Незнакомец хотел было побежать за Вальвером, но вдруг, как безумный, ударил себя кулаком по лбу и сломя голову понесся прямо на живую изгородь. Не жалея роскошного костюма, раздирая в кровь руки и лицо, юноша прорубал себе дорогу кинжалом.

— Какого черта ему понадобилось туда лезть? — вслух удивился Пардальян.

Гренгай пояснил:

— Сударь, я видел там лошадь.

— Тогда понятно: он хочет нагнать Вальвера и задержать его… своим кинжальчиком… Ну, храбрец!.. — покачал головой шевалье.

А про себя добавил:

«Или у него там припрятаны пистолеты… Ну, у Вальвера с Ландри оружие тоже имеется… Право, если Одэ потеряет терпение и проткнет этого сумасшедшего шпагой или всадит в него пулю, я пойму графа! Нельзя же быть таким настырным!»

И Пардальян отвернулся, потеряв интерес к происходящему. Но внезапно он тоже хватил себя кулаком по лбу и мысленно выругался:

«Какой же я болван! А вдруг он поскачет не за Вальвером, а к кораблю? Если там узнают, что случилось, то весь наш план провалится!.. Тысяча чертей! Терпение мое лопнуло! С ним надо кончать… Сам виноват».

Пардальян мгновенно принял решение. Кони подручных д'Альбарана все еще стояли у живой изгороди, ощипывая с нее листья.

Выбрав одну из лошадей, шевалье вскочил в седло с легкостью, которой могли бы позавидовать многие юноши. Отъехав от изгороди, насколько позволяла узкая дорожка, Пардальян пришпорил коня, одним махом перелетел через колючие кусты и оказался возле незнакомца, когда тот вставлял ногу в стремя. Пардальян прыгнул на молодого человека, схватил его сзади и, как перышко, поднял в воздух.

Задыхаясь в железных тисках, юноша не потерял головы. Он не кричал и не вырывался. Вдруг молнией блеснул кинжал.

Но Пардальян был начеку. Продолжая сжимать противника одной рукой, другой он мгновенно перехватил руку, державшую кинжал. Шевалье окончательно вышел из себя:

— Да сколь же можно, черт возьми! Бросьте эту игрушку!

Он опустил юношу на землю, изо всей силы сжав его запястье. Молодой человек извивался, как уж, пытаясь кусаться и царапаться. И все это молча. Ему было очень больно, но Пардальян не услышал ни вздохов, ни стонов. Юноша побледнел, с него градом катил пот, глаза вылезли из орбит, но он не проронил ни звука, до крови закусив губу. Превозмогая нестерпимую боль, незнакомец не выпускал из руки кинжала: это была его единственная надежда на спасение.

Гордый дух молодого безумца не был сломлен — но раздавленные пальцы в конце концов разжались сами собой. Наступив на упавший кинжал, Пардальян оставил юношу в покое. А тот в отчаянии прохрипел:

— Трус! Жалкий трус!

Это действительно было похоже на рычание разъяренного тигра. Услышав столь незаслуженное оскорбление, Пардальян резко вскинул голову и сказал ледяным тоном:

— Молодой человек, за это слово вы мне…

Но вдруг шевалье замолчал и мгновенно успокоился. В глазах у него заплясали смешинки, и он иронически протянул:

— Нет, ты только погляди!

Что же он такого увидел? А вот что.

Мы уже говорили, что лицо юноши украшали черные тонкие усики и остроконечная, тоже черная, как смоль, бородка. Теперь она держалась всего на нескольких волосках.

Накладная, стало быть, бородка. Тут Пардальяна и осенило. Он снял шляпу, раскланялся со свойственным лишь ему одному грубоватым изяществом и воскликнул насмешливым голосом:

— Так это были вы, герцогиня! Разрази меня гром! Как же это я не признал мадам Фаусту в элегантном костюме юного наездника?!!

Фауста — а это действительно была она — одарила шевалье выразительным взглядом, который не поддавался описанию. Сняв перчатки, она заткнула их за пояс, рванула бородку и, отшвырнув ее в сторону, стала мягко потирать распухшее запястье. Пардальян расценил это как немой укор и немедленно извинился:

— Пожалуй, я вел себя грубо. Но кто бы, черт возьми, узнал вас в мужском костюме, с усиками и бородкой? Вы можете возразить, что уж я-то должен был понять, кто передо мной. И что раньше я бы непременно догадался… Да, верно. Но что вы хотите, это было так давно. Не гневайтесь на старика, герцогиня, известно ли вам, что мне уже шестьдесят пять? Нелегкая это штука — годы… Как говорится, старость — не радость. Посудите сами: зрение никудышное, слух ослаб, ноги ватные, руки дрожат, спина не гнется, волосы редкие, седые… В общем, развалина, а не человек. А вот вам повезло, вы — из тех редких людей, над которыми время не властно. Ведь вы совершенно не меняетесь! Право, вы все такая же, какой были в двадцать лет, когда хотели прикончить меня, потому что, по вашим словам, очень меня любили. Странная это все-таки была любовь…

Пардальян словно хотел заговорить женщине зубы или стремился скрасить ей горечь поражения, давая время прийти в себя. И Фауста, действительно взбодрилась и отчасти обрела свое знаменитое хладнокровие, которое потеряла сегодня, похоже, первый раз в жизни.

Пардальян болтал без умолку, ни на миг не спуская с Фаусты глаз. Будь перед ним вооруженный отряд, шевалье был бы не менее собран. Красавица обратила внимание, что Пардальян сознательно встал так, чтобы отрезать ей путь к лошади. Но женщина и не собиралась предпринимать эту последнюю попытку к бегству. Зачем? Она была пленницей Пардальяна. И отлично знала, что он отпустит ее только тогда, когда сам сочтет нужным… если вообще отпустит.

Фауста сохраняла внешнее спокойствие. Но в душе ее вновь поднялась волна отчаяния. Потеря миллионов была для герцогини страшным ударом. Но это было дело поправимое. Деньги она могла взять и из собственного состояния. Правда, на это потребуется время. Конечно, не лучший выход из положения, но все-таки…

А вот потеря свободы означала для Фаусты крушение всех планов, это был бы полный конец. Этот удар был в тысячу раз страшнее, и она разразилась ужасными проклятьями. Пардальян удивился, а она гневно закричала:

— Почему же, почему вы не убили меня?!

— На этот вопрос я вам уже ответил… — пожал плечами шевалье. — Да что мы все стоим, давайте отсюда уйдем, согласны?

Пардальян взял лошадей под уздцы и подхватил Фаусту под ручку. Она не сопротивлялась, понимая, что он сейчас — хозяин положения.