– Не смей на меня орать! – приказал папа.

Он никогда раньше не говорил со мной так строго.

– Пожалуйста, не говори о моей настоящей маме в таком тоне, – попросила я его.

– Твоя мать – это Галина Борисовна. Она тебя вырастила, выкормила, вывела в люди. А твой отец – это я.

Но я всегда была упрямой и возразила ему:

– Ты – не настоящий отец. А я хочу знать своего настоящего папу.

– Ну, тогда поезди по тюрьмам. Или по ссылкам. Или по шалманам. Авось отыщешь, – засмеялся мой ненастоящий отец.

И я закричала:

– Ненавижу тебя!

И он впервые меня ударил, и выбежал из комнаты, и я слышала, как он говорил моей ненастоящей маме:

– Ты, Галина, была права. Вырастили отродье на свою голову…

– И ты так ничего не узнала о них? – выдохнула Настя. – О своих настоящих родителях?… Больше ничего не узнала?

– Нет, – грустно улыбнулась Ирина Егоровна. – Тогда – не узнала. Потому что очень скоро мне стало не до того.

Она вышла из кухни. Вернулась с бутылкой – снова коньяк, непочатый.

Дрожащей рукой наполнила свою рюмку. Насте – плеснула чуть на донышко. Закурила.

Настя сидела ни жива ни мертва. Ее мозг терзала догадка – такая страшная, что ей даже не хотелось об этом думать…

– Ты говоришь – стало не до того, – с надеждой произнесла она. – В том смысле, что ты уехала в стройотряд, и там влюбилась, и потом у тебя появилась я?

– Не совсем. – Ирина Егоровна свою стопку выпила залпом. – Видишь ли, Настя… С тех пор, как отец… как Егор Ильич мне все рассказал, с ним что-то случилось. Он начал пить – помногу… С работы приходил постоянно злой. И пьяный… Кричал на маму… на Галину Борисовну. А меня просто не замечал. Демонстративно не замечал. Отворачивался, когда я выходила к завтраку. Цедил сквозь зубы, когда я его о чем-то спрашивала. И… бил меня… За то, что я отрезала волосы и сделала «химию». За то, что вернулась домой не в десять, как обещала, а в половине одиннадцатого. И даже за то… знаешь, как он говорил… за то, что я смотрю на него волчьим взглядом… Но я все терпела. И жалела уже не себя – а его… Мне казалось, я понимаю, что происходит… Мне казалось, что так он срывает злобу за то, что я – не его дочка… А однажды… однажды он пришел домой очень рано, мама еще не вернулась с работы. Я в это время купалась. Я не ждала, что кто-то придет и дверь в ванную не заперла. Лежала в воде и массировала ноги специальной щеткой – тогда считалось, что это хорошее средство для поддержания фигуры… И он ворвался в ванную, пьяный, и стал кричать, что я совсем потеряла стыд, что пробы на мне ставить негде… Я выскочила из воды, хотела вытолкать его, но он… он схватил меня…

– Нет, мама, нет! Не рассказывай!… Пожалуйста! – закричала Настя.

Она выскочила из-за стола, подбежала к матери, обняла ее, зарылась в пропахшие табаком волосы… И всхлипнула:

– Как он мог?!

– Потом он что-то говорил про затмение, – цинично усмехнулась Ирина Егоровна. – Про помрачение рассудка… И про аффект… Ну, Настенька, не плачь, не плачь…

Мама осторожно высвободилась из ее объятий. Опять налила себе коньяку. Виновато сказала:

– Я, наверно, пью слишком много… Но ты же не будешь меня укорять?

– Мама… – выдохнула Настя. – Да если бы я знала… Если б я знала про все это раньше! Знаешь, как бы я любила тебя! Как бы жалела! Как берегла!

– Ни к чему тебе это было знать, – отрезала мать.

Ее губы кривились – то ли в усмешке, то ли в горькой гримасе.

«Она старается сделать вид, что давно все пережила… Она старается – даже сейчас! – показать, что она – железная… Каменная. Всесильная. Что ж – пусть. Пусть, если ей так легче».

– Как же ты смогла? – тихо спросила Настя. – Как ты смогла простить его?!

Ирина Егоровна пожала плечами:

– А у меня другого выхода не было… Практически сразу после этой истории я уехала в тот стройотряд. Ну а что там случилось – я тебе уже рассказала… И куда же мне было деваться – одной, с тобой, грудным ребенком?… Да и отец – Егор Ильич то есть – в ногах у меня валялся. Умолял понять и простить. Говорил, что пьян был, что не смог бороться с соблазном. Клялся, что с собой покончит, если я его не прощу. Я и простила…

Глаза матери сверкнули недобрым огнем.

