Много лет назад, когда маленький Ферендир только явился к Верховному Каменному Магу, чтобы вступить в число послушников храма, тот сказал: «Ты, как и все мы, родом из Хиша. Здесь царит равновесие и гармония, здесь нет места борьбе противоположностей. Наши боги-близнецы — Тирион и Теклис — такие разные и непохожие, но служат единой божественной цели. Они, как две половины Великой Мандалы, выражают борьбу и единство противоположностей. Точно так же два наставника пробудят твою еще не сформировавшуюся натуру. Они явят собой две противоположности, которые помогут тебе обуздать внутреннюю борьбу чувств и страстей…»

Ферендир с самого начала знал, почему двое его наставников так не похожи между собой и как их различия призваны помочь ему примирить соперничающие половинки собственной натуры. Однако он не предвидел странного чувства ревнивого нетерпения, которое часто овладевало им при обучении. Благодаря тонкому чутью и искусному наставлению Дезриэля Ферендир не сдавался и вдохновлял себя на новые попытки, однако при этом страстно желал заручиться хотя бы самым малым знаком одобрения и признания от Серафа. Дезриэль давал очень много — Ферендир чувствовал, что этого более чем достаточно, и сам ничего не требовал от наставника. Зато Сераф не давал почти ничего, лишь заставлял юношу потеть, лезть из кожи вон и унижаться за самую маленькую и ничтожную похвалу — и тем не менее Ферендир все равно хотел от него большего, старался во всем походить на Серафа, быть достойным Серафа и даже — в один прекрасный день — превзойти Серафа. При этом юный альв, желая почувствовать, что сам чего-то стоит и что-то может, вновь и вновь прибегал к помощи Дезриэля.

Ферендир старался быть самодостаточным и непоколебимым, как Сераф, но за поддержкой и одобрением все равно обращался к Дезриэлю.

Вот почему юноша удержался и не обернулся. Не посмотрел он и вперед — туда, откуда его мог видеть Сераф. Ферендир просто пополз дальше. Он хотел поскорее добраться до уступа, где уже не росли деревья, и войти вместе с наставниками в узкий разлом, навстречу своей судьбе. Там, вдали от остального мира, он вручит свою судьбу горе и подвергнется последнему испытанию!..

Ферендир не желал ни при каких обстоятельствах признаваться Серафу в своем глубоком страхе перед результатом этого испытания.

Он понимал, что глупо так переживать, и был почти уверен, что внешне его страх почти незаметен. И все же бушевавшие в его сердце эмоции было трудно полностью скрыть. Ферендир прошел долгий путь обучения и теперь постоянно твердил себе, что его чувства — вернее, неспособность с ними совладать — все способны погубить. В детские и юношеские годы он старался изо всех сил. Его хвалили за сообразительность, магические способности и физическое развитие, но ему никогда не удавалось полностью совладать с эмоциями, не давать им повлиять на поступки и поколебать волю. Сейчас он уже повзрослел и готовился стать полноправным Каменным Стражем храма Аларита. Однако, несмотря на мастерство, опыт и знания, полученные за нелегкие годы учебы, в какой-то частичке души послушника по-прежнему ярко пылал огонь сомнения, который постоянно пытался подорвать уверенность Ферендира в себе.

В царстве Хиш каждого люминета, в зависимости от его принадлежности к тому или иному племени, обучали наиболее подходящим способам сдерживать эмоции и принимать решения во благо всего царства и его жителей, никогда не идти на поводу у собственных интересов, желаний, страхов и мелких устремлений, но ставить во главу угла всеобщее процветание и равновесие.

Их учили тому, что эмоции — проклятье рационального мышления, бич трезвых и мудрых поступков.

Их учили сдерживать, подавлять или перенаправлять эмоции. Однако можно ли полностью освободиться от эмоций?! Ферендир всегда боролся с мощным натиском бушевавших внутренних противоречий и абсолютно бессознательных порывов, которые мешали ему выполнять долг и справляться с обязанностями.

Так, он боялся не выдержать испытание и сгинуть в недрах горы. Или, например, он страстно желал угодить Серафу, добиться его уважения — и одновременно ненавидел Серафа за то, что тот, кажется, совершенно не уважал это рвение и никогда не хвалил ученика.

Как бы Ферендир ни лез из кожи вон, в очередной раз доказывая, что ему по плечу даже самое сложное дело, все равно юноша не мог отделаться от мысли, что он самозванец и занял чужое место, принадлежавшее по праву кому-то более совершенному и достойному.

«Откуда такие мысли?» — думал Ферендир, погружаясь в медитацию или ворочаясь от бессонницы. Почему, несмотря на многочисленные достижения, он все равно тайно подозревал, что остался недостойным и не выдержит последнего испытания?

Может, он сомневался даже в Дезриэле, который верил в успех ученика? Нет! Это совсем уж глупо!

Ферендир не знал никого более достойного доверия, чем Дезриэль, и ни на кого не мог бы в такой же степени положиться. Умения и черты характера Дезриэля были самой высокой пробы, иначе он бы не пользовался таким уважением среди Каменных Стражей.

Почему же послушника преследовали такие мысли? Не потому ли, что Сераф все время казался бесконечно в нем разочарованным, не ценил его достижений и не верил в его успех? Возможно, и так… Однако само по себе это вряд ли могло стать источником бесконечных навязчивых сомнений, которые железной хваткой вцепились в Ферендира. Страхи и дурные предчувствия таились так глубоко внутри, что не могли быть связаны с поступками другого человека, пусть даже наставника. Как бы ни вел себя Сераф, источником этих мучительных глубинных переживаний было что-то еще.

Оставалось третье объяснение, самое неприятное. Может быть, несмотря на все навыки и опыт, Ферендиру просто не хватало внутреннего стержня, тех особых черт характера, которые отличали полноценного и зрелого Каменного Стража от талантливого послушника?

По сути Ферендир не был недостойным, но таковым могли его сделать сомнения, ибо по-настоящему достойные никогда не сомневаются в себе!

Впрочем, так ли это?!

В этом-то и загвоздка! Мучительная загвоздка…

Ферендир взглянул вверх и увидел, что Сераф уже дошел до каменного уступа. Там он и стоял у кромки пожухлой горной травы — она выгорела так, что почти не выделялась на фоне камней. Сераф ничего не говорил, но явно сгорал от нетерпения. Это было понятно несмотря на выражение его лица, такое же бесстрастное и непроницаемое, как и отвесные скалы вокруг. Ферендир заставил себя быстро преодолеть последний неровный участок склона, быстро перелез через гряду камней и оказался рядом с Серафом. Вскоре до них дошел и Дезриэль.

Они стояли на широком и голом каменистом уступе, отходившем от крутого склона к еще более крутой, почти вертикальной скале у них за спиной. На несколько мгновений трое альвов — послушник и два его наставника — замерли в немом восторге. За ними высилась скала, внизу терялся безлесный склон. Путники с упоением созерцали роскошный вид. Редкие чахлые ели и сосны, а также безжалостно исковерканные карликовые березы постепенно уступали место голой скале. Внизу густой темный лес словно зеленым покрывалом укутал склон и холмы на обширной равнине — ее ограничивали со всех сторон перекаты предгорий, за которыми вновь начинали вздыматься далекие горы. В пустом пространстве между горными цепями в потоках восходящего из долины теплого воздуха лениво парили хищные птицы — если прислушаться, можно было различить их хриплые крики.

Вид был восхитителен. Он одновременно переполнял Ферендира благоговейным восторгом и дарил уверенность. Парящие птицы, струи душистого воздуха с равнины, смешанные с ледяными порывами горного ветра, золотистые солнечные лучи над землями царства Хиш… Где-то далеко на востоке, за каменистой грядой, лежал их родной храм, уютно устроившийся в прекрасной тенистой лощине среди скал, под водяной взвесью водопадов. Ферендир, Дезриэль и Сераф вышли оттуда всего несколько часов назад, но теперь казалось, что это было очень давно.