В квестуру он отправился пешком. Карруа сидел у себя в кабинете и закусывал: на его рабочем столе стояла тарелка с булочкой – пустой булочкой, без ничего – и несколькими маслинами, а рядом – стакан белого вина. За разговором Карруа брал и осторожно надкусывал маслины, а Дука тем временем выложил на стол тридцать купюр по десять тысяч – аванс, полученный от торговца миазмами, – а в самом темном углу кабинета (в квестуре, как ему давным-давно растолковал отец, «чем ближе к выходу, тем больше света, чем дальше вглубь, тем гуще тьма») сидел Маскаранти и все строчил, строчил (такого поди удержи!).

– Значит, он обещал восстановить тебя в Ассоциации? – переспросил Карруа, сосредоточенно обгладывая маслину.

– Да, и даже рассказал, как это сделает. Сразу видно, он в таких делах не новичок.

– А может, врет?

– Не думаю. Сказал, что хорошо знаком с одним влиятельным политическим деятелем, который, как тебе и мне хорошо известно, может многое. – И он назвал имя.

– По-твоему, он искренне желает тебе помочь?

– Нет, по-моему, он совсем этого не желает. – Грязная, мерзкая, вонючая сделка, но раз уж влип – нечего рассуждать о принципах.

– Маскаранти, займись ты наконец этим баром, доколе они будут присылать мне тухлые маслины!

– Я им уже говорил.

– Совсем стыд потеряли: даже полиции сбывают тухлятину, – заметил Карруа, расправившись с маслинами и принимаясь за булочку; он то и дело косился на стопку купюр. – Значит, ты решил встать на этот путь?

– Мне нужны деньги, – сказал Дука.

– Ты надеешься заработать их в полиции? Однако у тебя странные представления. – Он отхлебнул из стакана. – Маскаранти, достань-ка мне дело Сомпани. Н-да, странно, что этот парень просит тебя сделать предсвадебную штопку и ссылается на Туридду Сомпани, когда Туридду уже несколько дней как на том свете. Его вместе с сожительницей нашли в тысяча третьем квадрате Павийского канала. Не могу поверить, чтоб твой клиент не знал об этом. С какой же стати ему ссылаться на покойника, ведь ты тоже вполне мог знать, что Туридду покойник.

– Не только мог, но и знал!

Дука, приподнявшись, взял последнюю сморщенную маслину, которую Карруа оставил на тарелке. Зверски хотелось есть, он остался теперь в Милане один, никто его не кормит, а питаться в траттории не по карману. Маслина, как ни странно, оказалась вполне съедобной.

– И еще кое-что мне известно, даже без того, чтоб заглядывать в дело: три с половиной года назад Туридду посадил в свою машину одного приятеля и девку, и не просто в машину, а за руль. Тот не умел водить и был пьян, вот они и свалились в Ламбро возле шлюза Фаллата. Трагическая гибель – так, кажется, принято выражаться? Меня, как ты знаешь, раздражают повторы. Несколько лет спустя Сомпани и его милашка столь же трагически погибают, спускаются, тоже в машине, на дно Павийского канала. А тебя они не раздражают? – Он имел в виду повторы.

Карруа отпил еще вина.

– Кажется, я начинаю понимать. Врач – это тот же полицейский, а болезнь – это, как правило, преступник, которого необходимо выследить и поймать. Ты ведь потому и был хорошим врачом, что унаследовал от отца задатки полицейского. – Затяжным глотком он осушил стакан. – Да, и меня они раздражают, но даже если наша догадка верна, то дело это очень запутанное и опасное.

Дука встал.

– Что ж, не хочешь давать мне работу – дело твое. Я пошел.

У Карруа, который до сих пор говорил неправдоподобно нормальным голосом, наконец-то прорезался его истинный тембр.

