— Мам, а ты когда-нибудь встречала благодарных детей? — лукаво спросил Ислам.

— Я надеюсь на тебя, ты моя последняя надежда. Два твоих старших брата живут себе и в ус не дуют, им до меня дела нет, я надеялась, что твоя сестра будет мне опорой в старости, но она будто нарочно вышла замуж за человека из другого города и укатила подальше. Вот я и думаю, может, мне, не дожидаясь дома престарелых, пойти с моста в речку прыгнуть и утонуть.

— Мама, в нашей речке даже зимой сложно утонуть, а уж летом вообще воды по щиколотку, — ухмыльнулся Ислам, он не принимал слова матери всерьез, впрочем, как и она сама. Хотя этого никто не знает.

На нос Ислама упала крупная капля, он удивленно поднял голову и сказал:

— Кажется, дождь собирается.

— Он весь вечер собирается, — подтвердила мать, — пойдем, сынок, в дом.

Ислам попросил:

— Давай еще посидим.

— Тогда принеси мне шаль, — сказала мать, — мне холодно, и зонт захвати.

— А зачем зонт, — поднимаясь, сказал Ислам, — мы и так под зонтом сидим, правда, он дырявый.

Он вынес из дома клетчатую шерстяную шаль, которой мать обычно подвязывала поясницу, и на всякий случай взял зонт. Однако дождь не спешил пролиться на землю, на асфальтовые плиты, которыми было выложено пространство перед домом, упало еще несколько капель и пока этим дело ограничилось.

— Я думаю, — сказала мать, кутаясь в шаль, — вернее, надеюсь, что в следующей жизни меня ждет более счастливый удел, может быть, там исполнятся мои мечты.

— Я думал, ты мусульманка, — улыбнулся Ислам, — а ты, оказывается, буддистка.

— Чтобы прожить еще одну жизнь, я согласна поверить в переселение душ, — заявила мать, — мечты материальны, они не могут остаться нереализованными. Надо полагать, таких, как я, много, что должно произойти с планетой, если эти мечты достигнут критической массы. Но с планетой ничего не происходит, значит, мечты сбываются в следующей жизни.

— А кто виноват, что они не сбылись, твои мечты, — спросил Ислам, — ты сама или другие люди?

После долгого молчания она сказала:

— Частично я, частично другие люди, с самого начала все пошло неправильно. Начало моим бедам положила моя собственная мать. Когда началась война, мне едва исполнилось восемнадцать, тогда прошел слух, что на войну будут забирать всех, и мужчин, и женщин. Мать, испугавшись этого, тут же выдала меня замуж за пятидесятитрехлетнего человека. У него было одно единственное достоинство — деньги. А иначе что бы подвигло мою мать на этот поступок? Я была красивой, она бы могла выдать меня за молодого человека.

— Ты и сейчас красивая, — сказал Ислам.

Спасибо. Правда, от его богатства пользы не было никому, он все тратил на себя, жил одним днем, к тому же страшно ревновал. Причем ревность его носила особый характер: он ревновал меня к будущему — к примеру, наша недолгая совместная жизнь прошла на арендованных квартирах, я все время просила его купить дом, у нас уже были дети, и переезжать с места на место было довольно хлопотно. Он заявлял, что еще не выжил из ума, чтобы совершать такие глупости: «Чтобы ты, когда я умру, — говорил он, — привела в мой дом другого мужчину, этого ты от меня не дождешься. Все здесь и сейчас: ешь, пей, надевай красивые платья, носи побрякушки — все при мне». В конечном счете он своего добился: когда он умер, я оказалась на улице с малолетними детьми на руках, мне было двадцать шесть лет. Правда, он не успел все потратить, у меня осталась пригоршня золота. Я могла бы купить дом, но за мной приехала старшая сестра и уговорила вернуться в Ленкорань. Мне не следовало этого делать.

— А что стало с золотом? — с любопытством спросил Ислам.

— Шла война, время было голодное. Я содержала всю нашу большую семью, все время продавала что-нибудь. Но самым большой ошибкой было мое последнее замужество, я имею в виду твоего отца.

— Я догадался, — обиженно сказал Ислам. Мать потрепала его по голове.

