– Кто вам сказал, что чемодан у меня? – спросил он, глядя мимо нее на водяную рябь канала, на деревья под ветром, на торжествующую даже в этом унылом пригороде весну. – И почему вы так долго за ним не являлись?

– Клаудино знал только, что чемодан у Сильвано, – с готовностью отозвалась она. – А Сильвано взял его у мясника Ульрико, вот мы и поехали к Ульрико, а его нет – смылся, тогда Клаудино понял, что Ульрико зажал чемоданчик, ну, мы стали его разыскивать, ездили-ездили, наконец Клаудино допер, что он в одной из своих лавок: в закрытой мясной лавке никому не взбредет в голову искать, а Клаудино хорошо его знает. Погнали в Ка'Тарино, он дверь плечом вышиб, там мы его и накрыли. Клаудино – где, мол, чемодан, а Ульрико: он у Джованны, больше ничего на знаю, потом еще сказал, что Джованна могла оставить его в парфюмерном магазине, как в прошлый раз, ну, Клаудино меня послал в ту парфюмерию на Плинио, а хозяйка мне и выложила, что Джованна оставляла у нее чемодан, но потом забрала и сказала, что идет к врачу на площадь Леонардо да Винчи, вот я и пришла к вам.

Тупицы, сами голову в капкан сунули! В зеркальце заднего обзора он видел, как Маскаранти следует за ними по пятам на своей «симке»; они въехали в Корсико: казалось, их обступал зачарованный, сверкающий морской пейзаж, и фальшивая услужливость львицы на этом фоне вызвала тошноту.

– Значит, он ждет, что вы вернетесь с чемоданом?

Перед въездом на мост Большого канала, у светофора, она свернула налево, на главную улицу Корсико.

– Да, – кивнула она и добавила: – Мне страшно.

– Делайте все, что я скажу, и не бойтесь.

– Хорошо, я ведь понимаю, чего вам от меня надо, только он может всех нас перестрелять. – Голос у нее дрожал от неподдельного страха. – Как только поймет, что я его выдала, меня первую пристрелит. В Сильвано тоже не было никакой надобности стрелять, но его разве остановишь, я кричала: не надо, не надо, а он как начал палить и знаете, что мне сказал: «В такую грозу все равно никто ничего не услышит...»

– Успокойтесь и послушайте меня внимательно, – перебил ее Дука. – Сейчас вы остановитесь, и я спрячусь между сиденьями, поняли?

Она покорно закивала: от страха ее лицо утратило свой вульгарный смуглый оттенок, стало серым. Она остановилась у последних домов на улице Данте.

– Так, – сказал Дука, – подъезжайте прямо к лавке и окликните его. У вас есть какой-нибудь условный сигнал?

– Нет, он меня по голосу узнает.

– Хорошо, скажете, чтоб он вам открыл, и без фокусов. Если сделаете все, как я велю, то через десять минут сможете убраться отсюда на машине. – Дука вылез из «опеля» и, перебираясь на заднее сиденье, улыбнулся Маскаранти (тот остановил свою «симку» и наблюдал за ним). – Езжайте спокойно и не надейтесь меня перехитрить.

Он соскользнул на пол: синьор Клаудио Вальтрага, возможно, следит за улицей и, увидев, что его женщина прибыла с незнакомым мужчиной, поймет, что дело нечисто, поэтому мужчине лучше не высовываться до поры до времени.

Красивый белый «опель», блестя на солнце, с ветерком подкатил к Романо-Банко, промчался по улицам в направлении Понтироло и, наконец, будто древнеримская колесница, въехал на главную и единственную площадь Ка'Тарино. С посеревшим от страха лицом она остановила машину под мирной вывеской «Мясной магазин – говядина, баранина, свинина»; внизу буквами помельче было выведено: «Ульрико Брамбилла».

– Прямо перед дверью не стойте, сдвиньтесь вбок, так, чтобы он, когда откроет дверь, вас не увидел – пусть выглянет.

– Поняла, – отозвалась она дрожащим голосом и вышла.

В этот предобеденный час деревня совсем опустела, правда, рядом с лавкой, по обычаю всех деревенских детей, возились в куче мусора две девочки лет четырех-пяти; рядом с ними смирно стоял большой индюк, лишь изредка нагибая голову, чтобы поклевать что-то в мусоре. Неподалеку на веранде женщина вытряхивала ярко-желтое одеяло, нарушая полуденную тишину.

В мясной лавке было два выхода – парадный был закрыт опущенными жалюзи.

Она двинулась к задней двери и, проходя мимо девочек, рывшихся то в мусоре (гигиена – давно отжившее понятие), то в упругих перышках индюка, вдруг вполголоса, с тревогой и нежностью (непонятно, откуда взялись в этой гнусной твари материнские чувства) сказала:

– Девочки, ступайте отсюда, ступайте отсюда скорей.

А те, увидев перекошенное страхом лицо с разбитой скулой, мгновенно повиновались, забыв про индюка, который продолжал отважно рыться среди отбросов.

Она два раза стукнула в обшарпанную дверь и произнесла:

– Это я, Клаудино. – Ей пришлось чуть повысить голос, потому что женщина на веранде уж больно яростно трясла одеяло, хлопки эхом отдавались по всей деревне. – Клаудино, открой, я нашла чемодан.

В тот же миг Дука распахнул дверцу, выскочил из машины и, подбежав, стал сбоку от двери, а Маскаранти мгновение спустя присоединился к нему.

...Теперь он носил связанный ею свитер и помнил, как она его вязала, как полотно день ото дня увеличивалось; внизу она вывязала потайной кармашек, куда он спрятал две капсулы с цианистым калием, вызывающим мгновенную смерть...

Клаудио Вальтрага выглядел на редкость элегантно. Он снял белую куртку мясника и длинный передник, отнес останки Ульрико Брамбиллы в холодильную камеру, тщательно вымылся под большой раковиной, но, к сожалению, несколько пятнышек крови Ульрико Брамбиллы попало на воротничок его сорочки, а одно, довольно большое, расплылось на правом манжете, ну да ничего, скоро вернется «корова» – так он про себя, а часто и вслух, называл свою подругу Маргариту, – они поедут домой, и он сменит рубашку. Клаудио даже причесался маленьким гребешком, который всегда носил во внутреннем кармане куртки, посмотрелся в большое зеркало над прилавком (поверх зеркала было написано: «Ульрико Брамбилла – мясо высшего качества») и стал ждать, взгромоздившись на мраморный прилавок возле кассы.

Он успел выкурить две сигареты, когда раздался шум машины, – слух у него был отменный, и он сразу узнал свой «опель», а потом послышался ее голос: «Это я, Клаудино», – и еще раз, под хлопки выбиваемого одеяла: «Клаудино, открой, я нашла чемодан». Хорошая новость! Он быстро спрыгнул с прилавка; задняя дверь, после того как он вышиб ее плечом, чуть покосилась, но все-таки держалась на железной перекладине; он снял перекладину и открыл дверь – никого; он инстинктивно выглянул наружу и увидел сперва индюка, а затем его, Дуку Ламберти: он мгновенно запустил руку под куртку, чтобы вытащить револьвер, но было уже поздно. Большим камнем, весившим не меньше двух кило, Дука нанес самый сокрушительный в своей жизни удар по правой скуле; от этого удара сознание Клаудио Вальтраги потухло, словно лампочка при щелчке выключателя; бизон рухнул, опрокинулся внутрь лавки. В это мгновение перед дверью со скрежетом «ягуара», застигнутого врасплох красным светом, затормозил мотороллер.

– Что случилось? – спросил паренек на мотороллере, успевший разглядеть выпад Дуки и пышнотелую девицу в черно-белом одеянии.

– Проваливай отсюда, мы из полиции, – сказал Маскаранти. От скрежета мотороллера индюк бежал, а две девочки, наоборот, вновь появились да еще привели с собой старика в синем комбинезоне, с велосипедным насосом в руках.

– Ну куда, куда вы меня тащите? – приговаривал старик без тени беспокойства.

Маскаранти немного подтянул бизона внутрь, бросив его на ковер из окурков и кровавых пятен, в который превратился пол лавки. А Дука подошел к женщине, стоявшей рядом с «опелем» и, казалось, не отдававшей себе отчета в том, что же произошло: она, по-видимому, и не представляла, что ее здоровяка Клаудио можно так быстро свалить.

– В машину – и чтоб духу вашего здесь не было, – сказал он. – Даю вам три часа, за это время вы должны успеть пересечь границу, потом все пограничные посты будут предупреждены. Ну, живо! – прикрикнул он. (Это было коварство с его стороны: чтобы за три часа доехать до границы, она будет так гнать, что, скорее всего, расшибется.) – Живо, я сказал!