– Не-ет! – завопил он что было мочи. – Не то что давать работу, я даже видеть тебя не желаю! Ты неврастеник и в работу вкладываешь все жилы, всю ненависть, дай тебе волю, ты преступников не арестовывать будешь, а глотать заживо. А полиция – это защита общества, она обязана преступников передавать в руки правосудия. К тому же у тебя сестра, а у сестры ребенок, ты о них думать должен – так нет, вечно лезет на минное поле! Знаешь, как в Милане говорят: «Кто мины разряжает, тому и на воздух взлетать». – Он схватил со стола пачку купюр и с яростью потряс ими у Дуки перед глазами. – Думаешь, я не понял, зачем ты взял деньги у этого подонка? Чтобы войти в игру! А если тебя потом найдут в канаве с перерезанной глоткой, что я скажу твоей сестре? Да за тебя в случае твоей смерти государство даже десяти лир пенсии не положит, ведь кто ты есть? Агент – ничего большего я предложить тебе не могу, полицейский агент может подыхать, как ему вздумается, и все плевать на него хотели! Ну к чему тебе это? Поездил бы лучше по стране со своими лекарствами, деньжонок бы заработал, а?

Дука слушал его вполуха; вообще-то ему нравилось слушать, как разоряется Карруа, но эта весна, похоже, сделала его непримиримым ко всем.

– Наверно, ты прав, у меня не те нервы, чтоб служить в полиции. Вот ты – другое дело, само спокойствие, – сказал он и направился к двери.

– Постой, Дука, вернись, – произнес Карруа так тихо, что Дука даже растрогался.

Он снова подошел к столу.

– Сядь.

Он сел.

– Извини, я погорячился.

Он промолчал.

– Так о чем вы договорились с тем прохвостом, как бишь его?

Маскаранти уже с минуту стоял в кабинете с папкой в руках и слушал.

– Сильвано Сольвере, – вставил он. – Я уже просмотрел весь архив – на него ничего нет. Можно еще порыться в картотеке отпечатков, имя какое-то подозрительное... Зато я нашел досье сожительницы Сомпани – любопытное дельце: недостойное поведение в общественном месте... недостойное поведение... недостойное поведение... пьяный дебош... пьяный дебош... пьяный дебош... Доставлена в клинику – с белой горячкой, ясное дело, – участвовала в нападении на штаб-квартиру некой партии вместе с забастовщиками – помните, они там еще устроили поджог? – Маскаранти перевел дух. – Ну и, конечно, проституция и бродяжничество.

– И как же зовут эту благородную даму?

– Адель Террини.

– Ладно, вернемся к нашим баранам. Так на чем вы порешили с этим типом – Сильвано Сольвере, который вызывает у меня ассоциацию то ли с содой, то ли с солью. – Произнеся эти слова, Карруа подумал: в этом проклятом заведении недолго и полным идиотом стать.

– Он заедет за мной и отвезет к синьорине. – Вот так, чего проще, казалось бы.

– Отвезет, значит, к синьорине... А ты, стало быть, сделаешь ей операцию? Кстати, она сложная, эта операция, риск есть?

Объясняя ему технику хирургического вмешательства, Дука использовал в речи чисто медицинские термины: он, так же как и Карруа, терпеть не мог вульгарности. – Конечно, врач, исключенный из Ассоциации, не имеет права даже пластырь наложить, но с разрешения полиции...

– А если заражение крови и девушка умрет, что тогда? – спросил Карруа.

– Ты прекрасно знаешь, что мне нечего ответить. – Дука нервно передернул плечами. – Либо ты идешь на риск и вступаешь в контакт с этими людьми, чтобы выяснить все подробности, либо оставляешь дела Туридду и его подруги в архиве и притворяешься, что слыхом не слыхал о Сильвано Сольвере, а я возвращаюсь восвояси.

– Да я не о себе, я о тебе беспокоюсь, – смиренно заметил Карруа. – Ведь ежели девица умрет или получит серьезное осложнение, у тебя все равно будут неприятности, независимо от разрешения полиции.

– А сейчас у меня их нет!

Карруа задумчиво поглядел за окно, на залитый солнцем двор, и в голосе его прозвучала неподдельная грусть:

– Одним словом, ты решил?

– Да, сколько раз можно повторять! – Иногда самые умные люди становятся жуткими тупицами.

– Хорошо.

Карруа ненавидел Дуку и восхищался им, так же как некогда его отцом, – удивительная несгибаемость! В кармане ни гроша, карьера загублена, на шее сестра с незаконным ребенком, другой бы о своих проблемах подумал, попытался бы как-то выплыть на поверхность, а он хватается за самую гиблую работу – идет в полицейские и ладно бы еще в Англии или в Америке... нет, в Италии, где на полицейского все шишки: камни от забастовщиков, пули или ножевые раны от бандитов, проклятья от сограждан, нагоняи от начальства и нищенское жалованье от государства.