— Позовешь, когда нужно будет помочь вылезть. — Убираю побыстрее руку. Утираю лоб, пытаюсь не смотреть на него. Не могу потому что. Внутри трусится все.

— Ты не закончила, — хрипло, наэлектризовывая меня в секунду. Кажется, даже волосы на затылке зашевелились от интонации. Повелительной. Заставляющей подчиняться. Скашиваю на него взгляд. Вижу, как он медленно облизывает губы. Понимаю, что ни черта мне не светит. Но, полагаю, моей рукой дрочить куда приятнее, чем самому. Что же…

Снова сжимаю его в руке. Присев на корточки у ванны, стараясь не потревожить сломанную ногу. Отдрачиваю остервенело, опустив глаза и наблюдая. Ловя себя на мысли, что могу и сама с легкостью взорваться, если чуть-чуть помочь. Но не стану. И хочется смеяться как истеричка и в тоже время плакать. Но я заканчиваю начатое. Смотрю на белесые вязкие капли. Чувствую пульсацию в ладони. Сгорая от кучи эмоций сразу, чтобы после, будто обжигаюсь, отдернуть руку и выскочить из комнаты. Рвано дыша и чувствуя, как в горле бьется сердце.

Я думала, что самая большая проблема — это скучающие небожители. Ошиблась. Сокрушительно ошиблась. Потому что самая большая проблема — это Леша в его теперешнем состоянии. И черт его знает, насколько меня хватит. Черт его знает…

Знаете, жить на одной территории с мужиком, к которому не испытываешь, мягко говоря, очень мягко говоря, равнодушия, — сложно. Я бы сказала даже кошмарно. Причем не какие-то-там считанные часы, а двадцать гребаных четыре часа семь долбаных дней в неделю. Спасает только ставший настоящим глотком свободы сон. Тогда нет странных молчаливых взглядов, непонятных полунамеков и скотского поведения.

То, что Алексеев пытается меня унизить и очень извращенным образом наказать, я просекла довольно быстро. Его заплывы в ванной участились, равно, как и почти приказ помогать ему в этом. Позволяя касаться собственного тела, он совершенно не проявлял никаких ответных шагов. Я стала рабочими руками и громоотводом при вспышках дурного настроения. К слову, частых довольно-таки, и черт его знает, с чем оно, собственно, связано.

Потому, когда появляется лазейка, и я могу свалить из дома хотя бы на пару часов, дабы закупить продуктов и прочих мелочей, я буквально улетаю на крыльях счастья из квартиры. За неимением теперь личного транспорта, эксплуатирую Лешину машину. И не скажу, что мне это не нравится. Автомобиль воистину шикарен. Он, как и хозяин, жесткий, красивый и будто имеет характер. Еще какой характер…

Долгое шастанье между рядами в гипермаркете действует медитативно. Смена обстановки и незнакомые лица как-то умиротворяют, что ли. И хочется улыбаться даже кассиршам, которые вечно недовольные и уработанные, просто потому что им еще хуже, чем мне. Наверное. Видя, в принципе, кого-то, у кого в жизни дерьмо похлеще, мне становится лучше. Это эгоистично и даже цинично, но каждый успокаивает нервишки, как умеет и как может себе позволить. И почему, собственно, нет-то?

Уже стоя на кассе, ловлю себя на том, что моя тележка почти наполовину забита ненужными мне вещами. Вещами и мелочами для комфорта Леши. И от этого несколько грустно. Потому что я забочусь о нем. Ухаживаю. Присматриваю, а в ответ не получаю вообще ничего. Обидно даже. Хотя нет, все же кое-что получаю. Тренинг своего сраного долготерпения, стрессоустойчивости и сдержанности. Ибо, если бы я не одергивала себя регулярно, мы бы скандалили каждый божий день. И то ли он намеренно такой невыносимый и испытывает меня, либо бывший муж становится брюзгой и ведет себя как великовозрастный дебил. Сложно выбрать верный вариант ответа. Вот, правда, сложно.

Приехав домой, рассчитываю на целительную практику в виде готовки подальше от недовольства и требовательности Алексеева. Потому что чертова кухня теперь мое единственное убежище, куда он не сует свой нос. Но по возвращению замечаю незнакомую пару обуви и почти узнаваемый чужой запах.

