— У тебя не спросила, — рявкаю вместо того, чтобы нормально ответить, что курю я второй день кряду и по его же вине. После шести лет перерыва. И не закурила бы, если бы не сорвали нервы.

— Почему нельзя просто по-хорошему все решить? Для чего эти показательные выступления в твоем исполнении?

Мистер долбаная невозмутимость. И как я могла прогнуться и буквально растерять всю себя в нем когда-то? Как малолетка влюбиться и поставить единственный приоритет из возможных — его. И точка. Только он, он и он, ничего больше не было важным.

Со стороны тридцатидвухлетней я кажусь себе тупорылой дурой, не видавшей жизни и с полным отсутствием серого вещества. Любовь головного мозга это было, а не настоящие чувства.

— По-хорошему? Это как, а, Леш? Будешь приходить по выходным и складывать с ним конструктор в нашей однокомнатной квартире, пока я умираю возле газовой плиты, выпекая тысячами ебучие коржи для тортов, которые — единственные живые деньги, обеспечивающие пропитание и жилье моему сыну? М-м? Или будешь водить его по зоопаркам и аттракционам по праздникам, впихивая в руки пафосные подарки, делая вид, что у него есть призрачный отец в жизни? Хочешь избавить себя от мук совести или не стать в собственных глазах конченным мудаком, который осознанно откажется от родной крови? — на одном дыхании, приблизившись куда ближе, чем было бы прилично, чеканю ровно в глаза. — Ты ему никто. Чужой человек, который появился сегодня в его жизни и назвался отцом. Мечта всех детей на планете — двое здоровых родителей, только я дарила и дарю ему любовь за двоих эти годы, и в тебе мы не нуждаемся! Проваливай вместе со своими деньгами, наигранными улыбками и нелепыми вопросами, будто ты никогда в жизни не общался с существом младше десяти лет! Проваливай, черт бы тебя побрал, долбаный урод, нахрена ты вообще появился? Какого члена ты делаешь в этом городе, где тебя не должно быть в помине?! Ты же ломаешь все, что я строила годами. Поимей ты хоть крупицу совести и просто уберись подальше со своим идеальным семейством. — Как же я зла. Понимаю, что сигарета за время моей пламенной речи истлела. Выбрасываю подгорающий фильтр и снова закуриваю. Хотя от горечи уже подташнивает. Не даю даже слова вставить, не вглядываюсь в его лицо, просто ору, будто сквозь него. Как в стену. — Проваливай. Просто, блять, проваливай. Не порти жизнь ни мне, ни Илье. Я выстрадала его. Он мой. Смысл. Жизнь. И единственный человек, достойный искренней от всего сердца любви. Я не отдам его тебе. Я не позволю подвинуть меня.

— Ангелина, успокойся, вас слышно в кафе. Илья успел заметить твое отсутствие, и он явно объелся и хочет спать, — голос сестры выдергивает обратно в реальность. Меня выключает так же внезапно, как я вспыхнула недавно. Будто отключили питание, выдернув шнур из розетки. — Ты же не курила, — удивленно приподнимает бровь, поправляет очки и забирает сигарету из моих рук. — И начинать точно не стоит, — покачивает осуждающе головой. — Пойдем, — берет меня за руку, а я чувствую, какие горячие ее пальцы, а мои будто заледенели, хотя на улице тепло, даже жарковато. — А тебе, Алексей, я советую забрать жену с ребенком и покинуть наш праздник. Достаточно уже случившегося. Неправильно ты все сделал, даже если хотел как лучше.

По пути обратно мы натыкаемся на Лелю, на руках которой крутится беспокойно дочь. Ее взгляд, если бы мог, убил бы меня на месте, но мне так все равно. Запал иссяк. Деньги все еще натирают грудь, а нервы расшатаны, как старые доски в разваливающемся заборе. И делать вид, что все в порядке, безумно сложно. Еще сложнее врать и притворяться перед сыном.

И если вы думаете, что после моего представления он уходит, то ошибаетесь. Картинно и безумно долго по моим меркам он прощается с Ильей. Обещает в ближайшие дни встретиться и провести вместе время. Улыбается тепло-тепло, что кажется в крайней степени наигранно. И мой ребенок хмурится. Серьезно смотрит совсем не взглядом пятилетнего. Кивком соглашается встретиться. Не говорит и пары слов, но внимательно и сосредоточено слушает, а после просто убегает ко мне и, крепко обняв, просит ехать домой.