— Мне было тридцать лет, мужики мне прохода не давали, я все еще была красива. Но когда он появился, всех как ветром сдуло. Никто из собеседников не мог предположить, за какое слово схлопочет по физиономии, — очень горячий был парень. Он единственный, за кого я вышла замуж по любви, но это было чистейшим безумием, даже не столько с моей стороны, сколько с его. Вся его родня ополчилась на меня…

Мать замолчала, пауза длилась так долго, что Ислам, все это время терпеливо ожидавший рассказа об отце, не выдержав, спросил:

— И что же?

— Ничего хорошего, как ты видишь, — с грустью ответила мать, — эта ноша оказалась ему не по плечу. Когда он уезжал на заработки, я чувствовала, что он не вернется, что мы расстаемся навсегда, но ни словом не обмолвилась. Вскоре после этого я заболела, простыла на работе… Где я работала тогда? В прачечной войсковой части, это была тяжелая работа. Я проболела довольно долго, поэтому меня уволили. Я осталась без работы, без копейки денег, и вас четверо на руках. Ты был совсем маленький, поэтому ничего не помнишь, к счастью.

Я устроилась на овощную базу, перебирать овощи. Платили гроши, но мы таскали оттуда картошку, лук — все, что можно было спрятать на себе. Я все время боялась, что меня поймают и посадят в тюрьму, а вы умрете от голода. Сейчас только я понимаю, что охрана смотрела на все это сквозь пальцы, хороших людей больше, чем мы думаем. Как говорят наши старшие русские братья, нет худа без добра: постоянная борьба за существование не оставляла мне возможности думать о собственной несчастной женской судьбе, я была как волчица, хотя, что я говорю, волк не покидает волчицу до тех пор, пока волчата не научаться добывать корм. Все это время я думала только о том, как и чем накормить мне вас сегодня. И это помогло мне выжить, не сойти с ума от горя.

В кроне дамирагача зашуршал дождь, до них пока капли не доставали, но асфальтовые плиты стали быстро покрываться рябью темных точек, на этот раз у дождя намеренья были самые серьезные. Луна уже давно не показывалась.

— Пошли, сынок, в дом, — сказала мать.

— На нас же не капает, мама, может, он сейчас кончится, так хорошо сидим, завтра воскресенье.

— Да нет, этот дождь зарядил надолго, — тяжело поднимаясь, сказала мать, — кто все-таки тебе глаз подбил?

— Сейчас или давно?

— И сейчас, и давно.

— Упал я, — сказал Ислам, — эх, так хорошо сидели.

Он пошел к себе в комнату, лег и долго лежал с открытыми глазами, думая об отце, которого не видел уже двенадцать лет. После долгих скитаний по Казахстану и Сибири, тот нашел приют на Сахалине. То есть добровольно уехал туда, куда в царское время ссылали на каторгу. Ислам смотрел по карте, это было так далеко, дальше нельзя было убежать от собственного сына. Город, откуда приходили редкие письма, сваливался в Японское море. Это был край земли, настоящая Ойкумена. Засыпая, он вдруг с испугом сообразил, что если дождь надолго, то Лана на пляж не придет.

К счастью, как это часто бывает летом, к утру небо прояснилось, вернее, гроза прошла стороной, в горах, так как всю ночь были слышны отдаленные раскаты грома. А мать сообщила, что ночью видела, как в горах сверкали молнии. Ислам поднялся рано, но улизнуть из дома не успел. Мать попросила полить фруктовые деревья, в ее голосе было столько твердости, что он понял — сопротивляться бесполезно; взял ведра и пошел к колодцу. Уже оттуда, крутя ручку подъемника, сказал:

— Зачем поливать, если ночью был дождь, можно переусердствовать.

— Если ты называешь дождем те несколько капель, упавшие на землю, то не беспокойся, — ответила мать. Она сидела на крыльце на табуретке и контролировала его действия.

— Ну как же, а гроза? — настаивал Ислам.

— Гроза была в горах, далеко отсюда.

— Мама, подземные воды сообщаются, — поучительно сказал Ислам, — дождь был в горах, а вода уже здесь, подземная.

— Давай, давай.

— Мама, «давай, давай», — это не довод в научном споре, — возмутился Ислам. Он наполнил ведра, с усилием подхватил их и понес в сад. Когда он проходил мимо матери, она легонько хлестнула его прутиком, который держала в руках.