Огромный плюс в шикарном евро ремонте — это отсутствие скрипа в половицах. Что позволяет мне бесшумно проскользнуть в зал и уставиться на идеализированную картину ебаного семейного воссоединения на моей кровати. И нет, Лешенька никого не трахает. Но лучше бы он это делал, возможно, стал бы как минимум добрее. Там все куда болезненнее для меня в моем каком-то клинически неизлечимом состоянии. На кровати лицом ко мне сидит Леля. Между ней и Лешей сидит милое маленькое существо, а его величество лежит, улыбается и беседует с ними обеими. И все как бы ничего. Имеет право. Квартира-то не моя. Но Олина рука, что плавно гладит его голую спину, и вся эта домашняя, привычная, видимо, для них атмосфера впивается острыми когтями в мое нутро.

Стыдно, но я ревную. Так оглушительно. Патологически ревную и не могу никак с этим справиться. Бывшая — или все еще действующая — жена все еще любимого мной мужчины смотрит на меня сложно трактуемым взглядом. Не прекращает собственных действий, продолжает разговаривать с находящимися с ней рядом двумя людьми, а вот глаз от меня не отводит. Злорадно? Или похуистически — опять же не знаю. Но это бесит. Настолько сильно, мать его, бесит, что даже удивительно. Потому что вроде не должно. Вроде. Но дергает внутри так, что похлеще серьезного нарыва. И скребется кошка в душе. Всего четырьмя лапами раздирает внутри. И я не нахожу ничего лучше, как свалить на кухню и не отсвечивать. Так как возмутиться не имею права. Да, собственно, и не имеет оно смысла. И вряд ли будет какой-либо результат, кроме моего ущемленного вконец самолюбия. Хотят там миловаться? Да пожалуйста.

— Хочется плюнуть тебе в лицо. — Хмыкаю под нос, услышав женский голос, обращенный явно ко мне. Не поворачиваюсь, продолжаю заниматься кухонными делами. Попросту игнорирую стоящую сзади фигуру. — Вот скажи мне, как ты умудрилась чуть не угробить мужика? Я тебе его целым и невредимым отдала. Живого и здорового. А ты? Не умеешь, дорогуша, — не берись. — А яда в голосе тонны. Только от ее слов хочется заржать, будто в припадке. Равно как и от громкости произнесенных фраз. Намеренно. Чтобы Леша услышал каждое чертово слово. Сука. Она все же сука. Не удивляет. Не цепляет. Но личико подправить ей хочется. Отбивным молотком, который у меня в руке, аккурат опускающийся на очередной кусок свинины. — Косорукая. — Провока-а-а-а-ация во всей красе.

— Где же ты была, милочка, пока я денно и нощно отиралась в больнице, поднимая его на ноги?

— Сама накосячила — сама смотри.

— А ты глупее, чем я думала. А может, даже тупее. Иди куда шла, а? — Улыбка с лица не сходит. Ее реакция и буквально каждое слово вызывают приступ необъяснимого веселья. Потому что какая дружащая с головой баба может начать нести такую ахинею? Ну, бред же полнейший. Взять и обвинить меня в том, что у ее бывшего, или еще пока настоящего, мужа производственная травма. Мне что, со щитом за ним по объектам ходить? Мне, блять, заняться больше, что ли, нечем? Да и с хера ли, извините? Он мне кто? Кто я ему?

— Добьешь ты его дура, добьешь. Жалко мне его, только свои мозги не вставишь. — А гонора же, матерь божья, на десятерых хватит. Самомнение и чувство собственной важности бьет изо всех щелей фонтаном.

— Твои-то? Сомневаюсь, что мозг альтернативно умной особы кому-то сгодится в обиходе. Последствия будут крайне печальные. Так что повторюсь: иди куда шла. — С силой врезаю молотком в очередной кусок мяса. И выдыхаю, все еще не стирая ухмылку с лица, когда она, наконец, уходит. Полностью уходит.

Забрав Ильюшу из сада, поужинав втроем и убрав после трапезы, занимаюсь ребенком. Играем, разговариваем, просто валяемся. Леша же выглядит крайне задумчиво. Я бы сказала — чересчур даже. Что сподвигло? Мыслей куча. Только какой из вариантов верный? Ему явно не по нраву была наша стычка. Только по этому поводу он не сказал ни слова ни до, ни после ее ухода.

И все продолжается в привычном за последнее время ключе. Душ. Укладывание сына спать. Какие-то мелкие дела по дому. И вот я уже намереваюсь по привычке отправиться к Илье и лечь спать, хорошенько покурив перед этим в кухонную форточку, как слышу голос Леши из открытой комнаты: