Но если рассматривать их отдельно от Слезы, смысл их тоже казался загадочным. Рыба означала водную стихию и все, с ней связанное — корабли и мореходство, верфи, сети, рыбный промысел и так далее, что было бы вполне уместным, если бы он плыл не судне, а не летел по воздуху. Что касается Пса, то этот знак соответствовал собаке или волку, а вот что сулила такая встреча, определялось другими символами. Например, если бы Иеро вытащил вместе с Псом символ Копья, то это можно было бы истолковать как предстоящую схватку с волками или охоту на них, а если бы вместо Копья попалась Рука — Раскрытая Рука, символ дружелюбия — то, вероятно, дело с волками и псами кончилось бы миром.

Однако с Псом были Рыба и Слеза, и это заставило Иеро погрузиться в бесплодные раздумья. Печаль, которую принесут собаки? Или корабль и что-то другое, связанное с водой? Или ему попадутся псы, живущие на побережье, у озера либо реки? Или пес пожрет рыбу, а, может быть, рыба — пса, и это доставит ему огорчение? Он комбинировал так и этак, вздыхал, проклиная свою неспособность проникнуть через завесу грядущего и вспоминал пера Сагеная, юного священника из Саска, который делал потрясающе точные предсказания. Прекогнистика являлась особым даром, чрезвычайно редким и высоко ценимом Аббатствами; талантливые гадатели могли вытащить по семь-восемь фигурок за раз и объяснить их смысл в мельчайших деталях. Карт Сагенай был, безусловно, гением в этом чудесном искусстве — еще не закончив школу Аббатств, он вытягивал дюжину символов и обладал интуитивным знанием, в каком порядке их располагать и толковать. Способности Иеро в этом отношении были средними, больше четырех-пяти фигурок в руки ему не шло, и скрывавший будущее туман лишь слегка редел перед его глазами.

Но, в отличие от молодого Сагеная, Иеро окончил как школу Аббатств, так и Военную Академию в Саске, где наставники были людьми практичными, учившими извлекать все преимущества из тех даров, порою скромных, коими Господь наградил их учеников. Жди, что будет, говорили они, но ухо держи востро! По этой методе смутные предсказания полагалось расшифровывать с привлечением реальных фактов, сопоставляя символы с текущими событиями и отсекая те из них, которые уже произошли. Фактически это означало, что если бы перед священником сейчас явился пес, то, отложив в сторону его фигурку, он мог бы поразмыслить, как и чем связаны Слеза и Рыба.

Но пес не явился. Покосившись на дремавшего рядом Горма, Иеро решил, что тот никак не походит на пса, снова вздохнул и спрятал символы вместе с кристаллом в мешочек. Грядущее оставалось загадочным и неопределенным.

Ночь распростерла крылья над погибшей землей Франс, и воздушный корабль стал набирать высоту, словно ему надоело взирать на бесплодные пустоши и черные камни, то ли оплавленные останки зданий, то ли выдавленные из недр земных при атомном катаклизме. Внизу был ад, тогда как вверху царили спокойствие и благодать. Зыбкий облачный океан скрыл землю, задернув полог над жуткими картинами гибели и разрушения, а над ним распростерлись чистые обсидиановые небеса, сиявшие драгоценными ожерельями и диадемами звезд. На востоке блестел тонкий серп нарождавшегося месяца, небесный купол медленно вращался, с неторопливым величием кружа звезды, но одна из них, едва заметная, торопливо бежала к югу и в середине ночи скрылась за горизонтом. Священник обратил на нее внимание брата Альдо, но старец лишь задумчиво нахмурился; он тоже не знал, что это такое.

Через день, перевалив высокие горы с островками чудом сохранившейся зелени, они оказались над морем. Дирижабль летел высоко, и священник, как и его спутники, не приглядывался к зеленым оазисам, так как вид их, весьма вероятно, погрузил бы их в еще большую печаль. Там что-то бушевало и кипело, посылая ментальные сигналы боли и ужаса; какая-то жизнь, порожденная атомной радиацией и прозябавшая в горных пустошах пять тысяч лет, ярилась и исходила злобой, не в силах добраться до небесного корабля. Иеро чудилось, что на этом мрачном фоне он улавливает осмысленные сигналы — возможно, людей, или, скорее, лемутов — но он не отдал команду Гимпу, не опустил корабль, ибо любопытство не оправдывало риск. Оболочка дирижабля была хотя и крепкой, но тонкой, и не стоило проверять, выдержит ли она удар копья или дротика, пусть даже с каменным наконечником. В конце концов, их экспедиция преследовала другие цели, нежели изучение жутких тварей, водившихся в теснинах Альп, но факт, что там обитало нечто враждебное человеку, уже наводил на размышления. Весьма печальные, увы! Впрочем, именно это и предсказывала Слеза.

