Яцько стоял рядом растерянный и молча следил, как дядько Свирид то выговаривал Звенигоре, то кидался к телу своего хозяина, то бил в отчаянии себя в грудь, рвал на голове волосы. Звенигора с усмешкой наблюдал за переживаниями Многогрешного, но это вскоре ему надоело.

— Подожди, старик!.. Замолчи! — гаркнул наконец сердито. — Нашёл родича, черт бы его забрал! Неужто до смерти нанялся к нему внаймы?

— До смерти? Кто? — переспросил встревожено Многогрешный и захлопал маленькими покрасневшими глазами. Но, видя, что Звенигора по крайней мере не собирается его бить, снова поднял голос: — До смерти или нет, а раньше срока никому помирать не хочется. Ежели тебе, запорожец, захотелось к чертям в пекло, то других незачем за собой тянуть!..

— Почему в пекло? Бегите вместе со мною. Глядишь, судьба улыбнётся — вернёмся домой, к своим!

— У дурного попа и молитва дурна! — вновь рассердился Многогрешный. — Ты что, совсем рехнулся, парень? Отсюда никто ещё не убегал. Шутка ли — полсвета отмахать, чтобы до дому добраться. И всюду ждут тебя опасности: непроходимые моря и реки, янычары и каждый вооружённый турок, голод и жажда! Легко сказать — бегите! А ты подумал, как это сделать?

Но тут вмешался Яцько:

— Хочешь не хочешь, дядька Свирид, а бежать придется! Сам же говоришь — закатует хозяин…

— И ты туда же? — окрысился на мальчонку Многогрешный. — Дурень, мы здесь почти как вольные, сыты, одеты… Что тебе ещё надо?

Звенигору охватило негодование. Так вот как запел этот проклятый потурнак! Плевать ему на свободу, на родную землю! Ему бы брюхо набить бараниной, а там пропади все пропадом! Эх, тяпнуть бы саблей по дурной голове, чтоб треснула, как переспелая тыква! Да нельзя — пользовался его гостеприимством. Потому ответил сдержанно:

— Свобода всем нужна, дядько Свирид. Неужто не тянет тебя домой, к детям, к жене, к родным? А если и нет их, то просто в наши обширные степи, где пахнет чабрецом и пшеницей, любистком и гречками…

Многогрешный поскрёб лохматый затылок. На какой-то миг в глазах вспыхнул огонёк, какое-то воспоминание о давно утраченной жизни, но сразу же потух. Снова на Звенигору взглянули исподлобья маленькие злые глазки.

— Не баламуть души, запорожец! Иди себе прочь, с глаз долой!

— Ну и пойду. Оставайтесь! Пропади вы пропадом! — крикнул в сердцах Звенигора и вскочил на коня.

— Подожди, Арсен! — кинулся к нему Яцько. — Я тоже с тобой!

Он вскочил на круп коня позади Звенигоры, и они мгновенно исчезли с глаз ошалевшего Многогрешного, который, понурив голову, остался стоять над распростёртым телом своего хозяина.

Несколько дней Звенигора и Яцько петляли по горным хребтам и долинам, пока добрались до зелёных склонов Кызыл-Ирмака.

Наточив на камне кинжал, Звенигора побрил себе голову, подрезал бороду и стал похож на турка. Красивая одежда Ферхада очень шла к нему. Худощавое лицо с густыми темно-русыми бровями и носом с горбинкой было красиво и горделиво. Встречные каратюрки, завидев вельможу, издали кланялись ему чуть не до земли.

Туго набитый золотыми монетами кошелёк Ферхада открывал перед путниками двери придорожных харчевен. Никто не смел приставать к знатному страннику с расспросами, кто они и куда едут. Это навело Звенигору на мысль: пересечь таким образом всю Турцию и добраться до самого Чёрного моря.

На правый берег Кызыл-Ирмака они переправились паромом. Теперь дорога шла над рекой: то уходила в горы, то сбегала к реке. С утра до вечера беглецы упрямо продвигались на север и за два дня успели оставить за собой добрых двадцать фарсахов пути.

Однажды, когда дорога проходила по узкому ущелью, наперерез им из зарослей выскочило несколько вооружённых людей.

Звенигора осадил коня. Чёрные, мрачные фигуры с короткими ятаганами и острыми пиками в руках кинулись к нему. Передний схватил коня за уздечку, двое наставили пики.

