— Ага Кучук, — подсказал Звенигора.

Паша кивнул головой и заговорил снова:

— Я приложу все силы, чтобы покарать разбойников…

— И возвратить мне моё добро, — вставил Звенигора.

Но паша сделал вид, что не расслышал этих слов.

— Я пригласил тебя, ага, чтобы узнать о подробностях нападения… Может, это наведёт славных защитников падишаха, непобедимых воинов властителя трех материков, на след мерзких грабителей.

Звенигора почувствовал себя непринуждённо. Все идёт хорошо. Лёгкое волнение, которое он испытал перед входом в зал, исчезло. Появилась уверенность, что все закончится благополучно.

— Благодарю за сочувствие, эфенди. Правда, я был очень расстроен случившимся. Но, к счастью, немалая часть моего богатства осталась при мне в виде драгоценностей, с которыми в дороге я не расстаюсь.

— О!.. — вырвалось у Каладжи-бея.

— Это позволит мне, о светлейший паша, засвидетельствовать тебе своё уважение скромным подарком… — Звенигора вынул из кармана золотой перстень с драгоценным камнем.

По залу прокатился сдержанный гул. Гости вытягивали шеи, чтоб лучше рассмотреть и подарок и необычного купца.

От наблюдательного взгляда Звенигоры не ускользнуло, как жадно блеснули глаза паши. Он с удовольствием принял перстень, надел его на палец, некоторое время полюбовался самоцветом, подставлял его солнечным лучам, а потом взял Звенигору под руку:

— Благодарю, мой друг! Позволь познакомить тебя с моими гостями. Это достойнейшие люди нашего города, а также отважные воины солнцеликого падишаха, да продлит аллах его годы!

Он вёл Звенигору вдоль ряда гостей и называл их имена. Наконец Звенигора услышал имя, не выходившее у него из головы:

— Сафар-бей!

Перед ним стоял молодой, красивый ага. Он был среднего роста, худощав, но широк в плечах. Видно, обладал недюжинной силой и ловкостью. На бледном лице, которое скорее было под стать монаху, чем воину, чернели пытливые глаза.

— Ты знаешь меня? — спросил Сафар-бей, заметив, как оживился, услышав его имя, чужеземный купец.

— Ещё бы! — Звенигора внутренне собрался, почувствовав опасность. — Кто же не знает о подвигах доблестного воина Сафар-бея! Ещё по ту сторону Балкан мне рассказывали о славных победах его над гайдутинами, которые, как саранча, покрыли этот край. Слышал и о клятве Сафар-бея истребить до последнего повстанцев воеводы Младена…

— Собаки Младена! — выкрикнул Сафар-бей, и глаза его злобно блеснули.

— И всех, кто их поддерживает, — подхватил Звенигора. — Потому-то я так и обрадовался, услыхав такое почтенное имя и увидев своими глазами самого Сафар-бея.

— Благодарю, — сухо сказал Сафар-бей, больше ничем не проявляя своих чувств и никак не реагируя на лесть.

— Когда я услышал это имя, то подумал: сам аллах посылает мне встречу с отважным воином! Уж если он захочет, то сумеет найти и покарать злодеев, ограбивших меня.

— Можешь быть уверен, ага Кучук, — вклинился в беседу Каладжи-бей, — что они не ускользнут из рук Сафар-бея!

— Тогда я заранее благодарю Сафар-бея за будущее освобождение моего отца, которого гайдутины ранили и взяли в плен.

— Твой отец попал в руки этих негодяев?

— Да. И потому я решил остаться здесь до тех пор, пока не вызволю его или не узнаю о его судьбе. А ты, высокочтимый Сафар-бей, позволь в знак моей сердечной признательности и почтения подарить одну безделушку… золотой медальон. В Ляхистане польские рыцари в походах хранят в таких медальонах локоны своих возлюбленных…

Звенигора поднял тонкую золотую цепочку, и медальончик закачался, как маятник, поблёскивая самоцветами.

У Сафар-бея блеснули белые зубы, лицо чуть порозовело. Видно, блеск золота подействовал и на этого сурового воина. Однако он сдержанно произнёс:

— Благодарю. Подарок обязывает отплатить добром. У меня ничего нет, кроме оружия и рук, которые им владеют. Клянусь аллахом, наилучший подарок для всех нас — это уничтожение гайдутинов! Поэтому я не сложу оружия до тех пор, пока хоть один болгарский разбойник будет дышать воздухом Старой Планины, как зовут они Балканы! Я отплачу им сполна за твои потери и за твоего отца, чужеземец! Ты доволен?

