Теперь ему стоило неимоверных усилий отпереть чердачный люк в доме Маликовой — его недавно покрасили, и краска заклеила стыки. Он открыл крышку спиной, уперевшись ногами в чердачную лестницу. Чердаком он пренебрег, хотя там вполне можно было спрятаться, — опять вспомнил о стрижах. Он быстро зашагал по плоской крыше к дальнему подъезду. «С крышей мне тоже повезло, — на ходу констатировал Соболев, — была бы «хрущевка» или, не дай бог, сталинская махина — торчал бы у всех на виду». В доме имелось шесть подъездов, его ждали у второго — он направлялся к шестому. Когда Юра увидел, что в шестом подъезде открыт чердачный люк, он чуть не запрыгал от радости.
Соболев вышел из шестого подъезда, предварительно изучив обстановку. Гранатовые «жигули» в его поле зрения не попадали, а значит, продолжали стоять у второго подъезда. Он прошмыгнул незамеченным под чьими-то окнами, из которых доносилось: «А не спеши ты нас хоронить, а у нас еще здесь дела…» Оказавшись за домом, он пересек проезжую часть Академической и опрометью помчался к школе, той самой, где заведовала учебной частью Маликова. На заднем дворе школы в заборе имелась дыра — лаз в Ботанический сад. Он давно о нем забыл, но в такие моменты обостряется память. А откуда он знал об этом лазе? Так ведь рядом завод, тот, где начиналась его трудовая деятельность, закончившаяся полной бездеятельностью. В обеденный перерыв он иногда уходил через этот лаз в Ботанический сад, чтоб отдохнуть душой и телом. Юра почему-то был уверен, что дыра в заборе по-прежнему зияет, и не ошибся.
— А теперь хрен вы меня найдете! — высказался наконец Соболев и позаимствовал это явно не у Гельдерода.
Он шел безлюдной аллейкой между липами и кленами и тихо напевал себе под нос:
Он вышел через главный вход сада на Первомайскую, сел там на троллейбус и поехал на Студенческую, к дому Крыловой, хотя только что был от него в двух шагах. Через заднее стекло Юра внимательно следил за дорогой — ничего похожего на гранатовые «жигули» не наблюдалось. «Прости, мама, но ехать к тебе сегодня небезопасно…»
Блюм два часа просидел за столом Жданова, изучая дневник Максимова. Хозяин кабинета в это время находился в таксопарке в поисках таксиста, подвозившего накануне Преображенскую. «Что ему в голову взбрело вести дневник? — удивлялся Миша. — Не писатель ведь, не художник… — Но тут он вспомнил, что Сергей Петрович окончил Институт культуры. Миша снова заглянул в папку с делом и прочитал: — Хореографическое отделение. Танцор, значит. Хотя ни дня не проработал по специальности. Общественная жизнь мужика захлестнула сразу и навсегда! Но все-таки приобщился к искусству — имеет право на дневник».
Дневник охватывал короткий период времени — с июня по август 1988 года, то есть последние месяцы жизни. Начинался дневник с признания Сергея Петровича, что он уже в четвертый раз «пытается сделать слепок со своей ничтожной жизни». Дневник делился как бы на две части — интимно-семейную и деловую. Чем дальше Миша углублялся в чтение, тем больше терял интерес к интимной жизни Максимова. Он сразу отверг версию убийства на почве ревности, и отношения Сергея Петровича со Светланой Аккерман и с женой Лидочкой его мало трогали. «Запутался мужик, — констатировал Блюм. — Любовный треугольник, бляха-муха». В своих излияниях Максимов раздваивался. Сам себе не верил. Призывал в свидетели Бога. «Коммунист, твою мать!» Одним словом, любил обеих — и Светку, и Лидуху, лелеял всех своих чад, в том числе и крохотную Лизку. «Широкой души был мужик! Ему обрезаться да гарем завести, — комментировал Миша. — А я вот так не могу — меняю жен, как перчатки, а детей стараюсь не заводить — все равно в конце концов окажутся сиротами».
Но деловая часть дневника его заинтересовала чрезвычайно, и он стал делать пометки карандашом.
«8 июня. Шофера я отпустил после обеда — отпросился: в аэропорт, встречать родню. По-моему, врет! Нет у него ни ребенка, ни котенка — патологический бобыль! И родни никакой!
Приходил А. А. со своими материалами. То, что он мне показал, выбило меня из седла на целый день! Я все понимаю — перестройка перестройкой, но не до такой же степени? На вопрос, кто его финансирует, не ответил. Собирается повторить то же самое в этом году. Не могу взять в толк, зачем он мне «это» показал? Денег он у меня под «это» не просил. Или разговор о деньгах еще впереди?..