— Слезай, эфенди! — приказал передний, великан с чёрным, рябым, не то от оспы, не то от окалины, лицом. — Приехали!

Звенигора спрыгнул на землю, но не успел он наградить парой-тройкой тумаков нападающих, как его обезоружили и связали за спиной руки. Яцько стоял сбоку — о нем все забыли. Заметив, что на него не обращают внимания, паренёк потихоньку отступил к обочине и юркнул в кусты.

Не дав Звенигоре опомниться, ему накинули на шею аркан и потащили вверх по еле заметной лесной тропинке.

Поднимались долго. Сзади вели коня. Впереди и по бокам шла стража с пиками.

Наконец отряд добрался до небольшого горного озера. Здесь, на берегу, сновало много вооружённых людей. Под скалами стояли серые шатры, покрытые кошмами. Горели костры. Над ними на треногах висели казаны.

Посреди поляны, перед пещерой, сидело на цветном ковре несколько человек. Звенигору подвели к ним. Они с интересом осмотрели его богатую одежду и оружие, которое воины положили перед ними на ковёр.

— Кто ты? — обратился к Звенигоре чернобородый мужчина средних лет, судя по одежде и оружию главный здесь.

— Сначала развяжите, — мрачно сказал Звенигора, чувствуя, как немеют туго затянутые руки.

Чернобородый кивнул охране, и кто-то кинжалом разрезал верёвки.

— Кроме того, я хотел бы знать, к кому я попал и на каком основании меня задержали.

— Эфенди, у тебя, очевидно, аллах отнял разум! — повысил голос Чернобородый. — Твоё время спрашивать прошло. Теперь отвечай, кто ты? Как твоё имя?

— Я невольник, — ответил Звенигора. — Запорожский казак.

— О! — Чернобородый многозначительно поднял указательный палец. — Я же сказал, что эфенди со страха утратил разум или насмехается над нами. Но хитрит он напрасно! Ведь его имя выбито на этом оружии, которое отобрали у него мои воины. Не так ли, достопочтенный эфенди Ферхад?

— Я не Ферхад… — начал было Звенигора, но Чернобородый перебил его:

— Сказки нам не рассказывай! Уж если ты вздумал дурить нас, Ферхад, то придумай что-нибудь более похожее. Какой же простак поверит тебе, что у беглеца-невольника будет в распоряжении чистокровный конь, дорогое оружие, прекрасный наряд да в придачу туго набитый динарами и курушами[63] кошелёк?

«Что ему ответишь? — подумал Звенигора. — Что я убил Ферхада и забрал его вещи? Но кто знает, как посмотрит на это Чернобородый… Не прикажет ли повесить за убийство?.. Однако настаивать на своём, не объясняя, откуда у меня вещи и оружие Ферхада, тоже опасно… Куда ни кинь, всюду клин… Лучше говорить правду!»

— Я убил Ферхада и воспользовался его вещами, — сказал Звенигора. — И если вы хотите судить меня, то судите за мою вину, а не за чужую.

— Это что-то новое, — насмешливо промолвил Чернобородый и обратился к своим помощникам: — Как, друзья, поверим ему на этот раз?

— Я поверю ему только после того, как он окажется в петле, собака! — выкрикнул рябой великан, что руководил нападением на дороге. Он зло взглянул на Звенигору опухшим после стычки глазом.

— Я тоже не верю, — вставил один из тех, что сидели на ковре рядом с Чернобородым. — Мы все слышали о жестокости Ферхада. Теперь узнали о его лживости… Я предлагаю допросить его с огнём. Посмотрим, что запоёт спахия, когда станцует босыми ногами на раскалённой жаровне…

— Да! Да! — закивали головами остальные. — Допросить с огнём!

Звенигора побледнел.

Чернобородый хлопнул в ладоши — к нему подбежал молодой воин, что стоял вблизи на часах.

— Принеси жаровню!

Вскоре принесли жаровню с горящими углями и кузнечными принадлежностями — клещи, молоток, широкую железную полосу. К жаровне подошёл великан с подбитым глазом, положил железную полосу в жар.

— Ну, сейчас Ахмет Змея заставит его заговорить! Он развяжет ему язык! — послышались голоса.

Звенигора рванулся из крепких рук стражи, но его ударили чем-то тяжёлым по голове, а на шею накинули петлю аркана