Но Леша разворачивается и уходит будить Ильюшу. Оставляет меня в который раз в полном раздрае. И с надеждой, что за этот день, который он, видимо, планирует тут провести, я смогу таки сломать его тормоза. И проверить: настолько ли удобна та кровать, предназначенная для долгих и утомительных часов разврата. Сломать и проверить — отличный девиз сегодняшнего дня.

Не переключайтесь. Все самое интересное впереди.

Интересно, смогли бы вы часами смотреть на любимый десерт без возможности съесть? Просто сидеть и, черт возьми, смотреть? Даже не дотрагиваться. Только облизываться и пожирать взглядом. Ну что, легко? Вот и мне сложно. Настолько сложно, что я уже не знаю, куда себя деть. С коробками покончено. Вещи разложены по шкафчикам и полкам. Гардеробная — это у нас такой пафосный гигансткий а-ля шкаф, который сделан вместо кладовой — завалена моими и Ильюшиными шмотками. Я даже специи расфасовала вместе с различными сухофруктами и орехами для начинок десертов. И пыль протерла во всей квартире. Даже обед приготовила. А деть себя попросту некуда. Осталось только упороться вконец и начать гладить содержимое «гардероба». Но тут работы на весь день… И это как бы перебор.

— Мне не нравится стеклянный стол. — О, нашла к чему придраться. Но он и правда меня не устраивает. Потому что споткнись ребенок и полети в это произведение искусств, тот разобьется и, не дай бог, быть беде.

— Чем же? — Ну вот ни капли любопытства в голосе.

— Тем, что он не безопасен, когда в доме маленький ребенок. Забери его и красуйся у себя дома. — Сказать бы, что мне и темная шторка в одной из ванн не нравится, но решаю не перебарщивать. Хотя… — И шторка в ванной слишком мрачная. Черная. Ужасно.

— Значит, мойся в другой. Благо у тебя тут их целых две.

— А еще ножи недостаточно острые. — Гулять так гулять. Доставать так полностью, чтобы жизнь малиной не казалась. Осматриваюсь и думаю, что же еще такое ляпнуть.

— Что-то еще? — ехидно интересуется. Берет тебя, дорогой? Отлично. Это показатель того, что двигаюсь я в верном направлении.

— Коврика нет при входе в квартиру. И москитной сетки на окне на кухне. А еще мне кресло-качалка на балконе нужна.

— Правда, что ли? И как же ты в той своей халупе без этого жила?

— Страдала и мучилась неимоверно. — Наглость во всей красе. Невинно хлопаю глазами. Смотрю, как он собирается на выход. И вот даже интересно, правда ли он выполнит мои капризы.

И ведь выполняет. Почти. Спустя два часа появляется на пороге с огромной коробкой. И — ура! — с креслом. Плетеное, удобное, большое. Разве не счастье привалило? Распаковывает его, затаскивает на балкон, немного нервно кинув туда маленькую подушку и новенький красивый плед. Явно мягкий, но бросаться с детской радостью и убеждаться, подолгу лапая руками, не хочу. Не при нем, по крайней мере.

Начинает разбирать коробку со столом. Стаскивает картон, раскладывает пакеты с шурупами и прочим. А тот оказывается еще больше и длиннее чем его предшественник. Черный. Деревянный. И совершенно ненужный. Но повыпендриваться-то надо. И так и хочется поддеть по поводу не купленной шторки, но не лезу. Пусть так. Свою часть я отвоевала. И продавила его величество, что маленькая, но все же победа.

— Иди сюда, — подзывает спустя минут двадцать. Раздраженный в окружении открученных ножек. — Подержи, — кивает на одну из них. А я думаю, с какой стороны подстроиться, да так, чтобы Леше было максимально неудобно. Усаживаюсь такая себе впритык, ставлю деревянную часть стола между ног, обеими руками схватив ее. И поза архидвусмысленная. Потому что ему приходится, дабы видеть, куда и что он вкручивает, наклоняться поближе, а это в каких-то там сантиметрах двадцати от моих хлопковых трусов, что натянуты на пятую точку. Так как я по привычке шастаю в длинной майке дома. Ну а что? Девиз дня ведь: сломать и проверить. Вот и будем ломать терпение Алексеева. Раскалим добела и посмотрим, что из этого выйдет. Если раскалим…

Наклоняется и выдыхает. Вставляет в отверстие шуруп. И, чертыхнувшись, снизу вверх смотрит на меня.

— Отвертку подай. Она закатилась за твою спину.

