Рой молча вглядывался в запись, смутно ощущая, что держит в руках разгадку тайны. Но разгадка была закодирована непонятными символами, их надо было в свою очередь разгадывать.

Арман сказал:

— Различие между ними есть, но не физическое. Разные родители, разные места рождения, имена, образование. В общем, биографии непохожи, в остальном — полное совпадение!

Рой приблизился к группе медиков. Полного совпадения в обличие двух умерших все же не было. Спенсер был меньше Гаррисона. Это было настолько явно, что Рой обратился к справке. Там стояло: «Рост у обоих одинаков — 2 метра 12 сантиметров». Но Спенсер был меньше по крайней мере на десять сантиметров.

Один из медиков, Кон Араки, заметил, с каким недоумением переводит Рой взгляд с мертвых на запись и снова на них.

— Нас это тоже удивляет, — сказал Араки. — Спенсер мумизируется, хотя и помещен в нейтральную атмосферу. (Тело Спенсера покоилось в прозрачном саркофаге.) Мы не ожидали, что он с такой интенсивностью будет терять вес. Вероятно, это связано с неизвестными нам особенностями его гибели.

Рой вспомнил, что еще на Марсе начальника астропорта Винклера поразило быстрое ссыхание трупа. Очевидно, и специальная атмосфера, обрывающая все реакции в клетках мертвого тела, в этом случае оказалась малоэффективной: новая странность, доказывающая необычность этого трагического происшествия. Рой сказал медику:

— Я, как и вы, не знаю, почему труп так быстро теряет вес, но мне это представляется очень важным для расследования аварии. Нельзя ли сохранить тела в таком виде, как они есть? Особенно это относится к Гаррисону.

— Попробуем. У нас имеются и более сильные консервирующие средства, чем нейтрализирующая атмосфера.

— Оживление Гаррисона решительно невозможно? — на всякий случай уточнил Рой.

— Решительно, друг Рой! Тело практически не повреждено, но мозга не существует, все мозговые клетки переплавлены. Мы пришлем вам подробный доклад дня через два.

Рой кивнул головой и отошел. Арман сказал, что останется с медиками, пока они не закончат исследование трупа. Андрей бросил прощальный взгляд на Гаррисона и догнал Роя. Они молча вышли в сад. Рой ласково положил руку на плечо Андрея:

— От всей души сочувствую тебе — потерял друга, хорошего работника…

Нервное лицо Андрея исказилось от боли.

— Нет, Рой, при чем здесь сочувствие мне, все куда страшнее! Я знаешь о чем думаю? Это ведь самоубийство, а почему, нет, объясни, зачем понадобилось Феде умирать, ведь не было причин, не было, не было, я-то ведь хорошо знал Федю!

Рой сумрачно возразил:

— Были причины, и, вероятно, важные. Боюсь, Гаррисон жил какой-то двойной жизнью, а ты об этом и не подозревал.

Андрей вызвал авиетку, сказал, что ждет Роя с Арманом к себе, и взмыл ввысь.

Рой вышел на радиальную улицу, завернул с нее на кольцевой проспект, выбрал тенистое местечко. Здесь было хорошо сидеть и размышлять. Он откинулся на спинку скамейки, но не размышлял, а отдыхал. Высоко над деревьями проносились одиночные авиетки с жителями, торопившимися по своим делам, важно проплывали туристические аэробусы, мчались спортивные машины. В воздухе была толчея, сумятица на всех разрешенных для движения уровнях. Такая же сумятица открылась бы, вероятно, и на подземных горизонтах, если бы удалось снять верхний покров и разом увидеть все эти «минусовые горизонты». А на Земле, на видимой ее поверхности, была удивительная, хватающая за душу тишь.

Рой сперва вяло удивился тишине — низовой ветер на этот день, видимо, разрешен не был, ни один листочек на липах и кленах не подрагивал, даже всегда беспокойные тополя не шелестели листвой, и густая трава на газонах высилась надменно, — потом с удовлетворением подумал, что человечество, все дальше погружаясь в недра, все выше забираясь в воздух, оставило наконец поверхность если и не в покое, то для покоя. Сегодня первый день бабьего лета, вспомнил Рой. Инженеры Управления земной оси хорошо разбирались в значениях древних слов; они и оттенки давно изжившего себя словаря педантично переводили на язык современных метеорологических понятий, вдохновенно переводили, поправлял он себя с удивлением: до него вдруг дошла прелесть дня.

