Глаза Ирины Егоровны наполнились слезами.

– Наверное, – Настя пожала плечами. – Наверное, верю.

– Верь мне! Пожалуйста!… Да, я спала с ним – с этим идиотом, шофером!… С Валентиновым!… Да, мы были с ним близки – а потом расстались. И он – он свихнулся по этому поводу… Стал преследовать меня… Подозревать… Замышлять что-то… Да, я дурная женщина, я спала с ним… Я вообще со многими спала, и виновата в этом… И господь меня за это покарал… Но я… Я не убивала… И не замышляла ничего… Ты веришь?…

– Да.

– Нет-нет, я вижу, что ты еще не совсем поверила, еще не до конца… Это на тебя так Арсений влияет, он ненавидит меня… – Мать торопилась выговориться, даже захлебывалась. – Но я тебе вот что скажу. Это важный аргумент – он хотя не материалистический, но очень важный… Ведь если бы я была убийцей – господь бы тогда покарал меня, правда? И сильнее, чем просто болезнью!… Он тогда не дал бы мне излечиться!… Он бы тогда убил меня, и в страшных мучениях!…

Мать говорила столь жарко – и так для нее необычно, словно героиня Достоевского, – что Настя опять подумала о ее душевном нездоровье.

– А так… – горячо продолжала Ирина Егоровна, – бог, конечно, наказал меня – но не навсегда, не насмерть… Значит, я не сделала ничего очень уж плохого… То есть я, конечно, грешница, я дурно жила, обижала и тебя, и моих приемных родителей, и поклонников, и мужчин… Да, я грешница, – но я же не смертная грешница… Понимаешь?! Смертного-то греха на мне нет!…

– А ведь это Арсений, – усмехнулась Настя, – Арсений, которого ты так ненавидишь, на самом-то деле спас тебя. Вылечил.

– Нет!! – вскричала мать. – Не Арсений!… Меня спасла ты. Арсений здесь случайно! Арсений был просто вашими руками. Твоими руками – и бога!

– Ну, мама, – поморщилась Настя. – Ты меня-то с богом не равняй.

И опять ей показалось, что мать, после всего пережитого, маленько не в себе.

– Ох, Настенька, да все равно… Я тебе так благодарна! Если бы ты знала – как я тебе благодарна! Ты ведь мне все это подарила!… – Ирина Егоровна в каком-то экстатическом восторге обвела вокруг себя рукой. – И эту кухню, и вечерний чай, и дом, и всю Москву… И Николеньку, его лепет, его словечки забавные, его игрушки… И закаты, и снег, и деревья… – На глазах у Ирины Егоровны опять заблистали слезы. – Так что… Ты поезжай в Венецию, ты… Поезжай, дочка… Мне уже хватит, хватит всего… Мне больше ничего не надо… Ни денег, ни Эжена, ни заграницы… Поезжай ты… Тем более что он звал тебя… Я расскажу тебе все и код этот дам… Вы возьмете деньги, и ты можешь остаться с Эженом – а можешь нет… Можете поделить с ним деньги и разбежаться… Можешь вернуться в Союз – а лучше там оставайся, за границей… Устроишься, наладишь жизнь… А потом я привезу к тебе Николеньку… Там, за границей, лучше – куда лучше, чем у нас… С деньгами-то!… У нас здесь, в совке, уже ничего хорошего не будет…

– Мама, – строго, пытаясь вернуть мать из «возвышенного» состояния, произнесла Настя. – А сколько там, на счету, денег? У вас с Эженом? Сколько?

– Там? У нас? – Ирина Егоровна огляделась, понизила голос. – На счету?… – Она облизнула губы. – Там пятьсот тысяч. На двоих.

– Пятьсот тысяч крон?! – не смогла сдержать разочарования Настя.

– Каких крон!? Долларов! Пятьсот тысяч долларов! По двести пятьдесят тысяч на брата!

Насте до последней секунды казалось: ее остановят. Кто-то, да остановит. Слишком уж сказочным выглядело все происходящее. Слишком феерическим.

«Подумаешь – заграница! – успокаивала себя она. – Что, в первый раз, что ли?»

И сама же себе отвечала: «Ну конечно – в первый! Я ведь только в социализм раньше ездила – на Золотые Пески и в Карловы Вары. А Венеция – это самый настоящий капитализм. Можно сказать, его торжество».