«Одержимый! — подумал Звенигора. — Недаром воевода Младен жаждет его смерти. Это действительно опасный враг».

А вслух произнёс:

— Конечно, доволен, Сафар-бей! Разбойники — злейшие враги мирных купцов, которые несут стране благосостояние и процветание.

В это время в открытое окно с площади донёсся какой-то тревожный шум. Все начали прислушиваться. Каладжи-бей переглянулся с Сафар-беем и сказал:

— Господа, наш добрый друг Сафар-бей хочет показать нам результаты своего первого в этом году похода на неверных, то есть на разбойников-гайдутинов. Прошу вас всех на площадь! И тебя, Кучук-ага, тоже милости прошу с нами. Сейчас ты будешь иметь возможность убедиться, что власти солнцеликого падишаха искореняют разбой на дорогах так же успешно, как завоёвывают доверие у чужеземных купцов своим добрым отношением.

Выйдя из дома, Звенигора заметил, что на площади произошли перемены.

Вместо одиночных, разрозненных групп аскеров и горожан стоял огромный четырехугольник, внутренние стороны которого составляли аскеры, а наружные — жители города. Посреди четырехугольника суетилось несколько человек, что-то сооружая.

Звенигора огляделся: Драган куда-то исчез.

Паша Каладжи-бей со знатными горожанами и воинскими старшинами поднялся на деревянный помост, окружённый аскерами, взял Звенигору под руку, доверительно шепнул:

— Сейчас мы потешимся прекрасным зрелищем!

Он кивнул головой аге, который распоряжался на площади. Тот помчался выполнять распоряжение, известное ему, очевидно, заранее.

Среди толпы нарастала тревога, постепенно сникал людской шум и говор, замерли мрачные ряды аскеров. Загремели тулумбасы[86]. Зазвучала протяжно и надрывно зурна. Аскеры вытянулись. Послышалась отрывистая команда, и в проходе между воинами появился великан в красной одежде и чёрном колпаке, который закрывал лицо. Сквозь прорези колпака блестели глаза. В правой руке великан нёс, словно игрушку, тяжёлый с широким лезвием топор.

«Палач!»

Звенигора вздрогнул. Предчувствие оправдалось: теперь понятно, на какое зрелище пригласил его паша.

Палач не спеша прошёл в середину квадрата, созданного рядами воинов, поклонился паше со старшинами и резко сорвал покрывало со свежеобтёсанной колоды. Вогнал в дерево топор, отступил на шаг и замер, скрестив на груди толстые волосатые руки.

В тот же миг послышался топот копыт, грохот колёс, и на площадь выехала большая арба, в которой стояли пять связанных простоволосых мужчин. Когда арба приблизилась, Звенигора среди обречённых на казнь узнал Момчила. Старик стоял впереди. Лёгкий ветерок теребил его длинную седую шевелюру. Во взгляде не было страха, только угадывалась затаённая печаль.

«Что делать? — метались мысли казака. — Как спасти старика? Просить пашу? Сафар-бея? Но чем объяснить такую просьбу? Она может вызвать серьёзное подозрение… Погубить все… А где Златка? Что с нею? С Якубом? Неужели и они здесь, среди зрителей этого жуткого зрелища ?»

Смертников стащили с арбы, поставили в ряд, лицом к помосту.

Наступила зловещая тишина. С гор повеяло ветерком. Захлопали полотнища знамён. Площадь замерла.

Каладжи-бей взмахнул рукой. На край помоста вышел высокий, худой кази-ясахчи[87] в белой чалме со свитком пергамента в руке и зычным голосом начал читать. Переводчик сразу же, слово в слово, переводил на болгарский язык:

— «Указ паши околии, высокочтимого Каладжи-бея. Именем нашего наияснейшего падишаха Магомета Четвертого я, сливенский паша, приказываю всем подданным падишаха выискивать и уничтожать изменников и разбойников-гайдутинов, их родных высылать в дальние вилайэты[88], а имущество и земли передавать в собственность Османской державы.