И я безумно рада, что день подошел к концу.

Выдыхаю спокойно, лишь когда слышу мерное дыхание сына, уснувшего, едва голова коснулась подушки. И наплевав на то, что к завтрашнему вечеру у меня должен быть готов заказ, позволяю себе несколько часов сна.

Я слишком вымотана морально и физически. Я заслужила.

После вчерашнего устала не только я. Ребенок даже после продолжительного сна выглядит вымотанным и предпочитает отлеживаться в кровати за просмотром мультиков. А к вечеру, после того как я, наконец доделав долбаный торт, отдаю его заказчику, у Ильи поднимается температура. Где он вчера умудрился простудиться — интересный вопрос, ибо при мне он не пил ничего холодного и не выскакивал вспотевшим на улицу. Однако, как бы сильно меня текущее положение вещей ни расстраивало, исправить что-либо нытьем я не смогу. Потому отпаиваю сына горячим чаем и откармливаю вкусняшками. Уставшая и в привычном уже пессимистичном настроении передвигаюсь по кухне, подготавливая к завтрашнему дню различные крема. Слава богу, Леша сегодня не пытается взорвать мой телефон и не подает признаков жизни, иначе я бы продолжила вчерашний скандал с радостью. И надо бы радоваться его молчанию, а у меня все мысли так и крутятся вокруг да около. Это бесит. Бесит, что думаю. Что жду непонятно чего, злюсь и вспоминаю… вспоминаю и вспоминаю. С упорством насилуя собственный мозг.

Потому, когда ближе к полуночи появляется младший из Алексеевых, именно на него выливается весь накопившийся за день поток недовольства.

— Я не могу разговаривать, Илья уже спит, — шепчу в трубку, когда телефон оживает.

— Ясно, понятно, я около подъезда, выползай.

И хочется шикнуть или рявкнуть, но я натягиваю более-менее приличную футболку, хватаю ключи и сигареты и вываливаюсь к нему на улицу.

— И тебе привет, мегера, — посмеивается, когда я психованно плюхаюсь на лавочку и закуриваю. — Ого, что-то новенькое, ты снова решила убиваться никотином?

— Я вот думаю, — начинаю свой наезд, но меня прерывают.

— А ты умеешь?

— Не смешно, Кир, — рявкаю в ответ. — Так вот, я думаю… задушить тебя на месте или для приличия расспросить?

— За что душить или о чем расспросить? Я же говорил, что не смогу прийти на праздник мелкого.

— Придуриваешься или и правда не понимаешь? — приподнимаю бровь, давясь горьким дымом, а у того такое искреннее недоумение, что я начинаю сомневаться в своих подозрениях.

— Что-то случилось? — осторожность в вопросе наталкивает на определенные мысли. То ли причастен и виноват, потому как шелковый. То ли, наоборот, ни сном ни духом о том, какая ересь творится вокруг последние два дня.

— Случилось, — киваю, шумно выдохнув. — Еще как случилось. Западло объявилось в лице твоего старшего брата.

Шок, отразившийся на лице Кирилла, вызывает полуистерический смех. Хотя… Врать он всегда умел красиво и реалистично.

— Твоих рук дело? Так повыдергиваю их за ненадобностью, чтобы неповадно было. Мы же договаривались с тобой.

— Лина, ты ебнулась, Господи Иисусе? Мне-то зачем ему говорить о вас с Ильей? Я с ним последние годы общаюсь только по праздникам и то сквозь зубы. И мне, мягко говоря, невыгодно это делать. Он свой шанс просрал, а я уже который год добиваюсь твоего расположения. Что, на минуточку, совсем непросто, и усложнять себе задачу? Я что, на самоубийцу или мазохиста похож?

— Он твой брат и разжалобить тебя, когда ты ужравшийся в говно, как два пальца обоссать.

— А я ведь обижусь. — Не действует его угроза вообще никак на меня. То ли я слишком устала, то ли уверена в том, что даже если я обвиню его во всех смертных грехах — он не обидится. Ведь, несмотря ни на что, рядом все эти годы. В тени, не подходя ближе, чем я подпускаю, но рядом.