— Может быть, лучше поговорить потом? — Генрих придал голосу тон беззаботного равнодушия. — И вправду, Франци, ты немного оправишься, подкрепишься… Нам не к спеху.

Больной покачал головой:

— Мне к спеху. И я просил тебя не говорить так быстро. Это ужасно, как ты выбрасываешь слово за словом! — Он страдальчески прикрыл веками глаза, снова раскрыл их, сказал с упреком: — Не хочешь понять, Генрих… или не веришь. От бессмертия не оправляются, от бессмертия не выздоравливают. Пойми наконец! Бессмертия можно только лишиться — и лишь с жизнью, лишь с жизнью! Бессмертие и жизнь во мне неразрываемы, Генрих, вот где источник ополчившихся на меня несчастий. Очень прошу тебя, выслушай меня со всем вниманием.

— Я слушаю тебя со всем вниманием, — покорно повторил Генрих.

Франц в университете, несмотря на свою болезненность, числился в десятке лучших профессоров. У него был прирожденный лекторский дар. Нe прошло и минуты, как бессвязная речь превратилась в аргументированную лекцию. Генрих вскоре поймал себя на том, что слушает с интересом. Он намеревался усердно показывать внимание, чтобы не волновать обидчивого друга. Усилий не понадобилось, внимание пришло само. Если Франц серьезно задумал исповедоваться, то он позаботился облечь свою исповедь в добротные логические одежды. Будь рядом доска, он чертил бы на ней схемы. Но доски не было, это одно сковывало больного.

Все началось с того, что года три назад Франца Мравинского посетил Лоренцо Нгага, уроженец Южной Африки, блестящий знаток и исследователь хромосом. Он приехал в Столицу докладывать о своих работах по физике клеточного деления. Франц запальчиво поспорил с Лоренцо, вспыльчивый Лоренцо назвал Франца завершенным образцом научного идиота. Франц презрительно бросил ему бездаря. Обмен оценками, разумеется, происходил не в зале, а в лаборатории Франца, куда Лоренцо завернул перед официальным диспутом. Выговорившись в лаборатории, оба вели себя на диспуте со взаимной яростной вежливостью. Они так словесно расшаркивались один перед другим, что на них поглядывали с недоумением. После диспута Лоренцо снова явился к Францу.

— Вы обскурант, друг Мравинский, — сказал Лоренцо с почти дружеской откровенностью. — Из-за того, что вы не понимаете физических явлений, происходящих при делении хромосом, вы отрицаете их значимость вообще. Разве это достойно настоящего экспериментатора?

— А вы, друг Лоренцо, открыв малозначительную зависимость деления хромосом от магнитных полей, гиперболизируете ее, — отпарировал Франц. — Вы похожи на человека, изучившего свечение лампочки, но забывшего, что имеется рука, включающая и выключающая лампочку. Я уже объяснил вам, что не встречал столь совершенного пня, как вы. Надеюсь, вы не заставите меня повторяться?

— Я открыл способ сделать клетку бессмертной! — настаивал Лоренцо. — Почему вы так страстно нападаете на меня, Франц?

— Кому нужна ваша бессмертная клетка, если умирает управляющий ею мозг? Она бессмертна лишь в колбе, но не в теле.

— По-вашему, нельзя заставить мозг так управлять делением собственных клеток, как управляет изобретенный мной прибор?

— Для этого нужно создать в мозгу наряду со множеством центров, заведующих функциями организма, еще один центр, специально ответственный за абсолютную регенерацию всех тканей. Некий сверхцентр, обеспечивающий бессмертие. Когда-нибудь, возможно, его создадут — и тогда человек обретет вечность. Но пока никакого сверхцентра в мозгу нет.

— Послушайте, Франц, а почему бы нам не вырастить такой сверхцентр? — вдруг предложил Лоренцо. — В мире не существует человека, так блестяще разбирающегося в физиологии мозга, как вы. Надеюсь, вы не будете отрицать, что сегодня ни один не сравнится со мной в понимании процессов клеточного деления? Давайте объединим усилия!