Как ни странно, именно Венеция (а вовсе не внезапно воскресший Эжен!) занимала все Настины мысли. Она даже тряхнула стариной и сходила в университетскую библиотеку. Нашла в предметном каталоге карточку со словом «Венеция». И пару вечеров просидела в читалке, проглатывая редкие статьи в журнале «Вокруг света», газетные заметки из серии «их нравы» и даже учебники по итальянской архитектуре.

Венеция теперь мерещилась ей всюду.

Настя стояла у Москвы-реки, подернутой коркой грязно-белого льда, – и фантазировала, будто находится на берегу Гранд-канала. У ног тихонько плещется вода, мимо проплывают туристы на прихотливо выгнутых гондолах, а гондольеры посылают ей воздушные поцелуи.

Покупала фрукты у черноволосого кавказца и представляла, что на его месте – итальянский красавец. И он сейчас вручит ей сдачу и скажет: «Сеньора, белиссима!»

Настя даже решилась и рассказала главному редактору, Андрею Ивановичу, что мама «устроила ее в Венецию». И не пожалела, что рассказала. Потому что тот теперь снабжал Настю советами, каких не найдешь ни в какой книге:

– Я понимаю, валюты у тебя будет немного. Но ты все-таки зайди в «Харрис-бар», это на берегу Гранд-канала. И обязательно выпей там коктейль «Беллини». Этот коктейль – символ Венеции, символ той самой «дольче вита» – «сладкой жизни», о которой снимал Феллини и которой умеют наслаждаться в Италии вообще, а в Венеции в особенности. Этот коктейль подают только в «Харрисе», рецепт хранят в секрете. И каждый турист – хоть арабский шейх, хоть бедный студент из Венгрии – обязательно заходит туда и пьет этот «Беллини»…

– И вы тоже пили? – Со сдержанным восторгом спрашивала Настя.

– Пил, – вздыхал Андрей Иванович. – И даже инвалюты не пожалел. А мог бы на эти деньги блок «Мальборо» купить.

«А мне, если повезет, и на „Мальборо“ хватит!» – думала Настя.

На деньги Эжена она особенно не надеялась – неизвестно еще, удастся ли до них добраться. Да и не хотела она зависеть от бывшего мужа ни в чем. Эжен – человек сложный. Скажет: нечего валюту на какую-то «дольче виту» тратить…

Надо было обеспечить себя самой. Вывозить неофициально доллары было страшно. Но не везти – совсем тоска. Официальные суточные – просто копейки. Какой там коктейль «Беллини»!… Пришлось покупать чуждые дензнаки у спекулянтов. Правда, рисковать и приобретать валюту где-нибудь в подворотне Настя не решилась – вдруг нарвешься на бандита или, того хуже, на замаскированного мильтона. Пошла по более простому пути – обзвонила «мажористых» однокурсников. У них на факультете доллар никогда не был таким уж недоступным – некоторым студентам родители даже подарки в твердой валюте дарили. Вот Настя и скупала «зелененькие». У одного – пятьдесят долларов, у другого – аж сто, повезло человеку с предками! В общем, по сусекам целых триста набралось. А куда «зелененькие» спрятать – Настя уже придумала. Подшила к лифчику аккуратненький тайник (заодно и грудь стала казаться больше).

Не будут же таможенники лазить ей в бюстгальтер?!

Николеньке про поездку в Венецию не сказали. Решили, что ни к чему. Расхвастается у себя в садике – и потом траться на сувениры для воспитательниц и директорши. С Ириной Егоровной тоже про Венецию не поболтаешь – ей это неинтересно. Мать теперь только о деньгах и говорит – о тех деньгах, которые Настя получит в банке Венеции. По пять раз на дню повторяет:

– Ты теперь будешь богата. Не просто обеспечена, а богата по-настоящему, понимаешь?

Кажется, мать ждала от нее слов благодарности. Комплиментов. Восторгов по поводу своей предусмотрительности.

– Спасибо тебе, мама, – в очередной раз повторяла Настя и думала: «Есть это богатство, или нет его – кто знает! Зато в Венеции я побываю наверняка…»

А накануне отъезда – уже и чемоданы были собраны – позвонили из КМО – Комитета международных организаций при ЦК ВЛКСМ. Брюзгливый женский голос равнодушно проскрипел:

– Поездка вашей делегации откладывается. На неопределенный срок.

Настя – ее сердце рухнуло, будто с крыши многоэтажного дома – хладнокровно спросила:

– А когда… появится определенность?

– Пока неизвестно.

«А я, дура, уже заявление на отпуск подписала! Отвальную устроила!»