Смысл этого символа стал ясен для Иеро, когда дирижабль замер в воздухе, развернувшись против ветра и чуть отрабатывая моторами. Алая стрелка на карте-экране принялась мигать, и это означало, что «Вашингтон» достиг пункта назначения, и сейчас под ним должны находиться берег Тибра, семь холмов Вечного города, площади, улицы дома и храмы Господни, а также дворец наместника Божьего на Земле. Однако никаких сооружений, руин и даже земли внизу не просматривалось; большой морской залив, поглотивший речное устье, тянулся далеко к востоку, и лишь там, на расстоянии семи или восьми миль, торчали оплавленные утесы. Картина была такой же, как над Британскими островами: водная гладь в пенных барашках, синее небо, яркое солнце, а более — ничего. Правда, море тут было не синевато-серым, а лазурным, прозрачным, ласковым, и в его глубине, под лесом застывших водорослей, виднелись смутные очертания скал — то ли естественных образований, то ли чего-то рукотворного, древнего, как Смерть, скрытого от глаз людских водной толщей, наростами раковин и морской растительностью.

Иеро глядел на эту картину и чувствовал, что на его реснице, будто напоминая о ночном гадании, повисла слеза. Чуткий Горм, уловив его грустные мысли, осторожно приблизился к распахнутому люку и положил голову на колено священнику.

«Под нами — забытый и затонувший город?» — родились в сознании Иеро слова.

«Да», — отозвался он, ощущая, как сочувствие медведя обволакивает его теплым, едва заметным облаком.

«Но почему ты расстроен? Разве ты мало повидал забытых городов? А в этом, — Горм втянул ноздрями солоноватый воздух, — в этом даже исчез человеческий запах. Вода смыла его, как и злые мысли, приходящие от камней — те мысли, что вызывают болезнь».

Иеро кивнул, сообразив, что Горм имеет ввиду радиацию.

«Это был особый город, — с грустью улыбнулся он, почесывая Горма за ушами. — Город, куда тянулись чаяния и надежды людей со всего света. Обитель слуг Господних, святое место».

«Святое… — с оттенком задумчивости в ментальном голосе протянул медведь. — Ты иногда произносишь это слово, но какой в нем смысл?»

«Святой человек — посвятивший себя служению Богу, изгнавший зло из своей души, творящий для ближних только доброе, оберегающий и охраняющий их, — пояснил Иеро. — Место, где обитают такие люди, тоже становится святым».

«Значит, ты — святой! — уверенно заявил медведь после недолгих размышлений, повергнув собеседника в шок. — Но я бы хотел узнать, что означают другие непонятные слова — Бог, душа и еще несколько, которые ты произносишь, беззвучно шевеля губами. Кажется, это называется „молиться“?»

Брат Альдо, ловивший их ментальный разговор, хихикнул за спиной священника, и тот, мстительно усмехнувшись, произнес:

«Я не могу быть святым, ибо я убивал и буду убивать, а истинно святые покоряют врагов лишь добротой и мудрым словом. Но если ты поглядишь на нашего старейшего, соединишься с ним мыслью, заглянешь в душу, то поймешь, что такое святой человек».

«Увы, я тоже убивал, хоть не своими руками, — донеслось от брата Альдо. — Я тоже грешен, и не гожусь в святые, мой мальчик!»

«Возможно, есть разные уровни святости, — заключил Горм. — Ведь даже шишки на сосне растут на разных ветках, пониже и повыше… Теперь, когда я понял, что означает это слово, я постараюсь выяснить, кто больше соответствует определению друга Иеро. Я буду размышлять и изучать вас — всех, кроме Гимпа. Гимп точно не святой. Он пьет ядовитый напиток и ест мой пеммикан!»