Солнце выбралось за край высотного корпуса гостиничного городка, оно шествовало по опускающейся небесной кривой, жаркое, томное, упоенное собой. Утром шел дождь, дождь всегда начинал этот знаменательный день, первый день бабьего лета. Бабье лето начиналось со свежести, свежесть лишь к полудню превращалась в жаркое дыхание, а сейчас уже шло к вечеру. Могучие соки земли струились в жилах трав и деревьев, исторгались наружу пьянящими ароматами. Рой вдыхал, как пил, дурманящий дух земли. Это было воистину бабье лето — пора созревания плодов. Он закрыл глаза, голова немного кружилась, мысли путались, уже не было мыслей, было отрешение от дел, разрешение от забот, то облегчение от тягот, с какого начинается истинный покой, — ощущение завершенности.

— Хорошо, ах, до чего же хорошо! — пробормотал он.

И когда слово «хорошо» дошло до сознания и больно укололо своей несвоевременностью и напомнило, что до хорошего далеко, ничего нет пока хорошего, кроме вот этого великолепного дня, созданного не столько вольной прихотью природы, сколько запланированным старанием метеорологов, он, повысив голос, упрямо повторил себе, как заклинание:

— Хорошо, просто невозможно, как хорошо!

Генрих переходил от стенда к стенду, от прибора к прибору, до каждого с наслаждением дотрагивался, с нежностью провел рукой по схеме переключений, дружески похлопал по щиту с командными аппаратами. Остановившись в углу, он обвел растроганными глазами лабораторию.

— Здорово же ты изголодался по работе, — заметил Рой.

Генрих присел около брата.

— Ужасно, Рой! Я ведь уже потерял веру, что возвращусь к нормальной жизни.

— Медики не считали тебя безнадежным ни на Марсе, ни на Земле.

— Я сам считал себя безнадежным. Чем ты нагрузишь меня? Чем вы сейчас занимаетесь?

— Легче сказать, чем мы не занимаемся! Лаборатория особых космических проблем, а под особыми всё больше понимаются несчастья в космосе… Что до меня с Арманом, то мы заняты тобой. Отчего ты чуть не погиб?..

— И для чего выздоровел, да? — Генрих нахмурился. — Вряд ли я буду по этой проблеме хорошим тебе помощником. Древние говорили, что познать самого себя — самая трудная штука.

— Они же говорили, что самопознание — предпосылка всякого иного знания. Впрочем, ни минуты не сомневался, что ты выберешь тему сам, и обязательно не ту, какую тебе порекомендуют.

Генрих засмеялся. У него и раньше были обычны быстрые переходы от дурного настроения к веселью и от веселья к хмурости. После болезни внезапная смена настроений стала резче. Обдумывая, как держаться с братом, Рой предписал себе подтрунивать, но не противоречить. Не встречая отпора, Генрих легко «перегорал», эта черта в нем сохранилась.

— Но если деятельно участвовать в расследовании мне непосильно, то интересоваться им буду, — предупредил Генрих.

— Это не противопоказано, — согласился Рой.

— В этой связи у меня много вопросов к тебе.

— Задавай их.

— Доказано ли, что Спенсер и Гаррисон одно лицо?

— Доказано, что их нельзя различить физически.

— Как-то они все-таки различаются?

— Биографически. Анкетно, как говорили наши предки.

— А как понимать физическое тождество?

— Буквально. Совершенные близнецы, хотя и от разных родителей. Высокомудрая МУМ едва не впала в электронное безумие при обработке их данных, на третьем запросе она уже путала их.

Генрих, помолчав немного, заговорил опять:

— Зачем летел Спенсер на Марс? Ты объяснял, но я забыл.

— Изучить энергию марсианской растительности. Физики считали тему важной.

— А его двойник? Они не были знакомы? Разумеется, если не исходить из посылки, что оба — одно существо.

— Они сейчас лежат рядышком, повергая своим сходством в трепет студентов-медиков. Наличие двух тел доказывает, что существа они разные.