Она повторила раздумчиво:

– Да, простила… До поры до времени…

Настя почувствовала, что сходит с ума. Она схватила свою рюмку, на дне которой плескался коньяк. Выпила, закашлялась, потянулась за сигаретой… Руки тряслись, она никак не могла состыковать огонек зажигалки и «кэмэлину».

Мама усмехнулась – да, в твердости духа ей не откажешь – и помогла Насте прикурить. Горько улыбнулась:

– Ну что, доченька? Небось не рада, что мы с тобой этот разговор завели? Зря, зря я тебе рассказала… А то жила бы ты себе спокойно… Считала бы, что я – тварь, каких поискать… Кляла бы со своим Сенькой мать-злодейку…

– Нет. Не зря, – твердо ответила Настя. И вдруг попросила: – Покажи мне их фотографию.

– Чью? – Мама сделала вид, что не понимает.

– Фотографию моих настоящих бабушки и дедушки. И не говори, что у тебя ее нет.

– Ишь, раскомандовалась, – усмехнулась мама.

Но фотографию принесла. Жалкую любительскую карточку с полуразмытыми контурами.

Настя с жадным любопытством вгляделась в лица: неопрятная женщина с потухшими глазами… Рядом – небритый, испитой мужик…

– Вот они, мои генетические родители. Папашу, кстати, тоже зовут Егором.

– А с ним что сталось?

– Да ты знаешь – Егор Ильич оказался прав. Сгинул папочка где-то на зонах. Даже могилу – и ту найти не удалось.

Настя снова и снова щурилась, пытаясь углядеть в равнодушных лицах знакомые черты. Нет, ничего, абсолютно ничего общего. Эти двое – Арина и другой Егор – люди будто с иной планеты. В обоих – ни намека на мамину стать, ее благородный профиль, ее красивые, глубокие глаза…

– Ты совсем на них не похожа! – удивленно воскликнула Настя.

Мама усмехнулась:

– Наверно, потому, что пью меньше.

– Глупостей, мамуль, не говори, – Настя уже и не удивлялась, что у нее получается разговаривать с мамой столь фамильярным тоном. – А они… эта Арина и этот Егор… Они не пытались с тобой повидаться? Не пытались хотя бы поговорить?

– Нет. Никогда, – откликнулась мама. И горько повторила: – Никогда. Я никому не была нужна. Никогда и никому.

– Неправда! – вскрикнула Настя. – Ты нужна! Нужна мне, и Николеньке, и Сене! И мы тебе найдем самых лучших врачей, и вылечим тебя, и потом начнем все сначала!… Чтобы все было по-настоящему. Как в нормальных семьях.

– Спасибо, Настя, – растроганно сказала мама. – Спасибо. Лечить меня, правда, уже поздно… И чтобы, как ты говоришь, «по-настоящему» – все равно не получится… Но Николеньку в зоопарк и цирк я сводить успею. Послезавтра на Вернадского есть представление – я уже узнавала…

Настины слезы все же тронули Сенькино сердце.

Он пришел в кухню. Подхватил Настю на руки. Отнес в постель. Взбил ей подушку, укутал в два одеяла. Попросил:

– Ты подожди, не спи… Я сейчас!

Выскочил из комнаты, чем-то зазвенел на кухне.

Настя уснуть и не пыталась: после сегодняшнего дня она, кажется, вообще спать не сможет. Никогда.

Сеня вернулся быстро. Принес две рюмки. В обеих плескалась темная жидкость.

– Отмечаем избавление? От тещи? – Настя постаралась, чтобы в голосе прозвучал сарказм.

Сарказма не получилось. Вопрос вышел хриплым и жалким.

– Дурочка, – беззлобно откликнулся Сеня. – Это лекарство. Тебе. Авторский метод: в одной рюмке коньяк, в другой – валерьянка. Помогает железно! Пей. В любом порядке.

Настя начала с валерьянки. Сморщилась от ядреного вкуса.

– А теперь – коньячок, – велел Сенька.

– А ты уверен, что твои лекарства сочетаются? – слабо улыбнулась Настя.

– Гарантирую. Как внук врачей. А значит, и сам врач.

…Адский коктейль действительно помог: Настя опустилась на подушки – и вдруг заснула. Заснула очень быстро.