— Мы еще немного поспорили, — вспоминал Франц с неожиданной нежностью, на миг преобразившей его измученное лицо, — и кончилось тем, что Лоренцо перевел свою африканскую лабораторию в Столицу. Теперь я должен сказать о самом Лоренцо, чтобы ты понял последующую трагедию. Я не буду говорить о нем как ученом. Он гениален… был гениален, так точней. Равных ему по творческой силе интеллекта я просто не знал. Я уж не говорю о том, чтобы кто-то мог превзойти его. Но он был гениален не только в своей специфической области, нет, он был уникально, сверхвозможно одарен способностями вообще, разнонаправленными способностями, он лишь сконцентрировал их в одной области, лишь нацелил их на одно направление. С таким же успехом он мог бы стать величайшим математиком, или астрономом, или историком, или лингвистом. Но он пожелал стать биологом, таков один из важнейших фактов всей истории человечества, и это уже не переделать.

— Мы, кажется, немного отвлеклись, Франци, — мягко заметил Генрих. — Может, все-таки…

Франц нетерпеливым жестом остановил Генриха. Он и не думает отвлекаться. Ему видней, о чем говорить, пусть Генрих помолчит. Нет, не надо так вызывающе молчать, Генрих слишком сжимает губы, это ужасно раздражает! Итак, о Лоренцо. Лоренцо разместил свою лабораторию неподалеку. Он часто забегал к Францу, они столько разговаривали и так захватывали все области знания, все уголки жизни, просто удивительно, как этого человека, Лоренцо Нгага, буквально на все хватало. А на дружную работу его не хватило. Он оказался неспособным сотрудничать, он мог только руководить. Он изрекал, а не доказывал. Вскоре стало ясно, что совместные исследования не пойдут, дело шло к ссоре. Ссора, возможно, и не произошла бы, если бы исследование уперлось в тупик. Но успех обозначился сразу — и такой огромный, такой ошеломляющий успех, что голова кружилась. Успеха Лоренцо не вынес. Есть много людей, которые терпеливо сносят неудачи, но мало, очень мало таких, что выдерживают торжество. Природа не снабдила Лоренцо тормозным устройством, обеспечивающим ясность мысли при крупном успехе.

— Вы, стало быть, открыли в мозгу сверхцентр бессмертия? — с удивлением спросил Генрих. Понемногу, захваченный странным рассказом, он позабыл, что обещал хранить молчание.

Нет, сверхцентра бессмертия они не открыли. Нельзя открыть то, что реально не существует. Они изобрели, а не открыли сверхцентр, они сотворили его. В человеческом мозгу сконцентрировано пятнадцать миллиардов клеток, сколько-нибудь активна из них лишь тысячная часть, остальные — резервные. И без особого труда удалось изъять из резерва сто миллионов незагруженных клеток и поручить им новую функцию — функцию обеспечения бессмертия в организме.

Выделением этих клеток занимался Франц — структуру мозга он изучил гораздо глубже, чем Лоренцо. А переконструирование отобранных клеток на новую функцию взял на себя Лоренцо — этот человек орудовал внутри клеток лучше, чем садовник на грядке, тут ничего не скажешь.

Вначале они оперировали с бабочками и мухами, потом с кроликами и курами. И каждый раз, без единого исключения, все удавалось. И у Лоренцо и у Франца в лаборатории имеются мухи, пережившие своих прапраправнуков, столь же старые куры; те, возможно, переживут весь свой род, такие в них вконструированы возможности.

И тогда встал на очередь вопрос о сотворении в человеческом мозгу сверхцентра бессмертия.

— Ты согласился поставить эксперимент на себе, так? — высказал догадку Генрих. — Ты разрешил Лоренцо поэкспериментировать с тобой?

Нет, все было по-иному. Оба решили одновременно стать объектами эксперимента. И каждый переконструировал себя сам, не прибегая к помощи другого. На этом настаивал Лоренцо. Франц согласился, ибо исследование так продвинулось, что они, не вскрывая черепной коробки, могли самостоятельно прооперировать свой мозг. Ох, пусть Генрих не делает удивленного лица, нет ничего столь раздражающего, как неумеренное удивление вместо внимания! И пусть он задернет штору, ужасно, как светит солнце в саду! Сюда оно не проникает, но одна мысль, что там оно такое яркое, может свести с ума. Техника самооперации в мозгу слишком сложна, он не может на ней остановиться, он сделает это завтра, на сессии Академии наук, Генриху надо набраться терпения. И не в ней суть, в операции, а суть в том, что операций не одна, а две, и одна из них, рациональная и дальновидная, полностью разработана Францем, а вторая, искаженная, уродливая, содержит усовершенствования Лоренцо — он именно так, усовершенствованием провозглашает свое чудовищное творение.