театрально всхлипнул Михаил, когда она внесла блюдо с сандвичами.
«Нет, ребята, так дешево вы меня не возьмете!» — обратился он неведомо к кому, когда она удалилась на кухню за отравленным кофе.
— Кажется, все. Можно приступать, — натянуто улыбнулась студентка. «Зря ты, красавица, разлила в одинаковые чашки! — усмехнулся в душе Михаил. — Эстетство тебя погубило!»
— Милая! Как ты очаровательна! — Он притянул к себе ее руки, чтобы поцеловать.
«А ручки-то вспотели! — отметил Миша. — И ледяные, как у мертвеца!»
Она села рядом. Он взял со стола свою чашку и поднес ее к губам. Она потянулась за бутербродом.
— Аленушка, будь любезна, смени пластинку, — с очаровывающей улыбкой попросил он. — А то эта певица своими причитаниями испортит мне аппетит!
— Что поставить? — оживилась она и направилась к магнитофону.
— Есть у тебя кто-нибудь из стареньких французов? — Она не поняла, что он имеет в виду. — Адамо, Клод Франсуа? На худой конец — Азнавур? — перечислял Миша.
— Только Джо Дассен, — пожала она плечами.
— Что ж, пусть будет старина Джо, — вздохнул он.
Когда девушка вернулась к столу, Блюм со зверским аппетитом пожирал сандвичи и запивал их кофе, а Джо Дассен расписывал красоты Елисейских Полей.
— Французский язык способствует пищеварению, деточка, — с набитым ртом поучал Михаил.
— Я задерну шторы и зажгу свечу, — предложила она.
— Валяй, — согласился Блюм. «Подает кому-то знак, сука!» — догадался он. — Будешь суетиться, тебе ничего не останется, — предупредил он ее. — Я, когда голодный, забываю правила приличия. У тебя, кстати, кофе остынет. — Он вдруг зевнул. — Что-то в сон потянуло.
Она наконец села рядом, без аппетита съела сандвич и сделала несколько нервных глотков.
— Что случилось, деточка? Чем ты так озабочена? — совершенно сонным голосом спрашивал ее Михаил. — Знаю, знаю, не рассказывай, — цинично погрозил он ей пальцем, сладко зевнул и прикрыл веки. Она залпом допила свой кофе, закатила глаза и откинулась на спинку дивана. Не медля ни секунды, Блюм подхватил ее на руки и бережно уложил на кровать, заправленную узорчатым покрывалом с бахромой. В три прыжка он оказался у входной двери и открыл замок. С такой же быстротой вернулся обратно, схватил ее сумочку, достал зеркальце и пудреницу, после чего нырнул под кровать, на которой спала злоумышленница. «Сейчас я гляну на ваши растерянные рожи, ублюдки!» — воскликнул в сердцах Миша, смастерив из двух зеркалец перископ. Теперь, лежа под кроватью, он мог обозревать всю комнату. Не прошло и минуты, как входная дверь распахнулась и хрипловатый голос позвал: «Нина!» В комнату вошли двое. Первого, молодого, Мише удалось хорошо рассмотреть. Это был парень лет двадцати пяти, невысокого роста, в черной кожаной куртке, в старых потертых джинсах и в остроносых туфлях на высоком каблуке. Лицо парня можно было бы назвать красивым, если бы не шрам на правой щеке, причем это совсем не тот случай, когда шрам украшает мужчину, — он искажал форму глаза и опускал книзу уголок рта. Второго мужчину Блюм никак не мог сфокусировать в своем перископе, потому что тот все время стоял в дверях и кавказец заслонял его.
Войдя в комнату и обнаружив спящую Алену-Нину, парень смачно выругался.
— Он обвел вокруг пальца эту дуру!
— Я предупреждал шефа, что рыжий слишком крут, чтобы играть с ним в бирюльки! — вставил второй, и Мише показалось, что он уже где-то слышал этот голос.