Ах, отвертка? Ну конечно. Прогибаюсь, откинувшись назад, рукой шарю по полу. Хотел представление? Да, пожалуйста. То самое родимое уже в руке, но специально медлю. Не одной же мне весь день облизываться на его недоступность. Но игра на то и игра, чтобы делать все медленно и красиво. Потому-таки отдаю инструмент и наблюдаю за его действиями. За венами, что напряжены под кожей рук. Умелыми пальцами и глазами, которые скользят от стола ко мне, от меня к столу. И черт его знает, кого я сейчас дразню больше. Себя или его. Потому что он или нечаянно, или специально, но задевает мое бедро пальцами, вызывая полчище мурашек, которые дружным табуном бегут по коже. А в теле натянутой струной звенит просыпающееся возбуждение. И картинки в голове вспыхивают одна краше другой. Воображение на максимум разогнано. И я, конечно, не эксперт, но мне кажется, вряд ли здоровый мужик может терпеть подобное довольно долго. Тут срабатывают самые низменные инстинкты. Тут не работает голова… Наверное. Надеюсь.

Одна прикручена. На очереди три. А у меня уже состояние расплавленного на солнце кусочка масла. И остается только молиться всем святым, чтобы все там внизу было на высшем уровне и не выделялось слишком много влаги от играющего возбуждения, иначе… Иначе станет заметно подобное не только мне. Что как бы и не плохо. Но нежелательно, ибо у меня идея фикс сорвать его терпение с петель, а не показать собственную слабость перед ним.

Перекидываю ногу через высокую ножку стола. Специально, конечно же. Отодвигаюсь в сторону и сажусь в такую же позу с другой стороны. Дубль два, красавчик. Дубль, мать его, два. Кто сдастся первым? М-м?

Знакомый блеск глаз. Слишком знакомый и долгожданный, но руки твердо делают свое дело. А рукава-то уже закатаны по локоть. Нервничает? Да ладно? Леша? Нервничает? С чего бы это вдруг? Становится чуток смешно. Самую малость. Самую-самую малость. Куда больше же меня вставляет сама ситуация и молчание. Оглушительное, где слышен лишь тихий звук его манипуляций и собственное дыхание.

Пульс чечеткой барабанит в висках. И вторая долбаная ножка, которую я держу начинающими дрожать руками. Специально придвинувшись еще ближе, чем в прошлый раз. Ну, куда уж больше-то провоцировать? Мне что, трусы с себя стянуть? Откуда столько терпения в этом невыносимом мужчине? Да я бы на его месте наплевала на этот чертов стол, опрокинула бы на пол и выдрала по первое число, чтобы неповадно было. А он тут показывает чудеса выдержки. Словно кроме отвертки и шурупа нет ничего важнее в данный момент. Только лишь прожигает взглядом нечитаемым, как и всегда. Только вряд ли настолько равнодушным, насколько ему хочется показать. Идиот…

— Свари-ка мне кофе. — О господи. Этот чуток охрипший голос как ласка пробегает вдоль позвоночника. Не настолько ты кремень, Леша? Да? Только мне вот совсем не жаль.

— А как же стол? — Сама невинность с задранной майкой и оттеняющими загар бежевыми трусиками. Милость какая. Неужели не хочется трахнуть? Я бы трахнула.

— Не убежит, — слишком резко для равнодушного. Слишком быстро, будто ищет путь отступления и отсрочку.

Что же. Хочет кофе, будет ему кофе. Обеими руками схватившись как за шест, подбираю к себе ближе ноги и плавно встаю, чуть ли не обтираясь об ножку. Чтобы после неспешно прошествовать на кухню, кожей чувствуя хлесткий взгляд, кинутый вдогонку. Терпит? Пусть терпит. Зато я развлекусь. Если не свихнусь от собственной игры. Возможно, глупой и неуместной. Кто же спорит-то? Только долбаное сердце просит хоть какого-то развития событий, а тело слишком соскучилось без долгожданного напора. Уже скрутило все в узел давным-давно. Болезненный требовательный узел.

Рассыпаю сахар, потому что пальцы подрагивают. Открываю окно и закуриваю. Назло и потому, что самой нужна передышка. Впереди две чертовы ножки, и раз уж начала, то заканчивать нужно в том же духе. Только вот между ног дискомфортно. Потому что не сухо. Рядом с ним в принципе сухо быть не может. Бля… Зря, наверное, все-таки я заварила эту кашу. Наверное. Или не зря?..