12 июня. Шофер позвонил мне с утра домой, предупредил, что уходит на больничный, а вчера еще был здоров как бык. Опять врет, бестия! Совсем распоясался!..
29 июня. Сегодня заявился ко мне некий Соболев с программой семинара детских театральных коллективов города на базе лагеря профтехобразования «Восход». Идея хороша, и программа интересна, и денег попросил всего-навсего четыре тысячи, да я его «раскусил» — послала его ко мне Буслаева, а я зарок дал — Галке больше ни копейки! Не умеет с деньгами обращаться! Со счетами зимой так напортачила, что еле спас ее от ОБХСС!..
2 июля. Звонила Буслаева, спрашивала про Соболева, будто бы он ей ничего не передал. Правильно, говорит, сделал, что отвадил, денег ему не дал, а то носится с бредовыми идеями. И вовсе не бредовые идеи, дура, хотел я ей крикнуть в трубку, если бы не ты за этим стояла, то дал бы я ему денег, но промолчал. Галка же — вот наглая рожа! — стала клянчить на слет «поисковцев», предложила войти в долю с военным округом — видать, вояки не расщедрились! Я четко дал ей понять, что денег для нее у меня больше нет!..
16 июля. Шофер не появляется на службе второй день — буду увольнять. Мне это надоело! Сижу безвыездно в городе — нервирую Светку…
(Аккерман в это время жила у Максимова на даче, сказав мужу, что уехала на весь отпуск, сорок восемь дней, к родственникам в Минск, оставив дочь на попечение матери.)
21 июля. Собиралась комиссия по Дню города, докладывал А. А. После того как все ушли, он опять завел разговор о старом. Я спросил, не боится ли он поссориться с правоохранительными органами. Это ему не понравилось, и он ответил вопросом на вопрос — не боюсь ли я поссориться с ним? Тогда я спросил его напрямик: что ему от меня надо? И тут он раскрыл карты. Я зря предполагал, что А. А. нужны деньги. В спонсорах, как я понял, он не испытывал недостатка. Короче, я отказал в его просьбе. Он пригрозил, что сорвет День города. Я тоже, в свою очередь, пообещал ему крупные неприятности…
9 августа. Подготовка ко Дню города идет полным ходом. А. А. пригласил Алену Апину, Катю Семенову и кого-то еще. Не люблю «однодневок»! Через пять-шесть лет о них никто не вспомнит! Шофер мой отрабатывает последние деньки — я уже нашел ему замену…»
На этом дне, 9 августа, дневник Максимова обрывался — наступили горячие деньки подготовки к торжествам, было не до того, а через десять дней его убили.
Блюм отложил в сторону пожелтевшую тетрадку и вернулся к папке с делом. В дневнике явно прослеживаются три негативные линии, и каждую надо тщательно проверить. Первая линия — Буслаева, не получившая денег. Мелко. Миша изобразил на листке бумаги что-то вроде детского рисунка — человечек с растопыренными пальцами и удивлением на круглой физиономии, под ним он подписал: «Максимов». От человечка провел в разные стороны три линии. На конце одной нарисовал девочку в очках и в просторном балахоне, на конце второй — автомобиль. «Вторая линия — шофер, которого Сергей Петрович все выгоняет, да никак выгнать не может. Тоже мелко. И последняя, главная линия — А. А., который чего-то от него хотел, чего Максимов ему не дал. Чего? — Блюм провел третью линию прямо из головы человечка и поставил жирный знак вопроса. — На хрена, спрашивается, писать дневник, изливать душу, исповедоваться самому себе и при этом бояться указать причину своего конфликта с А. А.? Он боится даже имя его упоминать! Во всем дневнике это единственный зашифрованный субъект! Но ничего, теперь до него нетрудно будет добраться! Возможно, что А. А., звонивший Стацюре насчет акции, и А. А. из максимовского дневника — одно и то же лицо. Почему нет?» Он еще раз прошелся глазами по показаниям свидетелей в деле убийства Максимова. Ни Буслаевой, ни человека с инициалами А. А. среди свидетелей не значилось. Зато имелись показания шофера Лузгина Алексея Федоровича. Он слышал, как Светлана Аккерман говорила Максимову, когда вез их в июле на дачу: «Сережа, сколько это еще может продолжаться? Мое терпение скоро лопнет». И что-то еще в том же духе. В деле нигде не указывалось «бывший шофер» Максимова. «Значит, так он его и не уволил», — заключил Блюм.
